Питер Джексон стоял на посту с оружием наготове. Так же, как дед, отец и старший брат, он охранял Колонию. Он собирался исполнить Долг милосердия.
Догорал шестьдесят третий день лета. Ночи стояли короткие, небо сияло безоблачной голубизной, в воздухе пахло сосной и можжевельником. Солнце было в двух ладонях над горизонтом, в Инкубаторе прозвенел Первый вечерний колокол, значит, ночной Охране следовало подняться на Стену, а пастухам пригнать стада с Верхнего поля. Питер стоял на одной из пятнадцати платформ, соединенных тянущимися поверх Стены мостками. Эту платформу называли Первой огневой и, как правило, оставляли для Су Рамирес, Первого капитана охраны, но сегодня, как и последние шесть вечеров, она принадлежала Питеру. Платформа, площадью пятьдесят квадратных футов, огораживалась стальной проволочной сетью. Слева от Питера на добрых тридцать ярдов над воротами возвышалась одна из двенадцати прожекторных установок – гигантские «соты» из натриевых ламп, которые пока не горели, так как солнце еще не село; справа – кран с блоком и веревками, на нем Питер спустится со Стены, если вернется брат.
За спиной, в облаке шума, суеты и запахов, лежала сама Колония – дома, поля, конюшни, теплицы. В ней Питер жил с самого рождения. Даже сейчас, глядя на возвращающееся домой стадо, он мог вспомнить каждый ярд территории у себя за спиной и мысленно составить объемную карту с подробными комментариями. Вот Длинная тропа: она ведет от ворот к Инкубатору мимо Оружейного склада, где звенит металл и дымит кузнечный горн; вот поля, где растут бобы и кукуруза; вот сельхозрабочие, пашут, рыхлят, мотыжат, согнувшись в три погибели; вот сад, вот теплицы с запотевшими окнами; вот Инкубатор: ни заложенные кирпичами окна, ни барьеры безопасности не заглушают голоса и смех Маленьких, которые играют во внутреннем дворе; вот Солнечный центр – полукруглая площадь, выложенная нагреваемыми солнцем камнями, где проводятся ярмарки и открытые заседания Семейного совета; вот загоны, амбары, пастбища, вольеры, наполненные звуками и запахами домашних животных; вот три теплицы – внутри ничего не рассмотреть сквозь клубы жаркого тумана; вот Лавка, где среди продуктов, одежды, инструментов и канистр с горючим царит Уолт Фишер; вот маслодельня, ткацкая мастерская, водопроводная станция, пасека с ее неугомонными обитателями; вот старый трейлерный парк, где давно никто не живет, а за ним, за последними домами Северного сектора и постом Аварийной бригады, в узком, практически недосягаемом для солнца пространстве между северной и восточной стеной, стоит аккумуляторная батарея: три блока гудящего металла, опутанные сетью проводов, до сих пор покоятся на полуприцепе со спущенными колесами, который привез их на гору в Старое время.
Стадо поднялось на склон, беспорядочной блеющей лавиной затекло на холм. За ним мчались шесть всадников. Подняв целое облако пыли, стадо ринулось в сторону платформы Питера – к бреши в огневой линии. Как и в последние шесть вечеров, всадники, коротко кивая Питеру, один за другим проезжали под мостками. Никто не говорил ему ни слова: всем известно, что разговаривать со стоящим на Вахте милосердия – дурная примета.
Один из всадников отделился от группы – нет, не всадник, а всадница, Сара Фишер. По сфере деятельности Сара была медсестрой, ее подготовкой руководила мать Питера, но, подобно большинству колонистов, девушка трудилась в двух местах. Тем более многие говорили, что Сара – прирожденная наездница. Стройная, жилистая, она великолепно держалась в седле, легко и уверенно обращалась с поводьями. Ее наряд, как и у всех всадников, состоял из свободного шерстяного свитера и залатанных лосин из денима. Светло-русые, почти до плеч, волосы Сара убрала в хвост, выпустив лишь прядь, которая развевалась у глубоко посаженных темных глаз. Левую руку от локтя до запястья обхватывал кожаный щиток, а закинутый за спину лук выглядывал из-за плеча, словно полураскрытое крыло. Скакала она на пятнадцатилетнем мерине по кличке Гром, который, кроме нее, никого к себе не подпускал – прядал ушами и махал хвостом. Зато Сару Гром слушался беспрекословно: конь и всадница словно читали мысли друг друга.
На глазах Питера девушка снова выехала за ворота: она не боялась двигаться навстречу стаду. Вон за кем она вернулась, за родившимся весной ягненком, который отбежал от остальных, польстившись на островок летней травы по эту сторону огневой линии. Подогнав коня вплотную к малышу, Сара спешилась, ловко перевернула ягненка на спину и трижды обмотала веревкой его ноги. Почти все стадо уже было за воротами и мощной волной неслось вдоль тропки, бегущей мимо западной стены к загонам. Сара подняла голову, посмотрела на Первую огневую и на миг встретилась взглядом с Питером. При других обстоятельствах она бы улыбнулась, а сегодня лишь подняла ягненка на спину Грома и, придерживая живую поклажу одной рукой, вскочила в седло. Молодые люди снова обменялись взглядами. На сей раз Питер успел прочесть в глазах девушки: «Я тоже надеюсь, что Тео не вернется». Не дав ему опомниться, Сара пришпорила коня и въехала в ворота, оставив Питера одного.
«Зачем они это делают? – в очередной раз за последние шесть вечеров подумал Питер. – Чего ради возвращаются домой? Что руководит этим непонятным стремлением? Тоска по своей человеческой ипостаси? Желание попрощаться с близкими? А ведь говорят, у вирусоносителей нет души…» Когда Питеру исполнилось восемь, его выпустили из Инкубатора в сопровождении Учительницы, которая все ему объяснила. Мол, в крови у инфицированных живет крошечное существо под названием вирус, разъедающее душу. В организм оно проникает через укус, как правило, в шею. Попадет вирус в кровь, и все – душа погибает, тело веками скитается по планете, но человека, которым некогда был вирусоноситель, уже нет. Это считалось непреложным фактом, основополагающей истиной, на которой базируется остальное. Интересоваться душой вирусоносителя то же самое, что гадать, почему вода мокрая! Тем не менее в сгущающихся сумерках седьмого и последнего дня исполнения Вахты милосердия – завтра брата объявят умершим, его имя высекут на Камне, имущество увезут в Лавку, починят, подлатают и перераспределят в Равной доле – Питер недоумевал: как же вирусоносителей тянет домой, если у них нет души?
Теперь солнце стояло в одной ладони над горизонтом, еще чуть-чуть – и нырнет за волнистую кайму, где заканчивается гряда холмов и начинается долина. Даже в разгар лета ночи сменяли дни резко, одним стремительным рывком. Питер заслонил глаза от кровавого сияния заката. Где-то там, за заваленной срубленными деревьями огневой линией, за пастбищами Верхнего поля, свалкой с большой ямой и штабелями мусора, там, за чахлым лесочком на дальних холмах лежали руины Лос-Анджелеса, а еще западнее – невообразимый океан. Питер выяснил это в библиотеке Инкубатора. Вообще-то оставленные строителями Колонии книги давно объявили ненужными, разлагающими неустойчивую психику Маленьких, которым не полагалось знать о вирусоносителях и печальном конце Старого времени, однако небольшую часть сохранили в библиотеке. Порой Учительница читала им про мальчиков и девочек, волшебников и говорящих животных, населявших лес, спрятанный за дверцами шкафа, или разрешала выбрать книгу на собственный вкус, смотреть картинки и даже читать самостоятельно. Любимой у Питера стала «Океаны вокруг нас» – он снова и снова брал поблекший от времени том с прохладными, пахнущими сыростью страницами и ветхим переплетом, который не рассыпался лишь благодаря кускам желтой изоленты. На обложке стояло имя автора – Изд Тайм-Лайф, а под ней скрывались чудесные фотографии и карты. Взять хотя бы карту мира, на которую нанесли все материки и океаны. В первый раз названия океанов Питеру прочла Учительница: Атлантический, Тихий, Индийский, Северный Ледовитый. Мальчик часами сидел на коврике в Большой комнате и переворачивал страницы, завороженный синевой водного пространства. Земля, как выяснилось, круглая. Эдакая вращающаяся в небе росинка, голубой от воды шарик… Вся вода на планете взаимосвязана: и весенние дожди, и зимний снег, и то, что льется из насосов, и даже облака оказались частью Мирового океана. «Где этот океан? – спросил он однажды Учительницу. – Как его увидеть?» Та в ответ лишь засмеялась, как всегда, когда он задавал слишком много вопросов, и, покачав головой, рассеяла его детские сомнения. «Может, океан существует, может, нет. Маленький Питер, это же только книжка! Не забивай себе голову!»
Но ведь океан видели и отец Питера, великий Деметрий Джексон, председатель Семейного совета, и дядя, Уиллем Джексон, Первый капитан Охраны. Они вместе возглавляли Конные экспедиции, которые отъезжали от территории Колонии дальше всех с начала Нового времени. Отец и дядя скакали на восток, навстречу утреннему солнцу, на запад, к горизонту, а потом в пустые города Старого времени, и каждый раз возвращались с невероятными, леденящими душу рассказами. Сильнее всего Питера потрясла история о месте под названием Лонг-Бич и океане. Питер со старшим братом сидели на кухне их маленького домика и жадно ловили, смаковали каждое слово отца. «Представьте себе, – говорил отец им с Тео, – только представьте себе: земля сменяется бескрайней вздымающейся синевой, похожей на перевернутое небо. Среди этой синевы проступают ржавые остовы больших кораблей. Они там повсюду, целыми тысячами, словно затопленный город…» Вообще-то Деметрий разговорчивостью не отличался: лишь изредка словечко обронит, а так – то руку на плечо положит, то кивнет, то нахмурится, но экспедиции развязали ему язык. «На берегу океана чувствуешь, как велик мир, – продолжал он, – как безмятежно спокоен, пуст и одинок. Сколько лет люди не любовались красотой океана! Мы даже название его забыли!»
Когда отец вернулся из Лонг-Бич, Питеру едва исполнилось четырнадцать. Вслед за дедом, отцом и старшим братом Тео он готовился стать Охранником и в один прекрасный день надеялся принять участие в экспедициях. Прекрасный день так и не наступил: следующим летом вирусоносители подкараулили папин отряд в восточных пустынях, рядом с местом под названием Милагро. Папа потерял троих, включая дядю Уиллема. Экспедиции закончились. Многие винили в случившемся Деметрия: зачем так рисковать, зачем уходить так далеко, чего ради? Другие колонии давным-давно не подавали признаков жизни. Последняя, Колония Таос, пала почти восемьдесят лет назад. Во время памятного сеанса связи, который состоялся до разделения Сфер деятельности, принятия Единого закона и запрета на радио, из Таоса передали: энергетическая станция выходит из строя, прожекторы гаснут. Разумеется, Таос, как и другие колонии, захватили вирусоносители. Чего добивался Демо Джексон, покидая колонию на долгие месяцы? Что он искал в Темных землях? Кое-кто еще надеялся на Возвращение, мол, армия обязательно их найдет. Только Демо Джексон не видел армию ни разу, значит, ее больше не существует. Зачем, спрашивается, зачем столь ужасной ценой выяснять то, что давно известно?