При воспоминании о том, как андромедяне использовали свои знания, его охватывала дрожь. Видимо, это доказывало, что он всё ещё гражданин Земли, которому по-прежнему близки все пристрастия, предубеждения и привычки человеческого разума. Потому что андромедяне поступили в полном соответствии со здравым смыслом. Если ты не можешь колонизировать планету, оставаясь самим собой, в том виде, в каком существуешь, тогда ты просто изменяешься. Превращаешь себя в существо, которое способно на этой планете жить, и подчиняешь её себе. Если надо стать червём, становишься червём. Или насекомым, или моллюском, или чем-то ещё — чем или кем нужно. И меняешь ты при этом не только тело, но и разум, меняешь его до такой степени, какая необходима, чтобы выжить на этой планете.
— А все их лекарства? — продолжала Мэри. — Все медицинские знания, которые можно было бы использовать на Земле. Хотя бы тот маленький набор, что прислали тебе из Галактического Центра.
— Да, набор лекарств, которые могли бы вылечить практически любую болезнь на Земле. Это мучит меня, пожалуй, сильнее всего. Знать, что они вот там, в шкафу, то есть уже на этой планете, где в них нуждается так много людей…
— Ты мог бы отправить образцы каким-нибудь медицинским организациям или производителям лекарств, — сказал Дэвид.
Инек покачал головой.
— Я уже думал об этом. Но я должен помнить и о галактике, о своих обязательствах перед Галактическим Центром. Они так старались, чтобы станция осталась незамеченной. Мне нужно думать об Улиссе и обо всех моих друзьях. Я не могу разрушить их планы. Не могу предать их. И вообще, если вдуматься, Галактический Центр и работа, которую они выполняют, — всё это гораздо важнее, чем одна только Земля.
— И нашим, и вашим, значит, — произнёс Дэвид с лёгкой издёвкой в голосе.
— Вот именно. Одно время — много лет назад — я хотел написать несколько статей для научных журналов. Не медицинских, разумеется, потому что я ничего не смыслю в медицине. Лекарства у меня есть, лежат себе на полке, и к ним даже приложены инструкции по использованию, но это таблетки, порошки, мази или что-то там ещё — всё уже готовое. Однако я всё-таки набрался кое-каких знаний в других областях, что-то понял. Не очень много, но, во всяком случае, достаточно, чтобы намекнуть, в каком направлении надо двигаться. Для людей сведущих это вполне могло бы послужить толчком.
— Вряд ли из этого что-нибудь вышло бы, — заметил Дэвид. — У тебя нет практического опыта исследования. Ты нигде не учился и не связан ни с одним из колледжей или научных центров. Тебя бы просто не напечатали, если бы ты не представил каких либо доказательств.
— Это я понимаю, конечно. Потому и не стал никуда писать. Я знал, что это безнадёжно. Да и какие могут быть претензии к научным журналам — они ведь должны отвечать за то, что печатают. Их страницы открыты отнюдь не для любого желающего. Но даже если бы редакторы отнеслись к моим статьям уважительно и захотели их опубликовать, они непременно захотели бы узнать, кто я такой. А это привело бы их к станции.
— Но даже если бы ты сумел остаться в тени, — добавил Дэвид, — не только в этом всё дело. Вот ты говорил о своей лояльности к Галактическому Центру…
— Если бы на меня никто не обращал внимания, всё было бы в порядке. Если бы я мог просто подбрасывать земным учёным идеи, чтобы они сами разрабатывали их дальше, это не принесло бы вреда Галактическому Центру. Главная проблема в том, чтобы не раскрывать источник идей.
— Видимо, даже в этом случае ты всё равно не смог бы сообщить слишком много, — сказал Дэвид. — У тебя нет достаточно подробных данных, чтобы на их основе можно было сделать что-то значительное. Галактическая наука слишком далека от привычных наезженных дорог.
— Это я понимаю, — ответил Инек. — Например, психотехника Манкалинена-3. Если бы Земля располагала этими знаниями, люди наверняка нашли бы способы лечения нервных и умственных расстройств. Мы освободили бы бесчисленные заведения для нервнобольных, а потом снесли бы их или использовали для чего-то другого. Они просто стали бы ненужными. Но, кроме жителей Манкалинена-3, нас некому научить. Сам я знаю только, что они постигли в психотехнике невероятных успехов, но больше мне ничего не известно. Ведь я ничего не смыслю в этой науке. Точные знания можно получить только от них, от жителей звёзд.
— Ты всё время говоришь о неизвестных науках, — сказала Мэри. — Люди ещё даже не подозревают об их существовании.
— И не только люди — мы тоже, — добавил Дэвид.
— Дэвид! — воскликнула Мэри.
— Нам незачем прикидываться людьми, — ответил Дэвид рассерженно.
— Но вы — люди, — сказал Инек с усилием. — Для меня вы — люди. Кроме вас, у меня никого нет. В чём дело, Дэвид?
— Мне кажется, пришло время сказать, кто мы на самом деле, — ответил тот. — Мы — иллюзии, плод воображения. Мы созданы тобой с единственной целью: появляться и разговаривать с тобой, заменяя тебе настоящих людей, общения с которыми ты лишён.
— Но ты ведь так не думаешь, Мэри! — крикнул Инек. — Ты не можешь так думать!
Он потянулся к ней и тут же безвольно уронил руки, с ужасом осознав, что хотел сделать. Впервые в жизни Инек попытался дотронуться до неё, впервые за все эти годы он забылся.
— Извини, Мэри. Мне не следовало этого делать.
Глаза её заблестели слезами.
— Если бы это было возможно! — вздохнула она. — Я так хотела бы, чтобы это было возможно!
— Дэвид, — позвал Инек, не поворачивая головы.
— Дэвид ушёл, — сказала Мэри. — Он не вернётся. — Мэри медленно покачала головой.
— В чём дело, Мэри? Что происходит? Что я такое наделал?
— Ничего, — ответила она, — если не считать, что ты сделал нас слишком похожими на людей. Настолько похожими, что у нас появились все человеческие качества. И теперь мы уже не марионетки, не красивые куклы, мы — люди! Мне кажется, именно это мучило Дэвида больше всего — не то, что он человек, а то, что, став человеком, он по-прежнему остаётся тенью. Раньше, когда мы были куклами, это не имело значения. У нас не было тогда человеческих чувств.
— Прости меня, Мэри, — произнёс Инек. — Прошу тебя, прости!
Она наклонилась к нему, и лицо её озарилось нежностью.
— Ты ни в чём не виноват. Скорее, мы должны благодарить тебя. Ты создал нас, потому что любил, и это прекрасно — знать, что ты любима и нужна.
— Но теперь всё по-иному, — молил Инек. — Теперь вы приходите ко мне сами, по собственной воле.
Сколько лет уже прошло? Должно быть, все пятьдесят. Мэри стала первой, Дэвид — вторым. Из всех, кого воскрешало его воображение, они были ближе и дороже других.
А сколько лет минуло с тех пор, как он попытался сделать это впервые? Сколько лет провёл он, изучая безымянную науку, созданную чудотворцами Альфарда-22?
Когда-то, в прежние дни, при его прежнем отношении к жизни, всё это могло показаться ему чёрной магией, хотя чёрная магия была тут ни при чём. Скорее, упорядоченные манипуляции некими естественными характеристиками Вселенной, о которых человечество ещё не подозревает. Может быть, оно никогда их не откроет. Потому что на Земле просто не существовало — по крайней мере в настоящее время — направления научной мысли, необходимого для появления исследований, которые могли бы привести к такому открытию.
— Дэвид чувствовал, — сказала Мэри, — что так не может продолжаться вечно. Эти наши благочинные визиты… Рано или поздно должно было наступить время, когда нам пришлось бы признаться себе, кто мы такие.
— И остальные тоже так решили?
— К сожалению, да, Инек. Остальные тоже…
— А ты? Ты сама, Мэри?
— Не знаю, — ответила она. — Для меня всё это по-другому… Я люблю тебя.
— И я тебя.
— Нет, ты не понимаешь! Я и вправду влюблена в тебя.
Инек застыл, глядя на неё, и ему почудилось, что весь мир заполнился грохотом, словно он сам остановился, а пространство и время всё так же несутся мимо него.
— Если бы всё оставалось по-прежнему, как вначале… — произнесла Мэри. — Тогда мы радовались своему существованию, эмоции наши были ещё не столь глубоки, и нам казалось, что мы счастливы. Как маленькие беспечные дети, что играют на улице под яркими лучами солнца. Но потом мы повзрослели. И возможно, я больше, чем другие.
Она улыбнулась Инеку, но в глазах у неё стояли слёзы.
— Не принимай это так близко к сердцу. Мы можем…
— Мэри, дорогая, — сказал Инек. — Я полюбил тебя с того самого дня, когда мы встретились впервые. А может быть, и ещё раньше.
Он потянулся было к ней, но тут же опомнился и опустил руку.
— Я не знала этого… — проговорила Мэри. — Наверно, мне не следовало признаваться тебе… Если бы ты не знал, что я тоже тебя люблю, тебе, возможно, было бы легче.
Инек удручённо кивнул. Мэри склонила голову и прошептала:
— Боже праведный, за что ты обрушил на нас свою немилость? Мы ничем не заслужили такой кары.
Она подняла голову, посмотрела Инеку в глаза и добавила:
— Мне бы только коснуться тебя…
— Мы можем встречаться, как раньше, — сказал Инек. Приходи в любое время, когда захочешь. Мы…
Она покачала головой.
— Теперь уже не получится. Для нас обоих это будет слишком тяжело.
И Инек понял, что она права, что всё кончено. Целых пятьдесят лет и Мэри, и другие люди-тени появлялись в доме, чтобы повидаться с ним. Но теперь они не вернутся. Сказочное королевство рассыпалось в прах, волшебные чары развеялись. Отныне он будет одинок — более одинок, чем когда-либо, более одинок, чем до знакомства с ней.
Сама она не вернётся, а у него не хватит духу вызвать её снова, даже если бы он смог, — теперь мир теней и его любовь, единственная любовь в его жизни, уйдут навсегда.
— Прощай, моя любимая, — произнёс он.
Но было уже поздно — Мэри исчезла.
И откуда-то издалека, как поначалу показалось Инеку, до него донёсся свист аппарата связи, требующего внимания к новому сообщению.