— Так что делать? — возвращает меня Корнев к действительности. — А? Что делать?
— Вернуть, — говорю я.
И тут моя Зойка неожиданно авторитетно вступает в разговор:
— Ничего не получится, — говорит твердо, — она не вернется. Надо взять себя в руки и пережить.
— Почему это не вернется? — это я говорю запальчиво.
— Потому что я Тамару знаю лучше, чем он (она показывает на Корнева), и женщин, — добавляет, — лучше, чем вы оба.
Мы молчим. Я чувствую, что она права, просто хочется как-то поддержать друга.
— Она права, — грустно констатирует Корнев. — Тамара не вернется. Она раз-два ничего не решает, но если решила — все! Надо пережить…
Ну что следует дальше? Обычные бесполезные советы, общие бесполезные рассуждения, тягостные для всех, а больше всего для Корнева, сочувствие. Все это мура и никогда никому не помогало…
Корнев улетел через два дня, а мы с Зойкой старались не расстраиваться. Чужая беда нас сблизила. Зойка изо всех сил старалась доказать мне, что никогда ничего не заставит ее отказаться от меня (словно мне нужны доказательства!).
Мы ходили при луне по пляжу. Пахнет здесь здорово, хвоей, морем, остывшим песком. Вдали огоньки, откуда-то музыка слышна… А вот пограничников не вижу. А? Почему пограничники не ходят? Интересно, может, потому, что залив…
Этот отпуск как-то особенно сблизил нас с Зойкой. Не знаю, но мне почему-то кажется, что невеселая история Корнева сыграла здесь свою роль. Так или иначе, теперь я чувствую себя женатым человеком.
Последний год учебы, как всегда бывает, выдался особенно напряженным.
Да, годы училища были самые счастливые для меня. Позже на заставах, вспоминая то время, я делал это с благодарностью. Я не идеалист и знаю, что немало есть высших учебных заведений, которые мало что дают окончившим их специалистам как раз в их специальности. Думаю, что к военным училищам это не относится. Во всяком случае, не к нашему. Окончив его, я чувствовал себя уверенно. Ежегодные стажировки снимали все вопросы, какие возникали в ходе занятий. Конечно, преподаватели у нас будь здоров, сами не один десяток лет отслужили на заставах. Но одно дело получить ответ на вопрос в классе, а другое — на заставе в конкретном деле. Да, службу мы после училища знали. Твердо, застать нас врасплох было бы нелегко. Занимались в условиях, максимально приближенных к реальным.
Может быть, потому, когда сейчас в моем больном полусне проносятся у меня в голове все эти воспоминания, я не могу различить, что было на границе, на заставе, когда начал я там служить, а что — во время стажировок на тех же, а может, других заставах.
И проходят перед моими закрытыми глазами все эти свежие зеленые леса, эти ароматные луга, журчащие реки, утесы, эти дальние слепящие снега, буруны за кормой сторожевых катеров. Проходят мои товарищи, те, с кем служил я годы, и те, с кем лишь месяц… Все, все причудливым хороводом кружится в мозгу…
Я окончил училище с отличием, получил красный диплом. Да еще переводческий («Прекрасно, — отметила Зойка, — десять процентов к денежному содержанию за язык. В хозяйстве пригодятся»).
Окончание училища запомнилось многими торжественными церемониями.
С утра все выпускники в парадной форме едут возлагать цветы. Между прочим, парадная форма подарок нам. Как и повседневная, и полевая, и многое другое (Зойка узнала, обрадовалась, словно нам подарили вечернее платье или на худой конец — колготки).
Мы возложили венки у Мавзолея и у могилы Неизвестного солдата. Казалось, еще совсем недавно положили мы здесь с Зойкой наш скромный букетик в день свадьбы, и вот я опять у этих мраморных плит, у этого мечущегося огонька. Два главных события моей жизни отмечались тут… Цветы мы возложили и к памятнику Ленину, и к обелиску в память курсантов, погибших в Великой Отечественной войне.
А потом состоялась церемония выпуска. Выстроились мы на плацу. Плац окружили родственники, друзья (точнее, подруги), родители. Конечно, дед при всех своих двадцати четырех наградах, опершись на палку, Зойка в обнимку с моей мамой, отец, весь проникнутый величием минуты. И, а может, мне только показалось, где-то в задних рядах, прячась за спинами, — Тамара. Только Корнев-то по сторонам не смотрел…
На трибуне высокое начальство — заместитель председателя комитета, наш начальник, начальник политуправления, начальник училища, другие генералы, ветеран, Герой Советского Союза, секретарь райкома, еще кто-то.
Вручают нам дипломы, на митинге выступают начальство, ветеран, выпускник.
Прощаемся со знаменем. «Головные уборы снять, колени преклонить!» — несется над плацем. Звучит марш, и проплывает перед нами последний раз знамя училища. А потом мы все, выпускники, уже офицеры в офицерской форме, проходим торжественным маршем.
Все. Закрылась еще одна страница жизни, открылась другая. Прощаемся с преподавателями, командирами, друг с другом, плац заполнили гости. Смеются, кричат, шумят, поздравляют молодых офицеров. А мы радуемся, благодарим, тоже смеемся.
И никто из нас не знает, что ждет его впереди…
…Отпуск, положенный мне перед прибытием к новому месту службы, мы с Зойкой провели в Москве. Хотелось побольше побыть в ней, подышать ею. Кто знает, когда мы еще увидим первопрестольную…
И кто знает, когда я увижу моего друга Бориса Рогачева. Перед отъездом из Москвы встретились мы с ним, зашел я к нему.
Тут же, конечно, извлекаются какие-то экзотические напитки, заводится супермодная музыка, создается антураж…
Сидим, болтаем. Как в пинг-понг играем.
— Едешь? — спрашивает.
— Еду, — отвечаю.
— Радуешься?
— Радуюсь.
— А Зойка?
— Она тоже.
— Что тоже?
— Радуется.
— В Москву-то вернешься?
— Когда-нибудь.
— Скучать будешь?
— Буду.
Чпок-чпок, чпок-чпок — летает мячик.
Наступает моя подача.
— Жениться собираешься? — спрашиваю.
— Зачем? — отвечает.
— Верно. А диссертацию защищать?
— Уйду на пенсию — защищу.
— Может, на постоянную в загранку уедешь?
— Кто знает…
Чпок-чпок, чпок-чпок — летает мячик. Вот такую мы нехитрую партию разыграли перед моим отъездом.
А выглядел он неважно, Борька-то…
Глава VI«ЦЕННОСТИ ЖИЗНИ»
Я приоткрываю глаза. А что делать? Я ведь все равно не могу заснуть. Не так уж много мне, наверное, осталось пребывать с открытыми глазами — нечего тратить время на сон. Мой взгляд упирается все в ту же серую бетонную стену, в низкий потолок, в железную дверь, мысли, устремленные в будущее, — в такую же стену.
И тогда я все же закрываю глаза и ухожу в воспоминания. Здесь совсем другая картина — здесь все блестит, переливается и клубится, словно не в глухой я камере, а на золотых пляжах, на цветочных лугах, в солнечном лесу. На оживленных улицах больших городов, в огромных холлах дорогих отелей, на яхтах и лайнерах, на фестивалях и празднествах, а кругом музыка, смех, веселье и громкая речь. Иностранная речь…
Словом, все, о чем мечтал, чего хотел, добивался. Чего коснулся. Чего подлинную цену узнал лишь теперь.
Те годы вспоминаю, как улицы незнакомого города, увиденные из окна скорого поезда. Мелькают яркие пятна, и ни на чем не успеваешь остановить взгляд.
Какие же счастливые годы! И как молниеносно пронеслись! Что ж поделать — хорошее всегда бежит быстрее плохого. Кому не ясно, что в тепле и сытости каждый хочет жить подольше, чем в холоде и голоде. И вспоминает об этом с большим удовольствием!
Все-то у меня ладилось тогда, всюду были удачи.
Во-первых, диплом я таки получил с отличием.
Нацелился в «Экспортфильм», хотя были и другие варианты. Даже в УПДК предлагали. И вдруг вызывают меня к декану. Сижу в приемной, волнуюсь. Наконец являюсь пред светлые очи. Доброжелательный взгляд, поощрительная улыбка, теплое рукопожатие и совершенно неожиданное предложение… остаться в аспирантуре. С перспективой защититься и преподавать языковую практику. Я молод, я талантлив, я усидчив, я умею, а главное, люблю (!) работать. И т. д. И т. п. На размышление — три дня. Я размышляю три минуты и, изобразив душевную борьбу (достоин ли?), а также несказанную благодарность за доверие, которое, конечно же, оправдаю, и т. д. и т. п., даю согласие.
Рассуждаю так: чем сидеть — пусть на интересной работе — от звонка до звонка, лучше быть свободным как птица, то есть как аспирант. Это только дураки и психи в аспирантуре трудятся. Остальные все гении сбрасывают минимум, как ботинки, придя в дом, а диссертацию создают легко и быстро, поскольку гении. Далее: уж как аспирант я смогу ездить по командировкам от пуза. Это точно. Даже наших студентов иногда, а аспирантов беспрерывно, направляют в качестве переводчиков с нашими делегациями за рубеж. Для будущего преподавателя практики побывать в «языковой среде», пусть и недолго, сам бог велел. Тут все помогут — от ректора до кадров в министерстве.
Платят стипендию. Престижно. Нет, аспирантура — это здорово! Да! Я забыл, там же еще диссертацию можно защитить. Всегда пригодится. А уж тему я выберу такую, чтоб потребовалось где-нибудь в Беркли или Оксфорде полгодика в библиотеке поторчать, скажем, «язык Вильяма Шекспира».
И тут я задумываюсь о причинах столь лестного предложения. Декан, вскормленный на моих детективах, один не решает, решает совет. Отец никому не звонил, я шагов не предпринимал. В чем дело?
Узнаю, что еще троим из нашего выпуска предложили остаться в аспирантуре. Все плебеи, один, по-моему, вообще от сохи, из какого-то села приехал. И уж никаких связей у них. Что ж нас роднит?
Оказывается, способности! А? Просто-таки способности. Мы, оказывается, все четверо получили диплом с отличием, блестяще знаем язык, у нас прекрасные характеристики, мы умеем работать, мы перспективны…
То есть, ни малейшей протекции, никакого блата! Поразительно. Оказывается, у нас можно сделать карьеру без папы, без дарения детективов, просто потому, что ты способный человек. Невероятно! Может, я зря старался, ну, вы понимаете, о чем я? Может, и без этого меня ценили? Как интересно!