— Да, — сказал я. — Ла Страшная мне тоже не объяснила, почему я иной, чем я отличаюсь от других.
— Ты не знаешь? — удивилась Родинка. Я покачал головой.
— О, но ты же можешь… — она прикусила язык. — Ла Страшная — одна из ваших старейшин?
— Да.
— Может быть, у нее есть причины не говорить тебе? Я поговорю с ней немного позже. Она очень мудрая женщина.
Я подкатился к ней.
— Если ты знаешь, то расскажи мне.
Родинка смутилась.
— Хорошо. Только, что тебе говорила Ла Страшная?
— Она сказала, что мне нужно готовиться к путешествию, что я должен убить убийцу Челки.
— Челки?
— Челка тоже была иной, — я начал рассказывать ей о Челке.
Через минуту Увалень, голодно рыгнув, забарабанил по груди и пожаловался, что он зверски голоден. Похоже, Увалень ничего не понял. Маленький Джон поднялся и пошел по берегу.
Увалень последовал за ним, проворчав:
— Позовите меня, когда все закончите. Я подразумеваю ужин.
Родинка внимательно выслушала меня и задала несколько вопросов о смерти Челки. Когда я сказал, что перед путешествием должен зайти за Ле Навозником, она кивнула:
— Хорошо, теперь я догадываюсь… Обед готов.
— Ты не объяснишь мне…
Она покачала головой.
— Ты не должен этого знать, тебе не нужно понимать всего этого. Поверь, я путешествовала гораздо больше тебя. Много иных людей погибло так же, как и Челка. Я слышала, что это происходит последние три года. Что-то ищет их и убивает. По-видимому, нам лучше уходить куда-нибудь.
Она приподняла крышку и из-под нее вылетело облако пара.
Увалень и Маленький Джон, возвращавшиеся по берегу, побежали.
— О, Элвис Пресли! — воскликнул, переводя дыхание Маленький Джон. — Какой приятный запах! — Он стоял над огнем и облизывался. Увалень энергично раздувал ноздри.
Мне еще нужно было расспросить Родинку, но я не хотел злить Маленького Джона и Увальня и решил спокойно поесть вместе с ними.
Вид окорока, овощей, фруктов и приправ, разложенных на листьях, быстро поставили точку на моих размышлениях, и я понял, что причиной моей метафизической меланхолии был голод.
Много разговоров, пищи, шуток. Мы улеглись спать прямо здесь, на папоротниках. Около полуночи, когда стало прохладно, все сбились в кучу. За час до рассвета я проснулся.
Я высвободил голову, она покоилась под мышкой у Увальня (плешивая голова Родинки тоже приподнялась), и встал. В звездной темноте я заметил, как под головой Маленького Джона, возле моей ноги, что-то блеснуло. Это было мое мачете. Маленький Джон пристроил его вместо подушки. Я осторожно вытащил мачете из-под щеки друга и направился к клетке.
Шагая, я посматривал вверх, на ветки, по которым от силовой хижины к ограде клетки тянулась проволока. С полпути я заиграл, и кто-то стал мне подсвистывать. Я замолчал. Но насвистывать не перестали.
Глава четвертая
Где он был потом? В песне?
Жан Жене «Экраны»
Бог сказал Аврааму:
— Убей мне сына.
Авраам сказал:
— Боже, пощади меня!
Боб Дилан «Проверьте 61 шоссе»
Любовь это то, что умирает и, умерев, оживает и превращается в душу новой любви… Таким образом на самом деле она бессмертна.
Пер Лагерквист «Карлик»
— Ле Навозник? — позвал я. — Навозник?
Я здесь, — донесся из темноты голос. — Это ты, Чудик?
— Ле Навозник, где ты?
— В клетке.
— О! Что это за запах?
— Беленький, — сказал Навозник. — Брат Увальня. Он умер. Я копаю ему могилу. Ты помнишь, брат Увальня…
— Помню. Я вчера видел его у изгороди. Он выглядел очень больным.
— Он не долго мучился. Входи и помоги мне копать.
— А изгородь…
— Выключена. Перелазь через нее.
— Мне не нравиться бывать там, внутри.
— Когда мы были детьми, ты ни о чем подобном не заикался, пробираясь ко мне. Иди сюда, я хочу вытащить этот камень, помоги.
— Это было, когда мы были детьми. А в детстве мы делали очень многое из того, чего ни за что в жизни не сделаем сейчас. Это твоя работа, ты и копай.
— Челка приходила и помогала мне, она мне всегда о тебе все рассказывала.
— Челка приходила… — переспросил я. — Рассказывала???
— Хорошо, некоторые из нас могли ее понимать.
— Да. Некоторые из нас могли…
Я взялся за проволоку возле столба, но перелезать не стал.
— Действительно, — сказал Навозник. — Я все время огорчаюсь, что ты не заходишь ко мне. Мы бывало веселились. И я очень рад, что Челка не забывала сюда дороги. Мы бывало…
— … делали массу вещей, Навозник. Да, я знаю. Послушай, до четырнадцати лет мне никто не говорил, что ты не девушка. Извини, если я тебя обидел.
— Да, нет. А Челке никто не рассказал, что я не мальчик. Я отчасти рад этому, хотя и не думаю, что это оттолкнуло бы ее.
— Она часто приходила с да?
— Когда не была с тобой.
Я влез на изгородь и спрыгнул с другой стороны.
— Где этот проклятый камень?
— Здесь…
— Не прикасайся ко мне. Покажи.
— Здесь, — повторил из темноты Навозник.
Я обхватил камень и потащил его из грязи. Корни затрещали, чмокнула грязь, и я выкатил глыбу на ровное место.
— Кстати, как ребенок?
(Я замер. Проклятый Навозник, я надеялся услышать вовсе не это. Почему твои слова меня так задели?)
Возле столба лежала лопата, я поднял ее и стал выбрасывать из ямы гравий. Проклятый Навозник.
— Мой и Челкин… — он на секунду замолчал, — Я собираюсь где-то на следующий год показать девочку докторам. Ей необходима специальная подготовка, воспитание и обучение, но она вполне работоспособна. Вероятно, она никогда не будет Ла, но, по крайней мере, она не останется здесь, в клетке.
— Я имел в виду не этого ребенка.
Лопата лязгнула о камень.
— Ты же не уточнил, а здесь они все мои, — в его тоне прозвучали ледяные нотки. Потом Навозник слегка, явно нарочито, толкнул меня в бок, — А… ты имел в виду твоего и моего. (Ах ты гермафродитный ублюдок, как будто ты не понимаешь о ком идет речь, как будто ты не в курсе…) Он живет здесь, но он счастлив. Хочешь пойти посмотреть на него…
— Нет, — ответил я, с ожесточением выбросив из ямы лопаты три грязи, — Давай поскорее похороним Беленького.
— Куда?
— Ла Страшная, это она сказала… мы должны побыстрей отправиться в путешествие, чтобы найти и уничтожить того, кто убил Челку.
— Ох, — вздохнул Навозник, — да. — Он подошел к изгороди и нагнулся. — Помоги.
Мы подняли распухший мягкий труп и подтащили его к яме. С глухим стуком он скатился в могилу.
— Ты собирался подождать, пока я сам приду за тобой? — спросил Навозник.
— Да. Но я не могу больше ждать. Надо отправляться прямо сейчас.
— Если мы идем вместе, тебе придется подождать.
— Почему?
— Чудик, я же сторож клетки и должен ее охранять.
— Да пусть она хоть заплесневеет и сгниет, эта ваша клетка. Меня это не волнует. Я хочу идти!
— Мне надо обучить нового сторожа, инвентаризовать пищу и разработать специальное меню. Подготовить убежище для…
— К черту, пошли…
— Чудик, у меня здесь три младенца. Один из них твой, от девушки, которую ты любил раньше. И все они мои. Двое из них — если терпеливо заботиться о них, уделять побольше времени, окружить любовью и вниманием — через некоторое время могут выйти отсюда.
— Двое из них, да? — у меня перехватило дыхание. — Но не мой. Я пошел.
— Чудик!
Вскарабкавшись на изгородь, я остановился.
— Послушай, Чудик. Мир, в котором ты живешь — реален. Он идет откуда-то, он идет куда-то, и он — изменяется. Но все получается правильно и неправильно, независимо от того, хочешь ты этого или нет. Ты никогда не хотел этого принять, даже когда был ребенком. Но пока ты не изменишь своего отношения, ты не будешь счастлив.
— Ты рассказывал мне об этом, когда мне было четырнадцать лет.
— Я рассказываю тебе теперь. Челка рассказывала мне множество…
Я спрыгнул и пошел к деревьям.
— Чудик!
— Что? — я продолжал идти.
— Ты испугался меня?
— Нет.
— Я покажу тебе…
— Ты прекрасно показываешь кое-что в темноте? Это то, чем ты отличаешься, да? — крикнул я через плечо.
Я пересек ручей и полез на скалы, не хуже самого Элвиса. На луг я заходить не стал, а обошел его поверху, натыкаясь в темноте на ветки деревьев и кустарников. Потом я услышал, как кто-то, насвистывая, идет сквозь сумрак.
Глава пятая
Там не было никого, кроме сумасшедшего; и те немногие, знающие этот мир и то, что это он пытался пробить пути в другие миры, но ничего не добился, потому что никогда ничего не имел, кроме лишений, не были уверены, что он, мудро рассуждающий днем, не поддастся безумству ночью.
Николо Маккиавели «Воспоминания о Французской победе».
Эксперимент показал, что во всех объектах присутствует что-то еще.
Жан-Поль Сартр «Святой Жене-мученик»
Я остановился. Шорох шагов приблизился и утих.
— Это ты, Чудик?
— Ты изменил свои намерения?
Вздох:
— Да.
— Тоща пойдем. — Мы зашагали. — Почему?
— Кое-что случилось. — Навозник не сказал, что именно, а я не стал расспрашивать.
— Навозник, — сказал я немного погодя. — Я чувствую по отношению к тебе что-то очень близкое к отвращению. Это настолько близко к ненависти, как то, что я испытывал к Челке, было близко к любви.
— Сейчас незачем об этом беспокоиться. Ты слишком эгоцентричен, Чудик. Надеюсь, пройдет время — и ты повзрослеешь.
— И ты пришел показать мне, как это делается? — спросил я. — В темноте?
— Я показываю тебе сейчас.
Пока мы шли, заалел рассвет. Глаза мои слипались, веки набухли и стали тяжелыми, а голова — просто чугунной.
— Ты работал всю ночь, — обратился я к Навознику, — да и я сам поспал только пару часов. Почему бы нам не прилечь чуток поспать?