В гостинице мало что изменилось. Хозяйка, упакованная в черный атлас, все еще потчевала гостей палтусом, похожим на кошачьи объедки, зато официант, похожий на архидьякона, обрел еще большую внушительность талии и манер, да итальянского псаломщика с печальными глазами сменил псаломщик-немец с волосами цвета соломы.
Морис Хейнес плотно пообедал, предусмотрительно оживив в памяти хозяйки гостиницы разнос десятилетней давности. Однако с другими посетителями явно обращались не так, как с ним. Хейнес услышал, как за столом позади него проявляли недовольство.
— Это не годится в пищу даже кошке, — уловил он фразу, сказанную мужчиной.
Женщина что-то негромко ответила ему, и Хейнес, не расслышав сказанных ею слов, по интонации догадался, что в этой гостинице ей все надоело до смерти.
Он оглянулся. Женщина сидела спиной к Хейнесу, откинувшись назад. На ней было черное кружевное платье. Мужчине малопривлекательного вида, сидевшему напротив нее, было на вид около пятидесяти лет. Самой выдающейся чертой в его наружности был красный, как у клоуна, нос. Лицо у него было одутловатое, с большим лбом и безвольными губами.
Когда пара выходила из ресторана, женщина обернулась, и Хейнес узнал в ней Селию. Да, это была та самая смешливая девочка, которую он встретил десять лет назад. За десять лет она превратилась в настоящую красавицу, но в глазах у нее проглядывала печаль. Мужчина, по-видимому, был ее мужем.
Эта неожиданная встреча произвела на Хейнеса сильное впечатление. Внезапно все его успехи показались ему никчемными. И он понял вдруг, что именно он, а не этот красноносый должен был стать мужем Селии, именно он, Морис Хейнес, и Селия созданы друг для друга. Они должны быть вместе! Но десять лет назад, в их первую встречу, она была слишком молода для любви. Он уже тогда оценил ее очарование и полюбил, как любят ребенка, но до сего дня она оставалась в памяти молодого художника в виде наброска сангиной на листе серой бумаги. Не дано ему было предугадать, какие роскошные плоды принесет в будущем молодой росток.
Он видел ее тогда только дважды, вечером и утром, а затем предоставил распоряжаться судьбе — и упустил ее. И вот судьба, словно в насмешку, даровала ему еще один шанс — эту запоздалую встречу теперь, когда она стала женой жалкого человечка с красным носом и плаксивым голосом, когда она явно была несчастна.
Словно бросая вызов насмешнице судьбе, он все же пошел в гостиную, сел за рояль и заиграл ту же мелодию, что и десять лет назад. Он не сомневался в том, что музыка снова приведет ее к нему. И не ошибся.
Селия помедлила в проеме двери и направилась к нему с улыбкой на лице и полным самообладанием.
— Я не знала, что вы тоже остановились в этой гостинице, — сказала она и затем быстро добавила: Вы меня помните?
— Да, Селия, — ответил он, пожав ей руку. — Я помню вас очень хорошо. Я увидел вас вчера, когда вы выходили из ресторана, и сразу же узнал. Помните ли вы… — И его руки на фортепьяно повторили музыкальную фразу.
— Конечно, помню. Но я теперь больше не Селия. Я — миссис Оуэн.
— Нет уж, — рассмеялся Хейнес. — Если вам дают христианское имя, оно остается при вас и в детстве, и в замужестве. Я буду называть вас Селией.
— Пожалуйста, если вам нравится.
— Расскажите о себе.
— А что рассказывать? Я не сделала ничего особенного. Вышла замуж, когда исполнилось восемнадцать. И с тех пор не живу, а существую. А вы, наоборот, сделали блестящую…
— У вас есть дети, Селия? — внезапно спросил он.
Она покачала головой.
— Возможно, это к лучшему, — невесело добавила она. — Не думаю, чтобы мой муж хотел иметь детей. Он — археолог. Вот почему мы здесь. А сейчас он снимает копии с мемориальных досок в соборе. У него огромная коллекция, все разложено по полочкам.
— Кошмарный ужас, — сказал Хейнес.
Впервые за время разговора она рассмеялась.
— Вы все еще смеетесь, — заметил он.
— Не слишком часто. Но я догадываюсь о том, что вы имеете в виду. Я вела себя тогда отвратительно. Помню, вы что-то говорили про кота, а я подслушала. Вы были незнакомым мне человеком и говорили не со мной, а с официантом. Конечно, я не имела права смеяться. Не знаю почему, но в детстве, когда говорили о кошках, мне становилось смешно. Но, по-моему, кошки не смешнее всего прочего. Правда?
— Да… нет… я не знаю. Вы счастливы, Селия?
— Я знала, что вы спросите об этом.
— И как вы мне ответите?
— Разумеется, счастлива. Я совершенно счастлива.
Она сказала, что ей нужно идти, потому что Гарри непременно спросит ее, где она была По голосу ее Морис понял: она с трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться. Он позволил ей уйти.
На следующее утро за завтраком Морис Хейнес, решив поближе познакомиться с мужем Селии, представился Генри Оуэну. Селия была еще наверху, у себя в номере.
Мистер Оуэн вел себя вполне светски и сыпал комплиментами. Селия рассказывала ему о Хейнесе, и он рад познакомиться с таким выдающимся художником.
— Это вы нарисовали портрет моей жены в детстве и подарили ей?
— Да, я.
— Я глупо поступил с ним. Вскоре после нашей свадьбы мой приятель предложил мне за него пять фунтов, и я его продал.
— Я вас понимаю. Вашей жене это не понравилось?
— Она очень рассердилась. Но дело не в этом. Если бы я знал тогда, что вы пойдете в гору, я бы никогда не продал тот эскиз, во всяком случае за пять фунтов. Сколько бы он теперь мог стоить?
— Не знаю, — сказал Хейнес. — Зависит от желания и возможностей покупателя.
В ходе беседы Хейнес много узнал о мистере Оуэне, джентльмене отнюдь не молчаливом. Оуэн объяснил, например, что нос у него красный вовсе не из-за склонности к спиртному, а из-за плохого пищеварения. Он рассказывал об этом с видом человека, обиженного судьбой и людьми. Рассказывая, он пустился в такие подробности, связанные с расстройством желудка, что Хейнес поспешил сменить тему разговора.
— Скажите, как вы относитесь к тому, чтобы проехаться в моем автомобиле по окрестностям? — спросил он. — Вместе с миссис Оуэн, конечно. Утро чудное, и я ничем не занят. Я бы с удовольствием свозил вас куда-нибудь.
— Благодарю вас, но я сегодня очень занят. В соборе у меня много работы. Лучше возьмите мою жену.
— Хорошо, я так и сделаю. Но согласится ли она поехать без вас?
— Надеюсь. Она спустится в гостиную. У нее дурная привычка бодрствовать по ночам, а днем спать. Очень глупо. Прогулка на автомобиле ей не повредит.
…Через час Хейнес с Селией выехали из города.
— Куда мы поедем? — спросил он.
— На край света, — сказала она легкомысленно. И рассмеялась. У нее было удивительно прекрасное настроение.
Проехав милю, он остановил машину, потому что она попросила нарвать букет диких роз. Вернувшись, он протянул ей цветы и тихо спросил:
— Зачем нам притворяться? Вы ведь прекрасно знаете, что я люблю вас.
— Да, я это знаю.
— А вы любите меня?
Она молча кивнула.
— Вы не вернетесь ведь к нему? Уедете со мной?
— Поеду, — прошептала она. — С тобой хоть на край света.
К вечеру она внезапно и окончательно передумала.
— Я должна вернуться к нему, — сказала она. — Все это прекрасно, но разлетится, как лепестки увядшей розы. Любовь обернется пошлой юридической процедурой. Кроме того, это краденое счастье. Такого мне не нужно. Я прожила этот день по-настоящему и навсегда запомню его. Ты слишком поздно пришел, Морис.
Напрасно он умолял ее не возвращаться к мужу. Она не была уверена, движет ли ею совесть или трусость, но осталась непоколебима в своем решении.
Через час они уже были в гостинице.
Мистер Оуэн предложил Морису поужинать вместе с ними. Он пополнил свою коллекцию новыми экспонатами и был доволен собой и окружающим его миром. Он подшучивал над отсутствием аппетита у жены и отметил, что прогулка на автомобиле не принесла ей пользы.
— Вот ведь странная штука, — продолжал он. — Селия плохо ест, зато у нее прекрасное пищеварение. А у меня аппетит хоть куда, но потом я расплачиваюсь за это. Ирония судьбы, а?
И вдруг Селия разразилась неудержимым, почти истерическим смехом. В этом смехе было все, кроме радости.
Смех этот потом преследовал Хейнеса всю оставшуюся жизнь.
Бургундское игристое
В Лондоне клонился к вечеру один из жарких летних дней. Над раскаленными мостовыми не проносилось даже легкого ветерка. Утомленные дети покидали песочницы Риджент-парка и игровые площадки Кенсингтон-гарденс. Молодые служащие из Сити разъезжались по домам, толпясь на открытых площадках омнибусов в своих соломенных шляпах. И только Оксфорд-стрит, всегда оживленная улица, оставалась оживленной и не сдавала позиций. Громады домов и высокие деревья с пропыленной листвой темнели на фоне закатного неба необычного, салатного цвета. Молодая миссис Баблоув обратила на них внимание мужа при выходе из метро. На Доре Баблоув поверх платья был накинут легкий плащ, потому что она не привыкла к нарядной одежде и стеснялась.
Супруги направлялись к ресторану «Чудесный», куда их пригласил Альберт Карвер. От метро до ресторана — рукой подать.
Двинемся и мы вслед за ними. Посмотрим, чем богато это заведение, чем радует оно гостей, а заодно понаблюдаем, в какие истории можно попасть, если отведать игристого бургундского вина.
Впрочем, не будем торопить события.
А вот и он, этот самый ресторан. Его название высечено над входом большими позолоченными буквами: «Merveilleux»! Вход оснащен электрическим фонарем и средней внушительности швейцаром. В вестибюле стоят лавровые деревья в зеленых кадках, и в рамочке вывешено меню комплексного обеда, dîner du jour, — всего за полкроны. В обеденном зале стоят несколько столиков, полностью накрытых и освещенных электрическими лампочками. Прямо напротив каминного экрана из красного дерева с вырезанными на нем соблазнительными ананасами и виноградом располагается стол, сервированный на шестерых и заказанный мистером Карвером заранее. Все выглядит пристойно, но любому понятно, что это всего лишь крошечная итальянская харчевня.