Исакович быстро догнал Теклу и, конфузясь, словно он тоже был юнцом, осторожно взял ее под руку, совсем так, как если бы собрался вести на прогулку ее мать, Евдокию, и попытался ласково образумить это юное существо. Он рассказал ей о том, что у него была молодая и хорошая жена, что жили они счастливо, а потом — во время родов — умерли и мать и ребенок. С тех пор он живет один и не собирается снова вступать в брак, потому что все еще помнит покойную жену. Потом, сам не зная почему, Павел принялся сбивчиво объяснять, что, хотя, мол, смерть страшна и разлучает живых с мертвыми, он, несмотря на это, по-прежнему любит свою умершую жену.
Текла только смеялась и твердила, что никто никогда еще не говорил ей таких странных и непонятных вещей.
Тогда Исакович, стараясь сгладить впечатление от своих неуместных признаний, завел речь о своих родичах, о сирмийских гусарах, о страданиях людей там, на турецкой границе, и о несчастном сербском народе.
Но Текла хохотала и над этим.
Потом, уже в России, Павел рассказывал, что во время своего путешествия с семьей Божича он впервые почувствовал, как равнодушны женщины к таким вопросам. Он привык, что в Среме жены офицеров думают о страданиях народа так же, как и мужчины. Достойный Исакович не знал, что такая отзывчивость присуща лишь женам и дочерям сирмийских гусар, а, скажем, дочери сенатора в Неоплатенси или дочери одеяльщика Гроздина, как и многим другим, разговоры о сербском народе малоинтересны. Вот о кавалерах — это другое дело. Поэтому первая прогулка по поляне и корчевью с Теклой Божич оказалась для него мучительной.
Девушка слушала его с недоверием.
— Все это, — сказала она под конец, — глупые рассуждения! Как это такой красивый и еще молодой мужчина решил навеки остаться вдовцом? И почему-то не хочет жениться! Вот вы все толкуете про народ, а ведь нигде сербы так хорошо не живут, как в Вене. Почему бы и вам, капитан, там не поселиться? Жили бы себе припеваючи. Вы напоминаете мне, — продолжала она, — моих родственников Ракичей из Вуковара, где, кстати, так много гусей. Ракичи тоже переселяются в Россию. В этой семье только и говорят что о военных делах да о России. А вот по-немецки они — ни бельмеса!
Исакович только теперь заметил французскую мушку под левым глазом Теклы, которую она прилепила, вероятно, для того, чтобы казаться старше. И увидел еще, что перед ним стоит рано созревшая девица и несет вздор. А Текла и не подозревала, что возбуждает к себе презрение и неприязнь, которые в последнее время сербские офицеры испытывали к зажиточным людям. Сами-то они были изранены, измотаны, их семьи обеднели, многие носили траур, а господа из магистрата, всякие торговцы, мясники, одеяльщики лопались от довольства. Готовясь к переселению в Россию, семья Исаковичей находила поддержку только у офицеров подунайской милиции и наталкивалась на полное непонимание и даже насмешки со стороны «солидных» людей. Желание Исаковичей уехать в Россию не одобряли ни Мицулы, ни Маленицы, ни Апостолы, ни Бранковичи, ни Трандафилы, ни Кречаревичи, ни сам митрополит.
В Темишваре тоже можно было встретить немало таких вот рано созревших и пылких девиц, но столь вызывающе вели себя там только проститутки, которых привозили кирасиры из Вены. Исаковичу казалось вполне естественным, что в народе почитают тех, кто еще во времена Косова боролся за дело сербов, тех, кто проливал свою кровь в битвах, кто был ранен, отнимая турецкое знамя. Но считать себя видным, славным и уважаемым человеком лишь потому, что ты всю жизнь торговал восковыми свечами, украшенными ликом царя Лазара, мог, по мнению Павла, только глупец, потерявший к тому же всякий стыд… Честнейший Исакович думал, что пошел на прогулку с дочерью героя, майора Иоанна Божича, а на деле оказалось, что он ведет «на шпацир» внучку воскобоя Деспотовича.
И Павел спрашивал себя, с кем и куда он едет?
Тем временем Текла Божич решила продлить прогулку с капитаном. Она быстро побежала в гору в атласных башмачках, чуть приподняв юбку, и Павлу представилось, что перед ним взвился голубь-вертун или во ржи замаячил василек. Он увидел, правда, не только ее столичные башмачки, но и белые стройные ножки. Текла поднималась в гору легко, как козочка.
Исакович привык ездить верхом, и ему не хотелось пешком взбираться в гору. И все же, крикнув девушке, что пора возвращаться, он двинулся вслед за нею. Павлу вдруг подумалось, что Текла убежала куда-то далеко-далеко, туда, где всегда царит весна, и этот весенний день показался ему таким чудесным. А как она была хороша в эти минуты! Поднявшись на гору и вся запыхавшись, Текла легла на траву в овражке. Видимо устав, она закрыла глаза и закинула руки за голову. Когда Исакович подошел к ней, она посмотрела на него и улыбнулась.
Помня, что он имеет дело с избалованной девочкой и что она дочь майора Божича, Павел сначала повел речь о том, что она, мол, скоро вырастет и будет прекрасна и так же недосягаема для людей, как луна на небе; потом он сказал, что они уже набегались и пора возвращаться. Ведь они едут в Вену, а не пришли сюда ловить бабочек. Позднее Павел вспоминал, что он беспомощно стоял возле девушки, не зная, что делать. Она лежала среди цветущих маков, а поодаль чернел густой лес. И вдруг Текла тихо попросила его сесть или лечь рядом с нею, сказав, что это — счастливейший день в ее жизни; потом прибавила, что мама отбивает у нее всех кавалеров, но его она ни за что не отдаст.
Павел растерянно опустился рядом с нею на траву, приминая маки. А она закрыла глаза и улыбнулась, потом принялась лепетать, что все это она предчувствовала, когда отправлялась в поездку, что надеялась встретить в пути того, о ком уже давно мечтает, что она уже не ребенок, и капитан может, если хочет, ее поцеловать. «Может поцеловать», — повторила она чуть слышно.
Исакович в первую минуту онемел. Он, как и другие сирмийские гусары, хотя и слышал о ве́нках многое, но такой девицы до сих пор еще никогда не встречал. Он не знал, что и думать. Что она, рехнулась, или такая уж испорченная, или, может, видела или слышала, как ведут себя взрослые? Текла между тем взяла его за руку и нежно привлекла к себе. Рука у нее была холодная, как змея. Потом она капризно пожаловалась, что солнце светит ей в глаза и она ничего не видит. А так как Павел все еще сидел, точно окаменев, она дерзко прошептала:
— Милый, почему ты такой робкий?
И только тут, только тут Исакович вскочил как ошпаренный и даже пнул ее носком сапога, словно будил на конюшне уснувшего гусара. Он весь дрожал от бешенства.
— Придется мне рассказать Божичу, как ведет себя его дочь! — крикнул он. Затем круто повернулся и так быстро зашагал с горки, что известняк вылетал у него из-под сапог, словно выбивались из травы белые каменные родники.
На мгновение Текла оторопела. Потом кинулась за ним, крича, что он боров и ничего в девичьей любви не смыслит. Что вырос среди лошадей. Что он — изверг, влюбленный в женщину, чья могила уже травой поросла, сумасшедший. А она-то, дура, обрадовалась, когда он вошел в экипаж! Он совсем не понимает, что такое истинная девичья любовь, а ведь это — ее первая любовь. И, главное, пусть он ничего не говорит отцу.
Исакович молча спускался по корчевью.
Когда они добрались до поляны, откуда пошли на прогулку, слуги уже гасили разложенные костры и запрягали лошадей. Подойдя ближе, запыхавшийся Павел увидел, что госпожа Божич садится в экипаж, а ее муж церемонно прощается с дамами. Увидев дочь рядом с капитаном, Евдокия побледнела, потом покраснела и спросила Исаковича, куда они ходили, прибавив, что невежливо покидать общество. Разве он не понимает, сказала она, что Текла еще ребенок?
Божич тем временем кричал, чтобы запрягали и трогались в путь.
Золотые лучи солнца, падавшие сквозь зелень ветвей, освещали девушку. И задумавшемуся Павлу вдруг почудилось, будто перед ним — белая тень жены: она смотрит на него с грустной улыбкой, словно диву дается, куда он ходил и куда идет.
И вдруг, когда все остальные путешественники уже уселись, Исакович ненароком уронил свою офицерскую треуголку возле колеса кареты. Текла быстро схватила ее и, подбросив несколько раз вверх, словно голубя-турмана, швырнула в затухавший на поляне костер, кинула на манер сеятеля, бросающего зерна в борозду. Увидев, что она сделала, все так и покатились со смеху.
Исакович кинулся спасать свою треуголку, но от огня в ней уже появилась дыра, казалось, шляпу пробила пистолетная пуля.
Божич подбежал к дочери, грубо схватил ее за руку и велел просить прощения. От боли она упала перед отцом на колени.
— Девушки в ее возрасте, — сказал майор, — порою и сами не знают, что делают. У меня в Гране есть друзья офицеры, и я раздобуду вам новую треуголку, эта уже никуда не годится…
И тут почти все путники вышли из экипажей и стали подбрасывать вверх и ловить свои шляпы, словно это были бабочки. Послышался громкий смех, все развеселились; наконец экипажи покинули поляну и двинулись в путь.
Исакович начал было уверять Божича и его жену, что никакой вины с его стороны нет. Но майор быстро замял разговор и принялся развлекать своих спутников. Павел еще долго сидел нахмурившись, не говоря ни слова, Евдокия смотрела вдаль с таким видом, будто где-то там, на горизонте, происходит что-то необычное, а ее дочь опять упрямо уставилась на капитана.
Вот так майор Божич, его жена и дочь ехали в обществе Павла до самого Грана.
Их все больше засыпала дорожная пыль — путь теперь проходил по долине, среди селений. Справа и слева розовели фруктовые деревья. Все чаще попадались хутора, откуда доносился собачий лай.
Божич сказал, что он представит Исаковича генералу Монтенуово, которого, по его словам, собирались назначить правительственным комиссаром в Карловцы. Тогда, мол, и он, Божич, появится в Карловцах. Это было все, что Павел запомнил из его бесконечной болтовни.
Потом майор принялся расспрашивать Исаковича о его имущественном положении и рассказал ему о живущих в Вуковаре родственниках жены, Ракичах, которые тоже хотят переселиться в Россию и уговаривают ехать и Божичей. Под вечер Евдокия вдруг принялась расспрашивать Павла о его покойной жене. Красивая ли она была? Брюнетка или блондинка? Как случилось, что она умерла во время родов? Фемка Трандафила рассказывала ей, будто Павел не намерен больше жениться. Чем объяснит