Исакович, поднявшись, почтительно сказал, что хотел бы добавить только одно: ему кажется, турецкая граница на свой лад тоже укреплена, хотя и создает видимость пустынной. Там тоже много солдат, но они не ходят в униформе, потому и не бросаются в глаза. Собственно, турецкий берег Савы представляет собой естественную фортификацию.
— Хочу только сказать, — продолжал Павел, — что дебаркация[8] лишь на первый взгляд кажется легкой, но в действительности обошлась бы Австрии слишком дорого, ибо, боюсь, спустя какое-то время дебаркация превратится в деплорацию[9] армии.
Кейзерлинг благосклонно поглядывал на Исаковича, утирая пот со лба и крупного носа.
— Означает ли это, — спросил он, — in ultima analysis[10], что вы, капитан, как бывший австрийский офицер полагаете, что Австрии в случае войны с Турцией придется подвести к границе много частей?
— Ja, gnädigster Graf![11] — подтвердил Павел.
Кейзерлинг закивал головой и пробормотал: «Schön! Schön!» — а потом, поглядев на Волкова, добавил по-русски: «Хорошо! Хорошо!»
Перебирая бумаги на придвинутом к нему столе, Кейзерлинг сказал, что, как ему кажется, в одном пункте доклада Исакович изменил свое мнение. До сих пор он уверял, что население пограничных областей вместе со своими офицерами с радостью переселилось бы в Россию, а сейчас пишет, что идея переселения в Россию здесь уже не популярна и лишь небольшое число офицеров будет сейчас просить паспорт для переселения. Что произошло?
Погладив пальцами кончик своих русых, в тот день особенно надушенных усов, Исакович сказал, что офицеры полагают, будто митрополия в Вене сейчас гораздо влиятельней русских господ. Поэтому многие отступились. А многие арестованы. Ввели смертную казнь. Церковь распространяет слухи, что скоро сербам будет лучше и не следует отделяться от Австрии. «Надо трудиться на благо сербского народа в самой Австрии, проповедует митрополит, а вся наша жизнь дана нам, дабы радеть во имя блага всего сербского народа». Всеобщее движение за переселение в Россию, охватившее страну, подобно буре, постепенно иссякает, превращаясь в бегство одиночек, а миссия полковника Хорвата, присланная из России для вербовки людей в Австрии, пользуется недозволенными средствами. Сербские офицеры в Осеке считают, что помощь со стороны России должна была бы быть более ощутимой!
Не успел Павел это сказать, как Кейзерлинг ударил кулаком по столу и заорал:
— В ваших советах, капитан, я не нуждаюсь! Мне нужны голые факты! Вы уверяли, что весь народ с радостью двинулся бы в Россию, что сотни офицеров готовы уехать, а сейчас вы утверждаете обратное. В чем дело?
Павел почувствовал, что Волков подталкивает его в спину.
Он поднялся, еще больше выпятил грудь, поставил ноги пошире (икры у него были сильные, и держался он на ногах крепко), после чего почтительно заметил:
— Среди жителей пограничья утверждается мнение, что для сербов было большим несчастьем, когда им пришлось покинуть Сербию и переселиться в Австрию, но еще большим несчастьем может быть переселение в далекую Россию, откуда уже не вернешься. И если ваше сиятельство разрешит, я приведу слова, сказанные мне моим бывшим верховным главнокомандующим фельдмаршал-лейтенантом Францем Карлом Леопольдом бароном фон Энгельсгофеном. Граф Бестужев, утверждал он, оказывает империи большую услугу, переселяя сербов в Россию, ибо, когда граница с Турцией опустеет, Австрия с радостью поселит там немцев из Рейнланда и Лотарингии. И это заселение уже началось.
У сербских офицеров это не может не вызывать озабоченности и тревоги.
Одновременно Австрия стала раздавать поместья и дворянские звания тем, кто отказывается от переселения в Россию.
— Это мне известно, — сказал Кейзерлинг. — А сейчас, капитан, вы можете ехать. От Волкова получите все необходимые бумаги для себя и для своих родственников. Русская миссия в Токае будет уведомлена о вашем приезде. Я дам вам также рекомендательные письма к генерал-аншефу Петру Спиридоновичу Сумарокову{10}, члену Военной коллегии в Петербурге, и генерал-аншефу, кригскомиссару Степану Федоровичу Апраксину. Надеюсь, в России Исаковичи оправдают мое доверие.
Русский посол в Вене давал такие письма всем офицерам, едущим в Россию, но Исаковичу преподнес это с таким видом, будто оказывал ему особую милость.
Тут Исакович, кланяясь, стал пятиться, согласно этикету, но граф снова задержал его. Обращаясь к Волкову, он сказал, что, прежде чем капитан уедет, пусть еще раз осведомится у первого секретаря Чернёва. Может быть, все-таки надо его послать в Черногорию?
Услыхав это, Исакович обомлел.
— Кстати, капитан, — спросил Кейзерлинг Павла, — почему вас так ненавидят соотечественники? В канцелярии полно на вас доносов. Секретарь митрополита грозится подать жалобу и на меня за то, что я пускаю в Россию семью, изменившую православию и перешедшую к униатам. Мне хочется защитить схизматиков, но это так трудно! Уж слишком много среди них доносчиков. Чем вы это объясняете?
Павел, улыбнувшись, сказал, что в отношении Исаковичей все объясняется просто. Их приняли в австрийскую армию наемниками, когда они были еще совсем молодые и холостые. Женились они в Австрии, и интересовались они тогда не верой, какую исповедуют их невесты, а хороши ли они собой. Каковы они с лица да с заду.
Из-за этих смешанных браков их невзлюбили и православные, и католические монахи. Что же касается митрополита, он ненавидит Исаковичей за то, что они едут в Россию.
Они же испокон веков исповедуют православие.
Кейзерлинг снова зачихал, а потом весело воскликнул:
— Я тоже полагаю: когда речь идет о женщине, то, конечно, главное ее фигура, а не религия. — (Исакович тоже хотел сказать «фигура», но сказал: «Hinter»[12].) — Граф засмеялся и сказал: — Счастливого пути!
Кейзерлинг так развеселился, что даже принялся махать Исаковичу руками и полотенцем, которое снял с головы.
Оказалось, посол был совершенно лыс.
XVIНикто не знает Ивана Текелии
Осенью 1752 года в русском посольстве в Вене дела по переселению сербов из Австрии в Россию готовил для Кейзерлинга, как и для Бестужева, первый секретарь Чернёв. Однако переписку посольства с черногорским владыкой Василием вел конференц-секретарь Волков. К нему случайно попало и дело о переселении семьи Исаковичей.
После возвращения Павла в Вену Волков быстро покончил со всеми формальностями, и отъезд Павла был уже вопросом нескольких дней.
Получение паспортов торжественно отпраздновали в доме банкира Копши.
После этого Волков среди офицеров-завсегдатаев трактира «У ангела» приобрел репутацию нового родного отца сербов в Вене. Однако отношения конференц-секретаря с Исаковичем в последние дни резко переменились.
Павел Исакович стал теперь другим человеком. Сгорбился, глаза утратили ясность, говорил он тихо, двигался устало и неожиданно, казалось, без всякой причины взрывался.
Без конца твердил он Волкову, что стыдно двум империям так относиться к офицерам, у которых все бумаги выправлены, стыдно без конца задерживать их, выдумывать проволочки. Почему они должны неделями и месяцами ждать? Ведь все бумаги в порядке.
Волков восклицал: бумаги есть и у австрийцев! Бумага бумагу уничтожает. Нынче и с исправными бумагами можно угодить в тюрьму.
В сентябре проблема переселения сербов стала еще сложнее и запутанней, вмешалась и сама императрица Мария Терезия. Имперская канцелярия попрекала Кейзерлинга сербами. На подмогу был вызван в Вену и митрополит Павел.
Хуже всего было то, что Исакович своими рассказами о Граце и о томящихся в крепости соотечественниках раззадорил еще нескольких офицеров и теперь носился с мыслью уговорить русских помочь десятку офицеров совершить на крепость ночной налет и освободить невинно заключенных.
Волков не знал, что и делать.
Павел утверждал, что эти люди ни в чем не виноваты и посажены в Шлосберг только потому, что вели с русскими переписку, а сейчас русские бросают их на произвол судьбы. Einlass[13] в крепость захватить легко, а освобожденных узников быстро и незаметно поодиночке надо перебросить через Венгрию в русскую миссию в Токае.
Исакович показывал и сделанные им чертежи.
К начальнику тюрьмы, упорно уверял он, можно пробраться легко. В крепостном дворе останутся лишь недвижимые трупы.
Волкову надоели эти разговоры, и он не мог дождаться, когда наконец этот офицер уедет из Вены.
— Русский посол, — говорил он, — располагает другими средствами помочь тем, кто страдает из-за России.
Пусть капитана это не тревожит.
Тем паче, что его план безумен и обречен на провал.
— Вы хотите захватить крепость с помощью одних сабель, забывая о царице боя — артиллерии, не зная фортификации. Подняли бы только тревогу. И были бы перебиты на первом же мосту. Кстати, мосты на ночь поднимаются. А в первом же дворе попали бы под перекрестный огонь.
Приходя за бумагами или для того, чтобы договориться о дне отъезда, Исакович каждый раз снова заводил речь о своем плане. Он-де вдов, после себя сирот не оставит, ему умереть не жалко. А в трактире «У ангела» легче легкого найти еще девятерых на такое предприятие.
Дерзко улыбаясь, Исакович твердил, что, может, он и не разбирается в фортификации и не знает, что такое анфиладный огонь, но, будучи в армии, кое-что слышал и видел. Знает он, например, что стража в Турции никогда не спит, а в Австрии спит. Знает, что пруссаки всегда закрывают ворота на запор, а в Австрии об этом часто забывают. Недаром во время войн, на которых и он был, нескольких австрийских генералов повесили за капитуляцию.