Купола церквей на Горе походили на купола в Среме.
После жалких хат и караулок с крытыми соломой кровлями, где он ночевал по дороге в Киев, крепость, церкви и здания Горы напоминали сверкающую русскую царскую корону, которую в ту пору сербские офицеры представляли себе сплошь усыпанной драгоценными камнями.
На Софийский кафедральный собор, Андреевскую церковь, Печерскую лавру, Золотые ворота в первые дни переселенцы смотрели как на плод причудливой фантазии, созданной из снега и льда, а не как на дело рук человеческих.
Павел не знал, что город строили русские зодчие по проектам итальянского графа Растрелли, приехавшего в Россию и мечтавшего создать там новую Италию в снегу.
Но тем сильнее ужаснулся Павел Исакович, когда увидел, как живут в Киеве их земляки-переселенцы.
Несколько тысяч мужчин и женщин в ожидании решения своей дальнейшей судьбы обрели пристанище в Киеве и пригородах, вплоть до самого Миргорода. Те, что еще не сумели устроиться и ждали назначения в армию, поселились внизу, на Подоле, в жалких хатенках, землянках, конюшнях, а кое-кто даже остался под открытым небом.
Под сверкающими золотом великолепными церквами верхнего города жили весьма небогатые, а скорее бедные литовцы, евреи и армяне; ютившиеся на Подоле переселенцы и вовсе не знали, куда податься. Ждали весны.
Многие из них обнищали, затосковали, начались пьяные ссоры и драки.
Не успели Исаковичи поселиться у Жолобова, как им рассказали, что их соплеменники собираются перед Киевской комендатурой и громко протестуют, а по ночам нападают на мясные лавки и грабят богатых купцов.
Исаковичи, особенно Павел, распродавший все свое добро, привезли с собой в поясах немало денег. И не вмешивались в интриги и распри трех сербских генералов, которые главенствовали в Киеве над ними и старались где лаской, где таской собрать вокруг себя или склонить на свою сторону как можно больше народу.
В ту зиму интриги и свары между Хорватом, Шевичем и Прерадовичем дошли до такой степени, что просто не давали жить киевскому генерал-губернатору Ивану Ивановичу Костюрину. Редкая ночь у него проходила спокойно. Обычно, проснувшись среди ночи, он ругался и только диву давался, в какую историю попал. Сербы превратили Киев в осиное гнездо.
Костюрину приходилось решать их армейские дела.
Впрочем, нелегко пришлось и артиллерийскому генерал-поручику Ивану Федоровичу Глебову{24}, который занимался расселением сербов.
Хорват получил позволение сформировать гусарский полк. Такое же разрешение получили Шевич и Прерадович.
Хорват обосновался в шанце Крылов. Его брат, Михайло, встречал и заманивал туда переселенцев. Исаковичи отказались ехать к нему. Они ждали возвращения генерала Шевича, который, как и Прерадович, уехал жаловаться в Москву и застрял там. Исаковичи еще в Среме внесли свои имена в его список.
Юрат и Петр с женами из дому не выезжали, но сани Павла весело пролетали черед Подол под крики прохожих, которые останавливались и смотрели им вслед. Вороные Павла Исаковича были на языке у всего Киева. Стало известно и то, что он вдовец.
Жених!
Однако от радостного настроения, с которым Павел приехал в Киев, в первые же дни не осталось и следа. По улицам Подола бродили его соотечественники в чернеющих среди снега лохмотьях. Непривычная для киевлян одежда женщин вызывала насмешки подольских юнцов, особенно зубоскалили молодые бурсаки-богословы над пестрыми головными уборами, которые были закреплены длинными булавками, словно воткнутыми в голову. Они улюлюкали, смеялись и дразнили их цыганками. Бедные женщины в вечернюю пору убегали от нахальных юнцов. А Исаковичи вместе с мужьями этих женщин недоумевали: «Неужто все это происходит в братской, православной стране?»
Тем временем в Петербурге шли дебаты: где поселить направленных Бестужевым в Россию сербов, которые упорно требуют самостоятельной территории и армии. В этом между Хорватом, Шевичем и Прерадовичем разногласий не было. Тут они действовали сообща.
И дружно просили назвать отведенную им территорию «Новой Сербией».
В челобитных они писали и «Новая Мезия», как называли Сербию во времена римлян.
Из окон стоявшего на склоне горы дома купца Жолобова, как из птичьего гнезда, видно было далеко. Все покрывал снег. Бастионы и развалины на Горе, церкви на кручах. На белом снегу сновали, подобно черным муравьям, земляки в поисках хлеба. Чтобы не вмешиваться в распрю генералов, Исаковичи отсиживались дома. Митрополия прислала в Киев извещение, будто Исаковичи приняли унию. По городу пошла молва, что они привезли с собой одну католичку — жену Петра, Варвару.
Оппозицию против генерала Хорвата возглавлял в то время протоиерей Булич. Он потребовал от Исаковичей уведомить его, какую веру исповедует Варвара. Православную ли? Будучи в смертельной вражде с Хорватом из-за его наветов, протоиерей старался, где только мог, ему насолить.
Среди сербских офицеров, переселившихся в те годы из Австрии в Россию, было несколько католиков, так как ходили слухи, что переселенцев тут же повышают в чине.
Обрушиваясь из своего Миргорода на генерала Хорвата, протоиерей Булич обрушивался и на них. И ни сном ни духом не виноватые католики очутились в трудном положении.
— Я привел в Россию сто офицеров, — доказывал русским Хорват.
— За мою партию голосуют и царь Константин, и царица Елена, и благочестивая царица Пульхерия, и Ирина, и сто православных мучеников. Здесь наше царство, — кричал протоиерей Хорвату. — Где заслуги ваших предков?
Если в католической Вене на подозрении был каждый православный офицер, то в Киеве на подозрении был каждый католик.
Протоиерей Булич утверждал, что Иван Хорват де Куртич никогда сербом не был, а дабы скрыть свое происхождение, женился на сербке.
Закаленный в битвах Хорват грубо и зло замечал в ответ, что у Австрии нет лучшего друга, чем сербский митрополит, что, не будь попов, за ним пошла бы еще тысяча офицеров.
Вернувшись в Киев, Хорват тут же уехал в Крылов, где вместо себя оставлял своего брата. Хорват предложил называть формирующиеся полки пандурскими, как они назывались в Австрии, а не сербскими. В командиры одного из новых полков он прочил своего сына, шестнадцатилетнего юношу. На что протоиерей Булич поспешил обратить внимание русских.
Таким образом, семья Хорвата стала на какое-то время для сербов богом и дубинкой.
Хорват получил разрешение набирать в свои полки людей в королевстве Польском, в Болгарии — словом, всюду, где пожелает.
Тем временем Шевич писал своим родичам в Киев, что на сумасбродства Хорвата следует ответить требованием самостоятельной территории и для Шевичей. И предлагал русским назвать ее не Новая Сербия, а Славяносербия. Так и было сделано.
В те дни Шевич задумал выдать дочь за майора Петровича, который утверждал, что он родом из Черногории, с тем чтобы направить туда зятя для набора солдат.
Так хотел Шевич ответить Хорвату.
Русским быстро надоела эта их Новая Сербия, и через двенадцать лет она была переименована в Новороссию.
В своей борьбе с Хорватом Булич затронул и семью Исаковичей. «Какую же наконец веру исповедует женщина, которую привезли Исаковичи? Православная она или католичка?»
Юрат кричал, что поломает попу ребра, однако на семейном совете подумывали о том, что Варваре следует переменить вероисповедание. Петр открыто грозил застрелить из пистолета всякого, кто заставит плакать его жену. Павел ласково утешал Варвару:
— Не плачь, Шокица, ты ни в чем не виновата. Пусть себе протопоп разоряется. Я знаю, в чем воля божья. Воля божья — это наша любовь к тебе и твоя любовь к Петру. Говорил мне Текелия, сын капитана Ранко и внук знаменитого Ивана Текелии, как, по рассказам отца, дед его годами вел смертельную борьбу с мадьярами. И клялся, что если поймает мадьярского князя Ракоци, то сдерет с него живьем кожу. Ракоци тоже не собирался, если захватит Ивана, кормить его смоквами. И какова же была воля божья? Сербы потеряли белградский дистрикт{25}, и турки опустошили всю страну. Участь Ракоци тоже была не лучше: он потерял Венгрию и ушел к туркам — есть горький хлеб изгнанника и поливать его горючими слезами. И вот прошло много лет. Однажды, проезжая через Турцию, Иван услышал, что князь, его кровный враг, живет на берегу моря, в городе Родошто. И Текелия нанес Ракоци визит. Не для того, чтобы его оскорбить или посмеяться над ним, а чтобы посидеть и поговорить о прошлых позорных, полных бессмысленной ненависти днях. Князь принял его хорошо. И два старых кровных врага мирно сидели, вспоминая былые времена, и слушали, о чем рокочет море, которое плескалось у их ног.
Юрат, не любивший нравоучительных рассказов Павла, попытался прервать проповедь брата и, улыбнувшись, заметил, что эти два смертельных врага сидели словно бабы, потому что стали старыми и глупыми, а если бы молодость еще светилась в их глазах, они бы так не сидели. И, кстати, хорошо бы узнать, о чем же это рокочет море?
Павел спокойно ответил, что негоже смеяться над стариками.
А о чем рокочет море, пока молод, не поймешь.
А в старости уж и понимать поздно.
Одно только правда, что два кровных врага встретились, не тая зла в душе.
На глазах у всех Павел погладил Варвару по волосам и сказал:
— Любовь тебя с нами связала, и ее не сможет порушить и все российское воинство. Только наша смерть в силах это сделать.
После этой истории и крещения Варвары Исаковичи уединились в нанятом доме.
И зажили в Киеве, как жили в Варадине и свободном королевском городе Неоплатенси.
В любви и согласии.
Так, по крайней мере, казалось тем, кто посещал их семейство.
Между тем прошел декабрь, а о Трифуне не было ни слуху ни духу. Словно навеки сгинул человек в снегу.
В начале января 1753 года в штаб-квартиру бригадира Витковича пришла бумага, в которой запрашивали о службе и офицерских чинах Исаковичей в австрийской империи.