Изголодавшиеся черногорцы из его окружения, — пишет Пишчевич, — напали на дом вдовы помещицы Строгановой, в результате чего произошел большой скандал. Сопровождавшие владыку в Москву Антон Орлович и Савва Барьямович уговаривали его высокопреосвященство больше не терпеть подобных оскорблений и вернуться в Черногорию.
Исаковича допросили о Василии в штаб-квартире.
Павел вспомнил лазарет, в котором видел транспорт Василия, и несколько дней в его ушах звучала черногорская речь, она звучала выразительней, ярче, чем его родной язык, и он твердил про себя отдельные слова и выражения:
«Оруже, наруче, крчиште, брчиште, каза, миши, па кијат, па пунут, па ћерат. Па како су остали под пут. За бријег. При врховах. Па како је бијо причан, па бијо викан, па пјеван».
А кончилось тем, что он каждый день являлся в штаб-квартиру Витковича и расспрашивал о черногорцах и о некой Йоке, жене Стане Дрекова. Но там никто ничего не знал о черногорском транспорте. И только предполагали, что он отправился за Василием, в Москву.
Никто в Киеве не видел и женщины с большими зелеными глазами и пепельными ресницами.
После допроса об Исаковиче начали говорить, что он рехнулся. В штаб-квартире произошел неприятный инцидент между ним и лейтенантом Гаврилой Божичем из Титела, который ездил в Австрию к родственникам, был там арестован и только недавно вернулся в Киев.
Выходя из кабинета Витковича, Павел услышал, как этот молодой офицер говорит: «Не тот ли это бродяга Исакович, который хотел у моего родича, Иоанна Божича, увести жену и приударял за его дочерью в Вене? Дочь, можно сказать, еще ребенок. Но невеста богатая!»
Исакович схватил лейтенанта за горло и, наверно, выбросил бы его с третьего этажа во двор, где росли платаны, если бы того не вырвали у него из рук. Но самым удивительным было то, что каким-то образом тут случился Вишневский. Он-то и запретил заводить дело.
Божича велел убрать, а Исаковича отпустить с миром.
Еще более нелепый случай произошел с Павлом в доме Витковича.
Исакович ходил туда играть в карты. Старая госпожа Виткович очень к нему привязалась, потому что он помогал ей играть в фараон. Бригадир заявил как-то в присутствии этой седенькой, маленькой, вечно запуганной женщины с весьма слабым зрением, что старухам надо вязать, а не играть в карты.
Однажды в начале октября, около полуночи, когда гости в доме Витковича заканчивали игру, молодой болтливый фендрик, попавший всего несколько дней назад в их общество, принялся рассказывать о Буде, откуда он недавно приехал.
Это был Савва Ракич.
Упомянул он и о доме богатого воскобоя Деспотовича.
Услыхав эту фамилию, Павел вздрогнул. Прервал молодого фендрика, который обращался ко всем на «ты», и сказал, что тоже был в Буде, знает эту семью и очень ее уважает. Знает и г-жу Евдокию Божич, необыкновенную красавицу, супругу Иоанна Божича, урожденную Деспотович, и ее дочь, Теклу, которая, можно сказать, еще совсем ребенок. Это уважаемая сербская семья в Табане, и все, вероятно, в Буде ее знают и почитают.
Тогда фендрик наговорил с три короба: о том, что в доме достопочтенного воскобоя всегда полно, гостей невпроворот, что там пляшут до зари и распевают песни, офицеры просто не вылезают из дому. Вся Буда сошла с ума.
Павел побледнел и взволнованно заметил, что тут нет ничего удивительного, принимая во внимания красоту, которой бог наделил дочь Деспотовича, Евдокию. Ее все знают, и ей нет равной.
— Разве не так?
Ракич удивился словам капитана, он, мол, не знает, о каком семействе Деспотовичей идет речь и в каком доме капитан бывал. Потому что в дом, который посещал он, ходят не ради Евдокии.
Честь и хвала Евдокии, как-никак она ему родственница.
Нельзя сказать, чтоб на лицо она была уродлива, но толста как бочка.
— Прости, капитан, но ведь она хрюшка хрюшкой! Бочка и только! У нее черные большие глаза, это точно. Может, в молодости когда и была кралей, но сейчас, как сверкнет глазами, все разбегаются. Впрочем, идут разговоры, будто она выходит замуж, потому что Божича вряд ли выпустят из тюрьмы, которую, можно сказать, он заслужил, но все спрашивают, кто тот смельчак, который предложит руку этому чудищу? Она до того растолстела, что стыдится выезжать в общество и ходить в церковь. Лежит целыми днями на подушках, как свинья супоросая.
Исакович точно окаменел.
Фендрик Ракич тем временем весело продолжал рассказывать, что молодые люди ломятся в этот дом, как на поклонение святым местам, не из-за Евдокии, а ради ее дочери. Она, как говорится, просто амур!
— На ней должен жениться лейтенант Калинович, темишварский богатей.
Этот незатейливый, шутливый и веселый рассказ Ракича вызвал в памяти Исаковича образ Теклы, ее необычайно стройный стан, красивое лицо, густую копну черных, как вороново крыло, волос и высоко изогнутые брови, так что белки глаз казались темными и круглыми, как у молодой серны.
Ракич рассказывал, что на эту его родственницу, когда она приходит в церковь, пялят глаза даже старики. Всех поклонников матери отбила. Все ждут, скажет ли она Калиновичу: «Да!» Если скажет, будет свадьба, какую не помнят в Темишваре! Деспотович только молит бога, чтобы дожить до этого дня.
Ракич начал рассказывать о Калиновиче, а Павел тем временем слышал смех юной девушки, с которой познакомился в дороге, но подумав о том, что говорят о ее матери, стал задыхаться.
Чтобы прекратить разговор о г-же Евдокии Божич и о ее дочери, Павел принялся вслух вспоминать, как он жил в Буде в доме одного счастливейшего человека, достопочтенного Трандафила, у которого премилая жена из Футога Фемка. Никогда в жизни ему не приходилось бывать в более веселом доме и никогда он не видел более веселой женщины, чем супруга Трандафила.
Ракич удивленно вытаращил на него глаза, так что все обратили на это внимание и подняли от карт головы.
Фендрик смущенно извинился и сказал:
— Прости, не знаю, о какой Фемке ты говоришь, капитан, и о каком Трандафиле.
Он, Ракич, был в Буде, посещал и дом достопочтенного Трандафила, но веселой Фемки там нет. Трандафил в Буде живет один-одинешенек и уезжает на этих днях в Салоники.
Супруга его сбежала с любовником.
Все рассмеялись.
Исакович сердито пустился объяснять, что коли речь идет о Трандафиле, в доме которого он останавливался, то у того все обстоит в полном порядке, фендрик, видимо, что-то напутал — то, что он слышал о Фемке, относится к прошлым временам. Ему известно, что Фемка, особа молодая и взбалмошная, сбежала с подмастерьем, неким Бркичем, но это было в прошлом году. Потом Фемка вернулась, и сейчас супруги живут счастливо. Прошлое забыто, и они счастливы. У них дивные дети. Он останавливался у них в Буде по пути в Киев.
Несмотря на свой покладистый характер и на то, что он был намного моложе Павла, Ракич, всячески извиняясь, упорно стоял на своем. Он-де знает лично госпожу Трандафил. Она, как и Евдокия, приходится ему дальней родственницей. Речь сейчас идет вовсе не о подмастерье.
Тут замешан некий Мия Пачич, молодой, красивый парикмахер, который, как говорят, приходил по субботам стричь и причесывать Трандафила.
Трандафил ему, Ракичу, сам рассказывал, как всячески хотел вбить Фемке в голову, что она сделала плохо, оставив его одного с малыми ребятами. Он полагал, что будет полезно время от времени жене об этом напоминать, слегка поколачивая ее и заставляя каяться. Однако муж в роли школьного наставника, видимо, Фемке не понравился, и она передала, что на этот раз живой к нему не вернется.
Павел молча опустил голову, посидел еще немного и ушел.
Он не в силах был слушать больше о мужчинах, которые теряют и находят свое счастье, и о женщинах, которые обретают свое счастье то с Бркичем, то с Мией Пачичем. Он больше ничего не хотел слушать ни о Буде и ни о каком другом городе на свете, где каждый год разбиваются семьи, разбиваются судьбы и где никогда нельзя быть уверенным, что найдешь дом, друга или женщину, которых любил, на прежнем месте, а не услышишь, что они куда-то навеки сгинули.
Он пешком направился домой, вернее в дом Жолобова.
Шагая в прозрачных ночных сумерках по безлюдным улицам Подола домой, он глядел в небо и ему слышался серебристый смех Теклы, напоминавший плеск воды в неиссякаемом фонтане. Он так любил веселый смех этой молоденькой девушки.
Однако это не значило, что если бы Текле Божич вздумалось явиться в Киев (однажды она грозилась, что поедет за ним в Россию), он женился бы на ней. Несмотря на то, что в те времена вдовцы женились обычно на женщине лет на двадцать моложе, а то и больше.
Исакович никогда бы не попросил руки Теклы.
Между ней и им стояла тень. Не покойная его жена, а ее родная мать!
По мере того, как шло время, он все отчетливей чувствовал, что на пути в Россию прошел мимо своего счастья, которое нашел бы с этой девушкой. Исакович не мечтал ни о женщинах, ни о страстях, ни о чувственных наслаждениях, он жаждал радости.
И Евдокию Божич, если бы она приехала в Киев, чего он сейчас побаивался, — он встретил бы совсем не так, как можно было бы предположить после рассказов о ней Ракича.
Толста как бочка. Настоящая хрюшка!
И хотя сербские офицеры из Срема и Потисья не требовали в то время от своих жен, чтоб они походили на венок, но сами они были статные, красивые, молодые и знали, что́ в женщине красиво и что́ уродливо.
Бочка, хрюшка — были не те слова, которые шепчут любимой и желанной, в их словаре звучали иные слова, такие как: губки, бровки, ножки, розочка, звездочка и амур.
Им хотелось, чтобы их жена, пока она молода, была тонка в талии и стройна как ель. Что случилось с Евдокией? Почему она стала как бочка? Он не знал. Хотя подобные случаи Павлу были известны.
Многим сирмийским гусарам выпало на долю стать истинными мучениками в браке. Но они молчали. Злой рок, какое-то колдовство порой очень быстро превращали их жен из бутона в розу, а потом в корову. Порой эти женщины, такие очаровательные при первой встрече, после первых или вторых родов становились толстыми, как медведицы, и что было хуже всего, сами они, бедняжки, даже не замечали этого.