Воронцов назвал фамилию и чин Исаковича.
Царица сказала, чтобы граф подвел его ближе.
И хотя говорила она по-русски, Павел все отлично понял.
Он встал и, когда Воронцов взял его за плечо, подошел ближе и снова опустился на колено.
Однако честнейший Исакович был до того смущен, что когда императрица Елисавета протянула ему для поцелуя руку, он, совершенно потрясенный, пролепетал Воронцову:
— Я говорю только по-сербски!
Понял ли это вице-канцлер или нет, Павел не знал, но до его сознания дошло, что Воронцов рассказывает царице, как капитан Исакович давно и тщетно добивался разрешения поехать в Санкт-Петербург с тем, чтобы испросить высочайшей аудиенции. И как некий полковник Теодор Вишневский этому препятствовал. Десять челобитных положено под сукно.
На царицу, видимо, это произвело впечатление, потому что она опять протянула Исаковичу руку.
Стоя на колене и почти не поднимая глаза, Павел услышал, как она говорит Воронцову, что капитан может встать.
— Встаньте!
Воронцов потянул его за рукав, и Павел встал.
Царице, вероятно, понравился этот высокий офицер, выгодно отличавшийся от толстого графа.
Царица знала Версаль, и скорее всего Исакович в своей униформе казался ей офицером, прибывшим из Версаля, а не из маленькой Сербии, заброшенной турецкой провинции. Исакович в тот день был очень бледен, а его большие синие глаза, обычно такие холодные, сверкали безумным блеском. Высокий, бледный, благородный лоб, обрамленный прядями волос цвета червонного золота, восковое, почти прозрачное лицо с орлиным носом говорили о том, что он потрясен до глубины души. Он, столько умолявший об аудиенции, наконец стоит перед царицей. И несмотря на то, что в уголках его красных губ залегли горькие складки, а виски были тронуты сединой, царица не могла не заметить, какой он еще молодой.
А он преданно и восторженно смотрел на нее.
Когда царица велела ему подняться и честнейший Исакович, длинноногий и длиннорукий, встал, фигура его была легка и благородна. У него были широкие плечи и тонкий стан. Царица смотрела на него с явным удовольствием. В тот день Павел надел русский офицерский черный сюртук, походивший на прусскую форму того времени, которую ввел наследник престола Петр и которую носила часть киевского гарнизона. Узкий в талии и широкий в плечах, с большими отворотами, отороченными серебряным галуном, и двумя рядами серебряных пуговиц, спускавшихся к поясу в форме арфы. Шелковый воротник мягко облегал шею, отчего черты лица казались жестче, точно они были выбиты на медали. Такие лица нелегко забыть.
Рука в кружевных манжетах заметно дрожала, когда он, протянув ее, целовал императрице руку.
В сапогах до колен, узких белых лосинах с тремя пуговицами на поясе, в черном сюртуке этот высокий опрятный человек поражал не столько красотой своей фигуры, что не редкость среди его соплеменников, сколько чем-то духовно возвышенным, сильным и вместе с тем мрачным и темным, веявшим от всего его облика. Он напоминал черный монумент, могущественную яркую личность или застывшего на бегу вороного жеребца.
Царица, обращаясь к Воронцову, громко заметила:
— Красавец.
Павел слышал и понял ее.
Потом, обратившись к Исаковичу, она сказала, что ей известно о всех бедах его народа, которые привели их в Россию. Отныне она будет их защитницей, больше им не придется грустить, убиваться, они могут ни о чем не беспокоиться. Сербы прибыли туда, куда хотели, в Россию. Она распорядится, чтобы австрийская императрица разрешила переселиться в Россию всему сербскому народу. А он, Исакович, вскоре получит генеральский чин и генеральскую шляпу!
Так она и сказала.
И опять протянула руку для поцелуя.
Исакович, смущенный, пораженный и полный восторга, снова поцеловал ей руку.
Когда он склонился над ее рукой, царица нежно и милостиво опустила другую руку ему на голову, и он услышал, как она ласково спросила:
— Где ты оставил супругу, детей? Павел понял все от слова до слова. А Воронцов тем временем крикнул:
— Отвечайте!
Исакович, глядя влюбленными глазами на царицу, сказал, что два года тому назад схоронил жену и преждевременно родившегося ребенка. Он привел своих братьев (Исакович сказал «двоюродных братьев») в Россию, но сам он одинок. Как одинокое дерево.
Царица его поняла, поглядела на него участливо, а потом улыбнулась.
Снова протянула для поцелуя руку, погладила его склоненную голову и спросила, не собирается ли он снова жениться?
Павел все хорошо понял и тихо ответил, что не хочет и не может. Мысль о покойной жене и умершем вместе с ней ребенке не выходит из его головы. И он не хочет взваливать свое горе на вторую жену. Зачем, если ты несчастен, делать несчастным и другого? Смерть тех, кого мы любили, отмечает человека точно черное клеймо. Мысли наши всегда обращены в прошлое.
— Коли так, — спросила его весело царица, — почему бы вам не отправиться на берег Днепра, не выбрать какое-нибудь одинокое дерево и не повеситься на одиноком суку?
Воронцов, засмеявшись, крикнул:
— Отвечайте!
Ошеломленный Павел в первое мгновение онемел, ему показалось, что он спит или просто ослышался. Казалось невозможным, что это сказала царица.
Однако, собрав всю свою волю, из чувства долга он ответил:
— Смерть была бы для меня пробуждением, все равно мне уж не видать рассвета, и я с легкой душой смежу во мраке глаза. Это лишь продолжит сон. А жизнь моя прошла. Но я прибыл в Киев, подобно моим соплеменникам, чтобы вступить в русскую армию, чтобы вписать в нее и свое имя и чтобы с этой армией вернуться в Сербию. Бродим мы по свету не ради себя, а ради того, чтобы позвать на помощь русских! Чтобы с русской, а не с австрийской армией вернуться к турецкой границе. Я хочу еще раз увидеть перед смертью Цер, гору, под которой я родился, вернуться в свою отчизну.
Царица больше не смеялась. Она стала серьезной и, повернувшись к Воронцову, обменялась с ним взглядами. Потом поднялась и еще раз протянула ему для поцелуя руку.
И пока Павел прикладывался к руке, спросила: не хочет ли капитан, чтобы она забрала его в столицу? Для такого офицера в Санкт-Петербурге найдется должность. Или он предпочитает быть землевладельцем и скотоводом в Бахмуте? Если он хочет ехать, ему надо жениться. В России вдовцам запрещен въезд в столицу. Надо продолжать жизнь. Иметь детей.
— Ну как? Что скажете?
Исакович был сбит с толку и первыми словами царицы, и ее взглядами, а больше всего смехом. Продолжая разговор с императрицей, он до того смешался, что говорил, как в бреду, сам не зная что. И заикался.
Он совсем по-другому представлял себе и аудиенцию и дочь Петра Великого, царицу всея Руси. Он растерялся, обомлел. Но услыхав, что Воронцов кричит ему: «Отвечайте!» — вздрогнул, скрепился духом, собрался с силами и ответил, что мечтает увидеть Санкт-Петербург, как, вероятно, тяжелобольной ночью мечтает дождаться утра и увидеть утреннюю звезду! Его народ видит свое спасение в городе Петра Великого, подобно тому, как потерпевшие кораблекрушение видят далекий берег среди бушующей стихии. Для него и для его соплеменников, которые переселились в Россию, этот заснеженный город — последняя их надежда. Другой у них нет. Вот уже шестьдесят лет они со слезами бродят по свету и носят с собой руку царя Лазара, и теперь их последнее упование — соединить эту руку с рукой ее отца, который позвал их в Россию.
Тогда царица строго его спросила:
— Вы князь?
Ошарашенный Павел смущенно ответил:
— Нет, не князь. Исаковичи не князья. В нашем народе князья только Рашковичи. Однако наша мать уверяла, что Исаковичи сражались на Косове. Есть тому доказательства в синодиках, куда записывали имена покойников.
Исакович был вне себя. Этого вопроса не предвидел ни Ракич, ни Мишкович.
Тем временем царица Елисавета нагнулась, ударила его слегка веером по носу, воскликнув, что он шалопай и обманывает свою императрицу.
— Обманщик!
И, трясясь от смеха, удалилась вместе с Воронцовым, который вел ее под руку. Исакович снова опустился на колено. Его прошиб холодный пот. Не помня себя он утирал лоб.
Тут появился Мишкович и шепнул, что надо как можно скорее уезжать. Павел, совершенно сбитый с толку, покинул апартаменты, где происходила аудиенция. В какое-то мгновение ему показалось, будто он видит в зеркале лицо смеющегося до слез Вишневского.
Павел не пришел в себя и тогда, когда его окружила группа офицеров в приемной и забросала вопросами, а Мишкович тащил его за рукав и торопил ехать.
Когда Исакович сел в карету, Мишкович подал знак кучеру трогать, а сам остался. Лошади рванули, и у Павла не было времени ни что-либо сказать, ни спросить.
Кучер гнал через Подол к дому Жолобова так, словно уходил от погони. И на всем скаку осадил у ворот, чуть не опрокинув карету.
Павел соскочил на землю и с недоумением увидел, что кучер тут же стегнул кнутом по лошади и умчался как бешеный.
«Все пьяные», — подумал он.
Он вошел в дом, словно вернулся с похорон.
Когда ему принесли свечу, он долго сидел, молча на нее уставясь.
Утром он отправился в штаб-квартиру.
Ощущение ужаса от провала аудиенции постепенно сменилось удовлетворением, что он все-таки видел императрицу, хотя от всего, что он от нее услышал, в голове возникла сумятица. Когда Виткович спросил, что с ним и назначил ли он день своего отъезда в Бахмут, Павел посмотрел на бригадира со странной улыбкой и спросил, видел ли тот царицу?
А когда Виткович вместо ответа с удивлением на него уставился, Павел опять улыбнулся и сказал, что он видел ее величество. Был у нее на аудиенции и надеется, что все будет хорошо, хотя он и не сумел вести себя как подобает и сказать то, о чем следует. Не повезло!
Виткович спросил, хочет ли Исакович сказать, что он видел ее величество императрицу Елисавету вчера в Киеве и с ней разговаривал?
А когда Павел это подтвердил, Виткович сказал, что Исакович сошел с ума. Потом, словно чего-то испугавшись, приказал ему немедленно отправляться домой и дожидаться его прихода.