Старый одноглазый мерген помалкивал. Два дня во время охоты он рта не раскрывал и все же под конец не удержался и спросил у Сахиба Джеляла:
— Зачем ты не попадаешь? Язычник доктор не попадает? Стрелять умеете, а не попадаете? Дичь пугаете!
Старый мерген обижался. Так уж он старательно наводил охотников на след, а они нарочно мазали. Ему, мергену, приходилось сопровождать на охоту гостившего с осени в Мастудже вождя вождей. Вот уж тот охотился с азартом, стрелял со старанием. Мерген обижался еще потому, что Сахиб Джелял невнимательно слушал про охотничьи подвиги Пир Карам-шаха.
— Эге, да ты разговорчив! Ты мерген, и твое дело пули и дичь. А охотники пусть стреляют, и не твое дело, хорошие или плохие они. Язык хорош, когда он служит для дела, а не для болтовни. И ты сделаешь хорошо, если поменьше будешь бить языком о нашей охоте. Ты знаешь, что Белая Змея молчалива.
Упоминание Белой Змеи никому из горцев не приходилось по нутру. Мерген прятал обиду и умолкал.
Судя по рассказу мергена, вождь вождей, сам господин Пир Карам-шах, тоже почти не имел охотничьих трофеев. Но не потому, что не хотел. Он нервничал. Всё складывалось неблагоприятно. В долинах главные дороги с юга размокли под лучами весеннего солнца и пришли в непроезжее состояние. Горцы не желали работать, и их приходилось выгонять с полей и из садов прикладами. Носильщики падали от истощения на переправах и перевалах. Главный груз — полевые артиллерийские орудия со всем необходимым боевым комплектом — находился где-то в шести днях пути от Мастуджа. А еще предстояло преодолеть наиболее трудные, малодоступные перевалы. Снег на горах не стаял. Народ разбегался, не желая отбывать трудовую повинность.
Долговязый царь Мастуджа ломал в земных поклонах свое нескладное тело, но не торопился вновь сгонять на дорогу своих забитых, несчастных подданных. Он все повторял: «Исполним! Повинуемся!» Он повиновался, но не исполнял.
Вождь вождей требовал. Вождь вождей приказал повесить для острастки самого непослушного. Вождь вождей уже сказал: «Пуштунский способ вроде хорош». Шо Гулам поперхнулся, подавился. Лицо его позеленело. Заикаясь, он спросил, а в чем состоит «пуштунский спо-со-б»? Сам он отлично знал, в чем дело. Он знал, что сборщики налогов, не найдя в селении попрятавшихся хозяев домов, привязывают женщин и детей к столбам на площади и пытают их плетью, огнем и железом, пока горцы не возвращаются на вопли жертв в селение, чтобы отдать себя в руки стражникам. Да, царь Мастуджа отлично знал «пуштунский способ», и дрожь отвращения сотрясала его огромное нескладное тело.
Человек искушенный, опытный, Пир Карам-шах каким-то нюхом чуял неладное. Все так же по-прежнему Гулам Шо гнусно пресмыкался перед ним. Так же расточал корявые, неотесанные улыбки. Так же испуганно-услужливо вели себя жители Мастуджа, заботливо обхаживая коней гурков и самих гурков, предупреждая малейшие их желания. И все же в поведении самого царя и его приближенных замечалась какая-то искусственность, натянутость. Сам предельно изворотливый, искушенный в интригах, вождь вождей подметил во всем мастуджском гостеприимстве нарочитость, напряженность, страх. Но боялись горцы во главе со своим полунищим, вечно суетящимся царьком не Пир Карам-шаха, что было бы вполне естественно, не его жестоких, грубых в словах и действиях охранников гурков, а кого-то другого.
Озабоченный, встревоженный Пир Карам-шах искал и не находил причину. Он оставил свое постоянное напускное равнодушие. Он пристально следил за выражением лиц мастуджцев, сделался мелочно подозрительным. Все чаще он ловил странные взгляды Гулама Шо и его полунищих визирей куда-то в сторону и вверх. Казалось, горцы озираются, оглядываются на кого-то, кто затаился в хижинах, каменной чешуей облепивших крутые бока горы, похожей на рыбью спину и, кстати, носящей название гора Рыба. При каждом слове они вздрагивали и, лишь посмотрев на гору Рыбу, почти шепотом отвечали, словно боясь, что их могут услышать.
Явно в Мастудже присутствует третья сила. Такой вывод сделал Пир Карам-шах, и он твердо решил узнать, что это за сила, тем более что она проявлялась все чаще и мешала все больше. Раньше обычно Гулам Шо, грубо прямой, басовито брякал в ответ на все, что ему говорили: «Исполню!» — и бежал раболепно все исполнять. Теперь же, выслушав распоряжение, он исподлобья поглядывал в сторону горы Рыбы и принимался мять в кулачище войлочную свою бороду. В конце концов он все же произносил свое «исполню» и удалялся неторопливо, явно нехотя, неуклюже передвигая свои медвежьи ноги-лапы. Исчезал он надолго, а вернувшись, принимался долго и нудно оправдываться. Выяснялось, что распоряжение не выполнено.
Окрик, угроза на него не действовали. Приказ приходилось повторять. Бесхитростный интриган закрывал голову ладонями и стонал: «Нельзя!» Он делал вид, что боится, не ударят ли его.
В своей яростной непримиримости Пир Карам-шах ни к кому не испытывал чувства жалости. Его не мучали угрызения совести, даже если он совершал неслыханные по своей жестокости поступки. Он не терпел ни малейших препятствий, противоречий и не допускал, чтобы кто-то осмеливался мешать ему. Да и не было в Мастудже до недавнего времени такой силы.
Однажды он, по собственному его выражению, «тряс царя, точно грушу», пытаясь заставить выполнить сравнительно пустяковое поручение — надо было собрать с домов ближнего селения кошмы и паласы. Их он приказал постлать на сугробах внезапно выпавшего весеннего снега на особенно трудном участке перевала, чтобы смогли пройти вьючные животные с грузом. Гулам Шо весь сморщился, лицо его пошло пятнами. Он робко лебезил: «Нельзя!» — но с места не сдвинулся. И вдруг отчетливо в его бормотании послышалось: «Она!» От ужаса, что сболтнул, проговорился, Шо Гулам поперхнулся.
Вождь вождей заметался. Но спросить было не у кого. Поручать своим гуркам разузнать что-либо он не мог. По договору при найме гуркам запрещалось общаться с местными туземцами. Они обязаны были выполнять волю хозяина-начальника, но никого ни о чем не спрашивать. Вот когда Пир Карам-шах ощутил свое одиночество. Своим высокомерием, постоянным выпячиванием исключительности своего положения белого человека, англосакса, он воздвиг стену между собой и горцами.
Гулам Шо тупо повторил: «Она», — и замолк. Теперь Пир Карам-шах день и ночь думал о «ней». Вот когда могло помочь общение с мастуджцами. Но вождя вождей все боялись и не понимали.
Он снизошел: дал конфет одной из царских жен — девочке с сорока косичками, показал пальцем на гору Рыбу и вкрадчиво спросил:
— Кто там живет?
Он ощутил странное замирание в сердце, когда девочка с дрожью в голосе пролепетала:
— На горе? Там живет Белая Змея. Она приехала недавно. Она страшная и добрая…
Девочка убежала, а вождь вождей так и остался стоять в глубоком раздумье посреди двора, похожего на лестницу из циклопических глыб.
Новая помеха! И в ней было что-то мистическое.
ВОЖДЬ ВОЖДЕЙ
Хоть и ходит он в белом, но тень у него черная.
На этот раз Пир Карам-шах изменил своему обыкновению и на охоту не поехал. На базаре шли разговоры, что на севере, на перевале, видели группу вооруженных всадников.
Неужели Ибрагимбек передумал и решился явиться в Мастудж? Не медля ни минуты, Пир Карам-шах приказал Гуламу Шо — на этот раз категорически — отправить навстречу неизвестным всадникам людей с лопатами, кирками, кошмами.
Пытка неизвестностью и ожиданием — самое страшное, особенно для такого деятельного, напористого, нетерпеливого человека, как Пир Карам-шах. Если он сравнивал мисс Гвендолен-экономку со смазанной жиром молнией, то о себе он мог сказать — «усеченная молния». В своем самомнении он уже давно исключил из своей жизни понятие «неудача», но на то имел безусловное право. Ему везло, хотя его всегдашний успех во всем и всюду определялся прежде всего его опытом, расчетливостью, неразборчивостью в средствах. В свое время — якобы из чудачества, а на самом деле из ущемленного самолюбия — сослуживцы опередили его в чинах и званиях — он прервал свою военную карьеру и, отказавшись от высокого полковничьего чина, вступил в воинскую часть рядовым. Тем самым он устранил повод для уколов судьбы. Теперь он с полным равнодушием мог читать приказы о производстве в чины, о назначениях и награждениях своих однокашников и находить удовлетворение в своей независимости. Так он попытался поставить себя над всеми и считал, что успел в этом. Для сверхчеловека чужды обиды и неприятности повседневности. Обстоятельства благоприятствовали ему. Благодаря своему громадному опыту и знаниям он снова оказался необходимым в Северо-Западной Индии и был облечен большими полномочиями и властью. Он держал в своем кулаке волю десятков, сотен тысяч людей. Он чувствовал в себе невероятные силы, чудовищное могущество. Он распоряжался судьбами народов, королей, министров. Он находил в этом цель и счастье жизни. Немногим близким, а таких он почти не имел, он любил говорить о своем предназначении выполнить высокий долг верности Британии.
На самом деле все его поступки определялись властолюбием. Крайне болезненно Пир Карам-шах относился к малейшим посягательствам Англо-Индийского департамента на его прерогативы и потому самовольничал и действовал на свой страх и риск. Он находил удовольствие, даже наслаждение в своей самостоятельности. Но он не извлекал из своей деятельности материальных выгод. Он не имел семьи, благополучие которой ему следовало обеспечить во имя потомства. Он не увлекался женщинами. Напротив, пользовался славой женоненавистника. Он не вносил аккуратно на тайный текущий счет денег, чтобы приобрести акции или земли. Он презирал азартные игры. Он не держал скаковых лошадей и не играл на скачках. Не увлекался он и достижениями науки и техники, хотя первым производил широкие опыты применения аэропланов в качестве «тотального» оружия в колониальных войнах на Среднем Востоке. Неоднократно самолично, своими руками, сбрасывал Пир Карам-шах бомбы на горные селения и кочевья. Он превращал людей в шахматные пешки и, по мере того как они выходили из игры, без сожаления вышвыривал их.