— Из Пешавера в Мастудж спешил курьер, — позже сказал Сахиб Джелял доктору Бадме. — Очень важный гонец — сам старейшина гурков. Он очень спешил и менял лошадей в каждом горном караван-сарае. В конюшнях повсюду для курьера стояли наготове свежие сменные кони. Был приказ давать коней беспрекословно. Гонец слезал с седла только с тем, чтобы снова сесть на него, и все скакал и скакал. А теперь, — рассказал мне Гулам Шо, — курьер гурк на дне ущелья. На спуске с Мастуджского перевала настил овринга провалился, и гурк упал вместе с конем в пропасть.
— Теперь понятно, почему Пир Карам-шах так поспешно уехал сегодня на рассвете.
— Да, со своими гурками он занят спасательными работами. Непонятно только зачем? Хворостяной настил испорчен по приказу самого царя Гулама Шо, а распорядился сделать это господин вождь вождей, — тут обычно спокойный, выдержанный Сахиб Джелял пробормотал изысканное проклятие. — Этот инглизский ублюдок быстр на убийства. Он сам ждал гонца, и сам сделал так, чтобы тот не доехал. Теперь гурки, обвязавшись веревками, лазают по скалам, пытаясь найти тело погибшего. А когда найдут, бренные останки его положат в сколоченный из арчовых досок гроб и с почетом на носилках меж двух вьючных лошадей отвезут за тысячу миль в страну Непал на родину гурка, чтобы отец его и родичи предали его земле.
— Дьявол знал и про курьера, и про приказ. Но вот о чем приказ? Придется поломать голову.
Пригласив с собой Сахиба Джеляла, доктор Бадма, не медля ни минуты, выехал на Мастуджский перевал.
— Я врач, — сказал он грозному гурку, преградившему им путь к роковому оврингу. — Мое место там, где несчастье.
— Свеча жизни нашего брата погасла. И крышка гроба уже заколочена. Нашего брата злой джинн швырнул с высоты тысячи локтей, и душа его в обители предков. Врач уже не в силах помочь нашему брату. Гроб с останками нашего брата свершает последнее путешествие на родину под охраной из близких нашего брата.
— Здравствуйте! Вы изволили приехать? Посочувствуйте нашему несчастью! — По тропе к ним в длинном верблюжьего сукна халате поднимался сам Пир Карам-шах. Усталый, весь измазанный зеленой тиной и грязью, он тяжело дышал.
— Старейшина моих гурков! Я отпускал его на родину, и на обратном пути ему в Дакке дали пакет. Трагично, но он не смог выполнить поручения. Я сам лазил в бездну, но пакета при нем не оказалось. У тела кто-то побывал.
Чуть пожав плечами, Сахиб Джелял взглянул на неподвижное, как всегда, лицо доктора Бадмы. Странное многословие! Похоже, что вождь вождей оправдывался.
Все смотрели вниз. Там, в глубине, вся в молочной пене бесилась и прыгала снежным барсом река Мастудж. Оставалось лишь удивляться, как он мог спуститься туда к воде по отвесным скалам. За нуждой и на дно океана, говорят англичане.
— Такое несчастье! Кто и зачем повредил овринг? — удивился Сахиб Джелял.
— За овринг мне ответит царь Мастуджа, — жестко ответил Пир Карам-шах.
— А кто вернет жизнь человеку? — грустно заметил Сахиб Джелял.
Но Пир Карам-шах уже не слушал. Он вскочил легко на коня и ускакал в сопровождении своих гурков по тропе в Мастудж, сиявший ранней зеленью своих садов высоко в разрывах седых облаков на горе.
Когда Сахиб Джелял и доктор вернулись во дворец, им сообщили, что вождь вождей уехал.
Все эти дни в селении Мастудж проживал бухарский коммерсант Молиар. Правда, он ничем не проявлял себя. Вел себя скромно, неназойливо.
Приехал Молиар во дворец на своем белом коньке с хурджуном за седлом. Он собрался, по его словам, в дальний путь. Он пил чай с Сахибом Джелялом, а затем плотно пообедал на дорогу.
— Человеку и коню в пути хорошо, когда оба сыты, — сказал он. — Всем сообщил, что еду в Кашгарию закупить сотен пять коней. Ехать далеко, а ехать надо быстро. Мой Белок бежит быстро по горам, когда сыт и когда подковы прикинуты хорошо.
— Сколько займет поездка? — спросил Бадма. — На перевалах еще много снега. Сегодня к ночи следует ждать бурана.
— Боже мой! Подумаешь, буран, — важно сказал Молиар, и его густые брови сошлись на переносице. — До полуночи пройду перевал Зибак. Белок бежит быстро. До утра я передохну в Приюте странников. Очень хорошая, очень удобная пещера. В ней есть и котел и чайник. И вязанка хвороста местными горцами принесена. Из пещеры хорошо видна долина. Прежде чем ехать дальше, придется смотреть, где стражники. Думаю, стражники на время бурана забьются в хижины жителей долины, а мы на рассвете проберемся к переправе. И Белок белый, и чалма у нас белая, и халат из добротной белой шерсти белого верблюда.
— Стражники вас не задержат. У вас же есть пропуск.
— Кто их знает, что у начальника-карнейля в голове. Мы уж лучше бочком-бочком мимо стражников. Сегодня у нас понедельник. В среду я после заката солнца моему Белку надену торбу с памирским ячменем.
— Сто пятьдесят верст, — заметил Сахиб Джелял, — подъем тяжелый, буран, стужа, бурная стремнина реки. Вы хвастун, Ишикоч, со своим колченогим ослом, именуемым Белком.
— Если, боже мой, мой Белок не выдержит, то на что у меня железные ноги и здоровое сердце? Там, где лошадь не пройдет, человек пройдет.
Молиар говорил спокойно. Ослепительная улыбка делала его лицо безмятежным и самодовольным. Молиар внушал уверенность. Да и он сам был уверен, что доедет благополучно и сообщит коменданту заставы в Кала-и-Бар-Пяндж все, что нужно.
— Предупредить во что бы то ни стало, — повторил доктор, — двадцатого или двадцать первого Ибрагим переправится через Пяндж. Где — пока неизвестно, но прыжок будет, и страшный.
— Но пакет пропал… — проговорил недоверчиво Молиар.
Бадма поднял глаза и сказал:
— В пакете был приказ — задержать Ибрагимбека от прорыва в Таджикистан. До особого распоряжения.
Молиар и Сахиб Джелял во все глаза смотрели на тибетского доктора.
— Теперь понимаете, почему провалился овринг и почему в далеком Непале оплакивает жена храброго гурка?
— Но почему?
— Почему, спрашиваете вы, Пир Карам-шах все-таки выталкивает Ибрагима в Таджикистан? Начинает вторжение, несмотря на то, что не удалось договориться ни с Тибетом, ни с белогвардейцами Синцзяна. Да потому, что уже в прошлом году осенью он убедил англо-индийский штаб, что силы вторжения готовы и успех обеспечен. И тогда генералы дали согласие начать интервенцию этой весной. Однако что-то в международной обстановке изменилось, и Лондон вынужден отложить нападение.
Пир Карам-шах боялся, что в пакете лежит приказ: «Не начинать!», и сделал так, что нет ни курьера, ни пакета. Развязал себе руки и начинает на собственный страх и риск. Начинает войну.
— Без пушек, — заметил Сахиб Джелял, — что-что, а пушек мы не пропустим. Так, Ишикоч, и доложите коменданту. Пушки через перевалы не пройдут.
Задумчиво доктор Бадма добавил:
— Никуда мы не годны, если к Ибрагиму пропустим что-либо. Возвращайтесь, господин Молиар, немедленно. Тут хлопот не оберешься.
ПРИГОВОР ВЫНЕСЕН
Где тот, кто убежал от смерти, кто превзошел свой срок?
Отделилась светлая душа, помрачнело солнце, прекратилось дыхание.
Слова, произнесенные за дверью глухо, неразборчиво, дошли до сознания не сразу.
— Откопали! Ледяная могила. Прекрасное лицо, как у живой.
Сначала доктор Бадма не придал значения словам. Он даже подумал: «Вероятно, кто-то рассказывает свой сон, цветистый, таинственный».
Голос продолжал:
— Ледяная стрела смерти сразила совершенство красоты. Прекрасная отправилась к милости бога.
И вдруг доктор Бадма вскочил. Его обдало жаром. В сумраке хмурого рассвета перед своей постелью стоял во весь высоченный рост Сахиб Джелял и тоже слушал. Белки глаз его тревожно белели под самым потолком.
Хрипло Сахиб Джелял спросил в открывшуюся дверь:
— Откопали? Кого нашли?
— Нашли… Раскопали снег, высокочтимый господин, — скулил протиснувшийся в комнату царь-козел, — пастухи наши раскопали снег и нашли останки прекрасного цветка Шугнанских гор. Моя дочь мертва. Сейчас понесли ее на кладбище, зажгли свечи и возносят молитвы.
— Кристаллы звезд, подобно песку, осыпят могилу Резван, — вздохнул Сахиб Джелял. — Слава о ее красоте и уме шла повсюду. Увы, что сталось с сокровищем!
— Выразим жалость! Проникнемся грустью! Какое несчастье! Мое сокровище! — блеял царь-козел, закатывая белесые глаза под клочковатые брови.
— Шипы сокровища кому-то кололи пальцы, — сухо сказал доктор Бадма. — Цветок имел шипы. А некоторые не прочь были приласкать его.
Он внезапно схватил царя за руки и, повернув к свету его заскорузлые, покрытые струпьями ладони, так пристально рассматривал их, что Гулам Шо начал отодвигаться, издавая невнятные звуки. Царь не на шутку перепугался. Он верил, что можно читать по линиям ладони мысли человека. А доктор Бадма к тому же тибетский колдун.
— Не надо! Не надо!
Он корчился, вырываясь из рук Бадмы.
— Лицемер ты! Никчемный ты человек. Прячешь свои поступки в кошельке своей трусливой душонки. От слов твоих несет зловонием. Не поминай имени Резван! Бедняжка, она презрела разумное и захлебнулась своим честолюбием. Пожелала венец царицы, а нашла холодную могилу.
— Не я! Не я виноват! — отпирался Гулам Шо. — Неужели кто-то способен даже в мыслях?.. Она же дочь мне!
— Скажи это Белой Змее. Иди! Объясни, почему ты не остановил руку негодяя.
— Ес-ли я-я-я смог б-бы! Горе мне! Разве остановишь на склоне лавину?
— Прикидываешься наивным простачком! Ты же в горах родился! Имя лавины — Пир Карам-шах. Иди! Лизни пятку убийце родной дочери!
— Нет-нет! Я не хотел!
Скорчив на лице гримасу, говорившую, что он по-настоящему в отчаянии, Гулам Шо, пятясь и без конца кланяясь, выбрался из комнаты.
— Острие впилось в кость, — заговорил, покручивая завитки своей бороды, Сахиб Джелял. — Если позволите, я скажу: у дьявола войско, у царя-козла войско, у нас лишь слова. До сих пор побеждали слова. Н