хару… э… Мало им, что они изгнали законного правителя из его государства. Теперь безбожники протянули руку мести… э… к нашему… э… царскому семейству… и подвергли мукам и пыткам царскую дочь, замуровали заживо в яме и давали ей чашку грязной воды и… э… заплесневелую ячменную лепешку… Увы мне!
— И зачем такое понадобилось большевикам? — удивился доктор Бадма.
— Месть! Голытьба мстит людям богатства и власти…
— И в какой же тюрьме и какого города держали в цепях вашу несчастную дочь? — усомнился Сахиб.
— В тюрьме Самарканда.
— Недавно мы были в Самарканде по делам торговли. Посещали базары, но разговоров о дочери эмира там не слыхали. Люди говорят там о тракторах, о хлопке, о земле, о новых школах.
— Ужасная тайна… Истязатели… Злосчастное существование! — причитал эмир.
— Но зачем? Чего они хотят? — допытывался доктор.
— Неверие, ненависть… Враги ислама ненавидят…
Гости молчали. А им надлежало сочувствовать горю отца.
Привалившись к плечу Сеида Алимхана, мулла Ибадулла что-то пожужжал ему на ухо. Эмир устало кивнул головой. Мулла Ибадулла протиснулся в дверь и исчез. Спустя минуту перед эмиром и его гостями предстал подобострастно отвешивающий поклоны Молиар. Он раскланялся. Губы и щеки его сияли, глаза приятно щурились.
— Что с моей дочерью? Принцессой? — спросил Сеид Алимхан, и всем стало ясно, что он или отлично все знает, или ему все безразлично.
— Слава аллаху, мы ездим туда и сюда, — сказал Молиар. — Боже правый, мы все слышим и видим. Чуян-тепа, есть такое селение кузнецов и углежогов по дороге из Самарканда в Пенджикент. Ишан Зухур засадил девушку в козий хлев на цепь. В Чуян-тепа прокурор поехал, милиция поехала… Ветер овец утащил, козла в небо унес… Не нашли ни хлева, ни прокаженной.
В горле Сеида Алимхана заклокотало:
— Велик пророк… Ишан Зухур… мой учитель… великий достойный ишан… Но как он посмел плохо обращаться с нашей дочерью. Что же… дальше?
— Мы путешествовали по Вахану и Бадахшану по торговым нашим делам, — сказал Молиар, усаживаясь на ковер весьма независимо, подобрав полы халата. — Одним ушком мы слышали. Разное слышали.
— Что, что? — нервничал эмир.
— Э… эй вы!.. Говорить его величеству надо все. Э… болтаете много, толку мало, — заорал в ухо Молиару мулла Ибадулла Муфти. — Э, ну говорите же!
— Отвяжись, мулла, твой язык покрыт плесенью. Молчал бы! — огрызнулся Молиар. — Расскажу, что надо. Увез, значит, девушку курбаши Кумырбек. Но умный идет вперед, а оглядывается назад. Кумырбека его же аскеры жалкой смертью убили, камнями придавили. Хозяину быка, так сказать, и потрохов не досталось. Оказывается, одноглазый лис Курширмат девушку перехватил и отвез в Ханабад. В ставку эмигрантов-басмачей к их начальнику Ибрагимбеку, но самого Ибрагимбека не оказалось на месте. Тогда Курширмат поехал с девушкой в Пешавер. Ну, а там инглизы. Разве они пропустят такой бриллиант?..
— Ийо… худо!., боже!.. И Кумырбека датхо убили, — огорчился эмир. — Верный слуга был… Еще один кончился… Плохо!
— Э-э! — протянул мулла Ибадулла Муфти. Очевидно, он все знал и про Курширмата, и про похищенную.
— Опять Пешавер… все в Пешавере. — Сеид Алимхан посмотрел на Шоу.
Тот вмешался в спор холодно и сухо:
— Не о том ли Курширмате, басмаческом курбаши, вы говорите, который скомпрометировал себя в Фергане?
— Когда не хватает быков, пашут и на собаках, — проговорил Сахиб Джелял. — Курширмат нанялся ослу копыта мыть — работает у инглизов. И лучше всего было бы спросить у Курширмата, где девушка? — заключил Сахиб Джелял.
Все глянули на него и на эмира. Индус вдруг оживился:
— Ибрагимбек, говорят, здесь, в Кала-и-Фатту. Нельзя ли с ним встретиться?
Сеид Алимхан растерялся: ужасно бестактен этот Шоу. Заговорил об Ибрагимбеке, когда отец переживает такое горе.
— Пешавер… далеко… неизвестность… грущу… Моя дочь… бедняжка…
— Сидящий на верблюде, сколько ни сгибайся, не спрячется. О чем разговор? — хихикнул Молиар. — Пошлите, господин сытости, в первую михманхану. Там у холодного очага сидит царь воров и разбойников Одноглазый Курширмат. Ловкач он. У него и петух несет яйца. Вот и спросит его высочество: «Куда вы, господин хороший, девали мою дочку-принцессу. А ну-ка, дайте-ка ответ!»
И эмир, и индус в малиновой чалме, и господин сытости Ибадулла Муфти разыграли изумление. Но сторонний наблюдатель сразу понял бы, что все они отлично осведомлены о появлении во дворце Курширмата.
Эмир не спешил звать старого курбаши и все ныл:
— Несчастная… бедняжка дочь… моя кровь.
— Скажите, пожалуйста, — спросил Шоу, — а кто ее мать? Она настоящая принцесса? Или это сказка… выдумка…
Эмир встрепенулся:
— Сказка? Моника-ой — наша дочь. Мы женились на француженке… красавица и все такое… В дни черного мятежа… стрельба… я уехал в Байсун, француженка и дочь пропали. Полагая, всех убили… к нашей радости, узнал на днях, дочь жива… Оказывается, жила близ Самарканда… Теперь не знаю точно, где находится принцесса, дочь… Вы из Пешавера, должны знать…
Но индус в малиновой чалме снова уклонился от ответа.
— И ваш брак с мадам Люси… оформлен юридически?
— Читал молитву достопочтенный имам. Мы есть халиф… выше закона… Какое кому дело… Говорим, наша дочь, значит, дочь… Увы, девушка царской крови в руках злобных истязателей… а? — Эмир заглянул в глаза индусу, но не увидел в них и признаков сочувствия.
У Сеида Алимхана даже в глазах заломило. Опять! Как часто болезнь напоминает о себе, и достаточно вспомнить слово «глаз» — и сразу начинается боль.
— Увы, мне… опять глаз. — Он осторожно приложил палец к глазам и пробормотал: — Рухсат…
— Рухсат! Отпускаю вас! Все свободны! — зычно повторил мулла Ибадулла Муфти.
Тогда, самым, спокойным голосом, словно он не выкликал сейчас истерически, эмир обратился к Шоу.
— Уже поздно. Дела завтра… Приглашаю вас на охоту.
— Простите, а вы устроите мне встречу с Ибрагимбеком? Фирма «Шоу и К°» крайне заинтересована в этой встрече.
— Охота — прекрасно! — не ответив, воскликнул эмир. — Ночь… поздно… законоведы, толкователи хадисов, утверждают: у халифа, хэ-хэ, есть обязанности мужа… Плохо, если ему во сне видятся снег да лед, хэ, а вдруг жены подадут жалобу казию… Что скажут, а? И что скажет тибетская медицина?
Он расхохотался и фамильярно обнял за плечи тибетского врача.
— Рухсат! И вам разрешаю отдохнуть… учитель мой… — откровенно выпроваживал он муллу Ибадуллу. — Отдохните… Мы послушаем нашего друга… Друг наш Сахиб… был там… на той стороне… расскажет, что в Бухаре… пожалуйте, учитель… уходите, убирайтесь быстрее.
Он зажал ладонями глаза и кивком головы указал на дверь. Увлекая за собой Молиара, мулла Ибадулла выскочил из салом-ханы.
— Э… э! Господин базарчи, ничего не получилось с твоими сказками-рассказками, — выйдя с Молиаром из михманханы, заметил мулла Ибадулла. — Ничего не стоят твои хитрости. Когда бог раздавал мудрость, в твой мешок мало попало… э… Их высочество тебя и не слушал.
— Лучше быть клювом цыпленка, нежели кабаньим задом, — съязвил Молиар. Он нашел путь к сердцу эмира и чувствовал себя спокойно. Стараясь шагать важно и надменно, он искоса поглядывал на влачившего с трудом свою тушу толстяка. Видимо, он устал и хотел спать. Чудовищная зевота раздирала ему рот.
— Э, теперь его высочество проговорит до вторых петухов с этим, как его… Бородой… — откровенно позавидовал мулла Ибадулла.
— До утра? Неужели?
С облегчением Молиар увидел, что духовник настроен добродушно.
— Пусть… э… поговорят! — зевнул еще оглушительнее Ибадулла.
— Пусть поговорят, — вторил Молиар и вдруг спохватился: — А где ужин? Боже правый, пахнет!
Он остановился и с силой втягивал своими широкими, жадно шевелящимися ноздрями запахи жареного, пробивавшиеся сквозь духоту и тяжелую прелость, стоявшую в дворцовых покоях.
— Э-э… пахнет? — обрадовался мулла Ибадулла. — Ужином пахнет. А разве вы хотели ужинать?
Он остановился и всей тушей заслонил проход, по которому они шли.
— Хо-хо! — заговорил Молиар, — или ты, братец ты мой, вообразил, что я сыт запахами и паром? Где обещанный ужин, о отец гостеприимства?!
Вся толстенная физиономия муллы Ибадуллы расползлась в неестественно добродушной улыбке. Ибадулла улыбался столь усердно, что в комнате будто светлее сделалось, хотя по-прежнему чуть теплился огонек в плошке с маслом.
— Знаешь что? — все еще принюхиваясь и прощупывая, тянул Ибадулла. — Знаешь, ты в самом деле мой брат, вероятно. С таким аппетитом в нашем Чуян-тепа только люди из нашей семьи. Все пожрать горазды. Ну, раз ты хочешь есть, когда вокруг тебя бродит ангел Азраил, ты хороший человек…
Упоминание о смерти царапнуло по сердцу. Будь проклят этот мулла Ибадулла! И вправду он страшный человек. Но что оставалось делать самаркандцу. Он ткнул кулаком Ибадуллу в бок и заторопил:
— Веди же к дастархану, о падишах желудка. Я хочу жареного и вареного. Приглашай с собой и Азраила. После плова он заснет и положит свой карающий меч мне под подушку…
— Э-э-э… — испуганно заблеял мулла Ибадулла…
Не слишком приятно сидеть за одним дастарханом с ангелом, да еще ангелом смерти.
Индуса в малиновой чалме через всю анфиладу приемных залов дворца провожал смазливый мальчик, из тех, кто подавал шурпу и чай. Мальчик шел впереди, покачивая по привычке в ритмическом подобии пляски бедрами. Так они и шли по комнатам, на этот раз по нисходящей от роскоши курынышханы и саломханы к нищете первой михманханы. Здесь, в сумраке, все так же одиноко сидел, нахохлившись, перед холодным очагом Одноглазый в синей с блестками чалме.
Шоу внезапно остановился и вполголоса приказал:
— Возвращайтесь в Пешавер.
Чалма вздрогнула, и единственный глаз Курширмата уставился в лицо индуса.
— Вы дадите мне письмо?
— Нет, зайдете в бунгало и передадите мисс Хаит: «Невеста не поедет. Ждите жениха!»