Нельзя возбуждать безнаказанно ненависть молодой женщины, да еще справедливо считающей себя неотразимой.
— Подойдите и сядьте, — приказала Гвендолен мистеру Эбенезеру. — Слушайте!
Она подвинула ноги на тахте ровно настолько, чтобы мистер Эбенезер мог очень неудобно пристроиться на самом краешке.
— Авантюрист остается авантюристом. Хоть он и полковник, и баронет, и прочее. Он замешал здесь, в Индии, густую похлебку, и если она окажется горькой, то в первую очередь для него.
Но мистер Эбенезер предпочел увести разговор в сторону.
— Да, кстати, здесь, в Бомбее, находится пиркарамшаховский человек — бек каратегинский Фузайлы Максум. Он нам не понадобится?
— Это тот, которого Пир Карам-шах хотел сделать королем Памира?
Мисс Гвендолен отлично знала эту историю. После Бухарской революции двадцатого года Фузайлы Максум возглавлял банды памирских басмачей. Потерпев поражение, бежал в Афганистан и жил в Кала-и-Фатту, хотя и враждовал с эмиром. Тогда Пир Карам-шах убедил эмира собрать и вооружить кучку головорезов и дать им начальником Фузайлы Максума. Переправившись через Пяндж, Фузайлы Максум ворвался в горный Таджикистан, грабил кооперативы, чинил расправу над советскими работниками, проводившими земельную реформу. Заставив горцев постелить ковры, паласы и одеяла на рыхлый снег перевалов, он перебрался через хребет Петра I и проник в мирный Каратегин. Басмачи сумели под Гармом одержать верх над добровольческим отрядом из советских работников и учителей, но были разгромлены тремя прилетевшими на самолете из Душанбе командирами Красной Армии. Сам Фузайлы Максум бежал за границу.
— Рейд Фузайлы Максума, — заговорил мистер Эбенезер Гипп, — можно оправдать как разведку боем, если бы…
— Если бы этот зверь не скомпрометировал идею газавата, — перебила мисс Гвендолен. — Повесить трех учительниц!
— В селении Тюмень-Хана.
Мистер Эбенезер Гипп хотел обратить внимание мисс Гвендолен на свою осведомленность и отличную память.
— В Тюмень ли Хана, в другом ли селении, но лишь кретин мог совершить такое. Это называется сеять смуту и собирать урожай злобы.
Мистер Эбенезер не разделял эти никчемные сентиментальности, но не хотел спорить и пробормотал:
— Так или иначе исмаилиты Памира не поддержали ставленника нашего Пир Карам-шаха. Фузайлы Максум остался ни при чем. Вот и явился наниматься к Ага Хану.
— Такие нам не нужны. Позаботьтесь, чтобы он не получил больше ни одной гинеи. Вычеркните его из списка получателей субсидий от департамента.
— Да, да. Вы, пожалуй, правы. Вы знаете, и другой человек Пир Карам-шаха не пользуется симпатиями памирских исмаили. Когда он переправился через Пяндж с отрядом человек в тридцать, в первом же селении, кажется, в Ванче, его чуть ли не взяли в ножи. Я говорю о ферганском курбаши Курширмате.
— Курширмат нам пригодится — человек без совести, без предрассудков и липнет ко всему, что поблескивает золотом. А в отношении Ибрагимбека… Я вижу, Пир Карам-шах своей манией делать королей желает уподобиться вседержителю… Однако едва успевает вылепить, с позволения сказать, монарха — глина рассыпается. Уж не собирается ли он посадить на престол Бадахшана конокрада?
— Бадахшан дразнит воображение, — уклонился от прямого ответа мистер Эбенезер. — Затея так заманчива, что сам Живой Бог, видите, оставил скачки, салоны, банковские конторы, и собственной персоной приплыл к нам в Индию. Видимо, всерьез заинтересовался Бадахшаном. Еще неясно, кто, но, очевидно, кто-то внушил ему мысль — из божества превратиться в земного владыку, в царя.
— Нам нужны миллионы Ага Хана и, пожалуй, его фантастический титул Живого Бога — призрачный, как мираж, темный, как бездна. Именем Живого Бога Ага Хана можно сделать много, очень много! Но самого его пустить на мирской трон… Это еще мы подумаем.
Снисходительно поглядывала мисс Гвендолен на мистера Эбенезера, барахтающегося в недрах громоздкого неуклюжего шведского кресла, куда он только что сел. Ее смешили попытки господина имперского чиновника выбраться из кожаных подушек. Эти попытки были столь же неудачны, как и его усилия выкарабкаться из хитросплетений восточной политики.
Губы мисс Гвендолен вытянулись в ниточку.
— Вы не думаете, сэр, что рядом с Бадахшаном такие имена, как конокрад Ибрагим Чокобай и… Пир Карам-шах, совсем неуместны. Кому неизвестно, кто такой Ибрагим, и кто теперь не знает настоящего имени пышного, расфуфыренного вождя вождей. Его имя склоняют на все лады и афганские, и персидские, и индийские газеты. Какой материал для советской пропаганды на Востоке! Все сразу же поймут, что там, где Пир Карам-шах, нами затевается сложная политическая игра, которую постараются изобразить, выражаясь языком врагов империи, авантюрой. Это вызовет совсем ненужную настороженность и оттолкнет многих.
Мистер Эбенезер все еще вертелся в кресле.
— Половина территории, намеченной под Бадахшанское государство, принадлежит Афганистану, — продолжала мисс Гвендолен. — И король Надир не преминет вышвырнуть оттуда и Пир Карам-шаха и Ибрагима. Яблочко государства Бадахшан с червоточинкой. А?
— Пожалуй… Пожалуй… Что же вы предлагаете?
— Выколотить из Ага Хана побольше миллионов. Из эмира бухарского выжать побольше золота. Вдохнуть жизнь в Бухарский центр. А то его деятели совсем раскисли после всех неудач на Пяндже и Аму-Дарье… А Бадахшан? С ним надо повременить. Пусть мерцает приятным миражем в воображении Живого Бога, сидит занозой в мыслях эмира Алимхана и остается… угрозой для Кабула. Что же касается Пир Карам-шаха и его Ибрагима, мы подумаем.
Лицо мисс Гвендолен напряглось. В глазах появилось столько презрения, что Эбенезер испугался.
— Вы думаете… — пробормотал он, — вам кажется…
Он поверил, что мисс Гвендолен читает его мысли.
— Вы хотите, чтобы я остановил Пир Карам-шаха, когда успех обеспечен.
— Поезжайте сами в Алиабад. Держите его в узде. Не спускайте с него глаз.
Мисс Гвендолен не унималась. Она не желала ничего слушать. Она — христианка и не может примириться с циничной жестокостью Пир Карам-шаха, готового ради интриг жертвовать жизнями бедных исмаилитов. Она пригрозила мистеру Эбенезеру угрызениями совести, которые не умирают, и огнем, который не угасает. Мисс Гвендолен даже вытерла кружевным платочком глаза.
И все она свела к одному:
— Лихорадочному, сумбурному характеру деятельности Пир Карам-шаха положит предел приказ, переданный из Лондона по англо-индийскому телеграфу. Это я возьму на себя. Хватит ему метаться по горам с чалмой на голове и с саблей в руке. Прошло время, когда азиатов обманывали накладной бородой и посохом дервиша. Пир Карам-шах самолично, самовольно принимает решения, нелепые, безумные, лишь бы они питали его честолюбие, решения, доставляющие тысячам людей мучения, смерть. Кто как не он применил против племен авиацию и бомбы и вздумал еще этим похваляться. А теперь нам приходится налаживать добрые отношения с разъяренными мстительными туземцами. Его замыслы безнравственны. Играет роль вождя мусульман, а сам откровенно заявляет, что гуманно обращаться с мусульманами — непростительная слабость. Он во всеуслышание объявляет: «Мы установим в Азии порядок, хороший для европейцев, но плохой для азиатов». Он отстал на столетие. Азиаты сейчас многое начали понимать. Политика Пир Карам-шаха — трухлявая доска.
И тут она высказала мысль, которую мистер Эбенезер и все его коллеги — чиновники вынашивали в душе еще робко, неуверенно, но не решались выражать вслух.
— Мы, англичане, здесь, чтобы предотвратить туземные революции. Мы здесь, чтобы позолотить миссию белого человека, чтобы облачить госпожу Колониальную империю в пристойные одежды, чтобы модернизировать азиатскую тиранию и деспотию, чтобы морально оправдать продажность, коррупцию местных властителей… И нам нужны такие деятели, которые умеют переходить реки вброд, не замочив ноги.
Так вот куда она клонит. Своими холеными, белыми руками она замыкала круг над головой Гиппа, принуждала его описать кривую в политике. У розы кроме аромата есть еще и шипы.
Мистер Эбенезер понимал, что мисс Гвендолен права. Истый сын Альбиона, он сам знал, сколько бобов в пяти штуках. Знал также, что феодалы, вожди племен, мелкие князьки отказываются теперь от междоусобиц и берутся за оружие против колониализма. Восточные владетели выряжаются в одежды борцов за интересы масс и разыгрывают из себя освободителей. Даже эмир бухарский в своих воззваниях сулит своим бывшим подданным какие-то свободы. Прямолинейные империалистические вояки, подобные Пир Карам-шаху, делаются лишь помехой. Из-за таких, как он, всюду ненавидят англичан. Когда английские войска Денсервилля покидали Иран, персы показывали им голые зады. Европейцу в пробковом шлеме нельзя появиться на кабульском базаре. Камнями зашвыряют.
Мистер Эбенезер еще глубже втиснулся в кресло. В тени от высокой спинки белела его плешь. Гвендолен уже не раз заставляла его менять, и притом круто, планы против его воли. Это неприятно. Он имеет солидную подготовку, отличные познания в истории, языках, религиях, этнографии Среднего Востока и Северо-Западной Индии, многолетний опыт, связи — то есть обладает буквально всем, что полагается иметь чиновнику имперской службы, всем, кроме знания жизни народа, среди которого ему приходится жить и работать. Но скорлупа традиций и сословных предрассудков отгораживает его от мира. И вдруг его «экономка», его, по существу «домашняя прислуга» мисс Гвендолен словно чайной серебряной ложечкой (в который уже раз) стукнула по яйцу и разбила скорлупу. Скорлупа разбилась с треском, и… мистер Эбенезер Гипп вылупился. У него хватило юмора представить себя непривлекательным, мокрым цыпленком. Он предпочел проглотить обиду. На него иногда, в кризисные моменты, находило подлинное озарение, помогающее спасать голову и карьеру. Но ему претило, что музой вдохновения оказывалась в такие отчаянные минуты Гвендолен. Он презирал умных женщин. И тем горше делалось столько прослужившему, заработавшему в проклятом индостанском климате лысину и болезнь печени.