Мадемуазель Люси отлично помнит его, стройного, загорелого, подтянутого. В безмерной скуке и тоске дворцовых покоев он казался ей светлым видением. Она не помнит, появился ли он после того, как ее привезли и бросили на ложе эмира, или он вернулся из пустыни позже. Тогда многие разговоры велись при Люси, и она до мельчайших подробностей знала о кызылкумском золоте, о рудниках, концессиях. Инженер заверил, что никаких бумаг он англичанам не продавал. Они спрятаны в верном месте, и он согласен уступить всё новому эмиру на условиях концессии. Вот тут-то мадемуазель Люси и нашла время, чтобы развеять скуку и тоску. Незаметно она сделалась секретарем и помощником инженера. Они частенько засиживались в присутствии эмира до поздней ночи, считая и пересчитывая, расчерчивая, подытоживая. Усиленная зевота Алимхана прерывала их и служила сигналом к прекращению занятий. Но однажды…
— Вы не смеете так говорить. Вы не азиат, и мстительность не в вашем характере, — вдруг сказала мадемуазель Люси. — И столько лет прошло. Вы не смеете.
— Однажды, — посмеиваясь, заговорил Молиар, — гаремной идиллии пришел конец. Правду говорят: женщина опасный зверь с длинными волосами и очаровательным станом. Именно потому, что гарем полон подозрительности, никто, и прежде всего сам Алимхан, не мог допустить, что эмир обманут. Невероятно, но так.
— И понадобилось вам ворошить прошлое, — с отчаянием воскликнула мадемуазель Люси.
— Минуточку. Что же произошло? Выяснилось, что супруга эмира готовится стать матерью. Тогда любимец эмира вдруг вспомнил о простой порядочности. «Нам надо уехать. Дальше терпеть я не могу. Мы уедем». — «Куда?» — спросила «супруга эмира». — «За границу. К тебе во Францию». — «А на что мы будем жить?» — «За золото Кызылкумов мне дадут миллионы». — «Бред. Ты глупенький. Чем плохо нам сейчас. Я царица. Скоро рожу эмиру наследника». Тогда любимец эмира впал в благородное негодование: «Подлость делить тебя с кем-то. Пусть он будет хоть императором. Я тебя увезу силой!» Да, инженер не шутил, и госпожа эмирша поняла это. А когда она увидела, что инженер с горя чересчур часто прикладывается к рюмочке и стал болтлив… она вспомнила библейскую историю про жену Пантефия и…
— Нет, нет! Мой бог, нет… Это старухи гаремные ясуманы. Они подсмотрели, донесли…
— Допустим. И все же, что сделала прелестная периподобная возлюбленная? Она сказала своему царственному супругу: «Твой любимец обманщик. Смотри! Вот тетрадь, куда он записал все сведения о золоте, чтобы увезти ее с собой и продать инглизам!» К счастью, любимец эмира вовремя отряхнул пыль порога дворца и исчез. Эмир послал в дом инженера, и там захватили все бумаги, целый сундук бумаг. Где они? Ты отлично знаешь. Они в сейфах банка. Ты сумела переправить их за границу — в Персию. Мало, что ты обокрала меня любовью, ты украла дело моей жизни.
Люси закрыла лицо руками. Пусть думает, что она плачет. Молиар вскочил и забегал по гостиной.
Мадемуазель Люси с непритворным страхом следила за каждым его движением. Ее голубые глаза суетливо выглядывали между растопыренными пальцами.
— Что ж. Как говорится в одном стихотворении: она коварна и зла.
— О! — простонала Люси.
— Договоримся! — заговорил Молиар и положил на столик исписанный лист дорогой веленевой бумаги.
Люси переполошилась.
— Что это?
— Доверенность на доступ к сейфу с документами, вы не заметили — еще доверенность на право совместного распоряжения с госпожой Бош-хатын, старшей и главной супругой эмира бухарского, всеми вкладами в швейцарских и французских банках фирмы «Ротшильд фрер».
— Это насилие.
— Необходимость! Выслушайте спокойно. Вчера доверенный барона Робера Ротшильда пытался заставить Монику подписать документ такого же характера.
— Мой бог!
— Барон Ротшильд полагает, что Моника может сойти за наследницу.
— А я?
— Моника красива. Моника молода. Наконец, Моника и взаправду наследница, до тех пор, пока она считается дочерью Алимхана.
— Боже мой! Барон чудовище! Он не посмеет.
— Почему же? Девушка ему приглянулась, очень приглянулась, смею вас заверить. А что стоит мсье Роберу вышвырнуть из замка «Шато Марго» некую Люси д'Арвье и устроить новоселье для некоей принцессы Моники Алимхан. О боже правый, принцесса! Это щекочет самолюбие потомка ростовщика. И будут на банкете по случаю новоселья разливать в хрустальные бокалы Маргариты Наваррской чудесные выдержанные вина из замковых подвалов! А!
— Но есть же божеские и человеческие законы! Он не посмеет.
— При его миллионах? Золото для него и бог и закон! Итак, вы подписываете! Учтите, вы остаетесь компаньоном Бош-хатын. Ха, две эмирши распоряжаются капиталами эмира. А дочь эмира, принцесса Алимхан, получает права на свою долю наследства и отбывает на Восток подальше от Женевы и… от господина барона. Мадемуазель Люси д'Арвье ла Гар предоставляется свобода сделаться или не сделаться госпожой Ротшильд.
Хитроумный план с трудом умещался в головке мадемуазель Люси, и она не торопилась сказать «да». Она поглядывала на кнопку звонка. Она еще не решила, выкинуть ли назойливого, неприятного проходимца, осмелившегося вторгнуться в ее мирок и принявшегося ворошить прошлое, или всерьез подумать о его предложении. Но Молиар на то и был Ишикоч — Открой Дверь, чтобы суметь сыграть на главном. Азартный игрок, он пошел с туза, пусть крапленого, но всё же с туза. Он осторожно взял в свою лапищу нежную ручку, тянувшуюся к электрической кнопке, и вкрадчиво заворковал:
— Душечка, будь же такой милой и нежной. Вспомни вечера в Арке. Ковры! Благовония! Сумрак! И двое над листами бумаги! И два лица близко-близко. И нежные локоны сплетаются с жесткими волосами бороды! И… А что если весь мир узнает, что у эмира не было и нет дочери Моники?
— Вы… вы чудовище! — пролепетала мадемуазель.
— И тогда нет никакой бухарской эмирши Люси. И тогда никому не придет в голову отстаивать подпись мадемуазель Люси. И тогда скажут все: была шансонетка Люси, переспавшая сколько-то ночей с эмиром. И тогда обойдутся без вашей подписи. А?
Мадемуазель Люси еще пыталась сопротивляться:
— Вам не поверят.
— А вы забыли фетву верховного мударриса.
— Я показала ее эмиру и… и сожгла.
— А у меня есть копия, и в той фетве сказано, что господина эмира сподобила божественная благодать. Что ребенок родился в его отсутствие через тринадцать месяцев после последней близости с супругой по имени Люси-ханум. Наивно, но, с точки зрения шариата, законно.
— Вы чудовище!
— Несомненно. Итак, ваши подписи!
Перо в ручке мадемуазель Люси дрожало, пока она сумела нацарапать свою подпись, одну, другую.
— А теперь разрешите! — Молиар забрал обе бумаги и крадучись кинулся к выходу.
Через секунду он появился с двумя весьма солидными, облаченными в темные сюртуки, весьма представительными женевцами, в которых и за сто шагов можно было признать почтеннейших представителей почтеннейшего сословия женевских нотариусов, что подтверждалось их очками в массивных золотых оправах, фунтовыми золотыми цепочками поперек жилетов, массивными перстнями на массивных волосатых пальцах от мизинца до указательного, массивными красной кожи портфелями с золотыми монограммами. Поцеловав мокрыми губами ручку мадемуазель, они тут же за столиком заверили подписи Люси дʼАрвье ла Гар, госпожи супруги царствующего эмира бухарского Сеида Мир Алимхана и припечатали свое свидетельство столь массивными печатями, что ими можно было бы пользоваться в качестве холодного оружия на большой дороге между Женевой и Берном в ночной час. Во всех оформленных документах фигурировал в качестве законного и непременного свидетеля и доверенного Молиар Ишикоч, имя которого доставило немало затруднений означенным почтенным господам представителям сословия женевских нотариусов.
— Глубокоуважаемая госпожа эмирша не считает возможным вступать в рассуждения по поводу гонорара, и с вами, господа, расплачусь я, — сказал напыщенным тоном Молиар, вновь и вновь целуя ручки Люси.
Он быстренько выпроводил почтенных нотариусов и удалился сам, посылая воздушные поцелуи мадемуазель Люси и подмигивая ей весьма заговорщицки.
Значительно позже мадемуазель Люси задумалась над одним обстоятельством. А как же почтенная нотариальная контора Женевы пошла на то, чтобы столь поспешно заверить документы? Ей удалось узнать, конечно, окольными путями, что Молиар Ишикоч пребывал в Швейцарии, облеченный самыми официальными полномочиями их высочества госпожи Бош-хатын, царственной супруги эмира бухарского.
К тому же ни для кого не являлось секретом, что та самая нотариальная фирма, которая столь молниеносно заверила подписи Люси, обычно такие операции производит в весьма длительные сроки, уходящие на всякого рода проверки, сверки, экспертизы. И что сокращение сроков допускается в виде редчайшего исключения.
Очевидно, такое исключение могло иметь место только потому, что за заверение подписей эмирш был уплачен весьма солидный гонорар и притом наличными в золотых франках.
Уже говорилось, что мадемуазель Люси не считала возможным проливать слезы. Путем логических умозаключений — а прелестная ее готовка была способна и на такое — она пришла к утешительным выводам.
С точки зрения материнского долга она, мадемуазель Люси, ничем не повредила Монике и, наоборот, лишь утвердила ее в высоком положении законной дочери эмира.
Все стороны оказались удовлетворены сделкой. Оставалось лишь вступить в деловые отношения с Бош-хатын и приняться совместно с ней в добром союзе распоряжаться имуществом Алимхана. Сам Алимхан во внимание не принимался.
И, наконец, со вздохом сожаления мадемуазель Люси признала:
— Нам с Моникой здесь тесно. Пусть она остается на Востоке, а я в Европе. А Робер!.. О, он чудовище!
Подписью на доверенности мадемуазель Люси, хоть немного, отщипнет от миллионов своего покровителя, любвеобильного Робера. Отомстит ему!
Но и он может отомстить, если узнает.