Холодок коснулся костлявыми пальцами ее сердца. Будем справедливы к мадемуазель Люси — она теперь никогда не забудет свою дочь Монику. И воспоминания о ней нет-нет и вернутся. И слезы выступят на глазах, на холодных, прекрасных глазах красивой, увы, стареющей куклы. Потому что самые прекрасные куклы тоже стареют.
ПАЛОМНИК ОТКРЫВАЕТ ДВЕРИ
Встретить что дервиша, что кобру, все одно — жди беды.
Рано утром мистер Эбенезер на скорую руку перекусил в своем пансионате и направился в отель «Сплэндид». В гостиной номера «люкс» он обнаружил спокойно восседавшего на софе в позе Будды самого господина Молиара. На этот раз ничто, кроме белоснежного, все таких же чудовищных размеров тюрбана, не выдавало, что он продолжает разыгрывать из себя индийского йога.
Изумительно сшитый фрак, лаковые ботинки, брюки в серую полоску с дипломатической, отлично отутюженной складочкой, — все говорило, что маленький самаркандец является клиентом лучшего женевского портного.
Молиар ничуть не стушевался, когда мистер Эбенезер быком ринулся на него с обычными своими грубостями:
— Дьявольщина! Опять вы здесь! Кто вас пустил?
— Для йогов нет стен, но на сей раз портье внизу удовлетворился нашей визитной карточкой в обертке из довольно ценных купюр.
— Опять карточка! Вы лучше сделаете, если сейчас же уберетесь со своей визитной карточкой.
— Не раньше, чем ее высочество соблаговолит приказать мне, — все с той же улыбочкой промычал Молиар и громко шлепнул губами.
— Послушайте, вы! — надменно проговорил мистер Эбенезер. — Я не знаю и знать не желаю, зачем вы ворвались сюда в гостиную. Но предупреждаю, что если еще будете надоедать и…
— …и федеральная полиция прервет дервишеское паломничество некоего йога, хотите вы сказать. Ф-фу! Боже правый! Что швейцарской полиции до веселого легкомысленного жуира-индуса, развлекающегося в меру своих средств в стране, где все только и делают, что развлекаются и… платят за развлечения.
— Довольно! Мне некогда!
— Что предосудительного в фантазии сегодня одеться факиром, а завтра лордом? Что противозаконного, если коммерсант Молиар захотел представлять экзотический Восток, а завтра решил показаться перед всеми «как денди лондонский одет». Что из того, если умный эксплуатирует человеческую глупость: с картежником перекидывается в картишки, с китайцем играет в маджонг, с коллекционером собирает раритеты, с любителем роз толкует о розах. Да и вы сами не откажете мне в остроумии, в умении рассказать анекдот, показать изящный фокус… Смотрите! Р-раз!
И он вытащил из носа ошеломленного Эбенезера носовой платочек, за ним другой, третий.
— Прекратите глупые шутки!
— А мне показалось, что вы шутник. Боже правый. И разве неприятно вам, например, встретить за столом гурмана, отлично разбирающегося в пикантных соусах и тонких винах? Понимающего в музыке! Могущего порекомендовать таинственные лекарства! Могущего познакомить с изящнейшими швейцарками! Кстати, а пробовали ли вы вот такие сигареты?
Почти машинально мистер Эбенезер взял из массивного золотого портсигара, протянутого Молиаром, сигарету.
— Пари, что ничего более божественного вы не курили, — давая прикурить, усмехнулся Молиар. — Даже в Аламуте у Старца Горы его верные мюриды-ассасины не наслаждались подобным табачком. Какие грезы! Какие видения! О, — вскочил он в поклоне при виде вошедшей Гвендолен, — простите невежливость! Я совсем забыл, — и он мгновенно принялся разворачивать неизвестно откуда появившийся у него в руках сверточек.
Как ни была раздражена мисс, она не могла не воскликнуть:
— Какая прелесть!
Перед самым лицом ее трепетала и зыбкой радугой переливалась прозрачная бенаресская кисея.
— Это вам, бесподобнейшая и прекраснейшая мисс!
И, как ни странно, дары-безделки растопили лед. Непреклонные, жесткие воспитатели, принявшие только вчера категорическое решение не впускать к себе этого странного, подозрительного проходимца, не только очень мило приняли его и завтракали с ним, но и допустили, чтобы он встретился вновь с Моникой и беседовал с ней, правда, очень недолго.
Но Молиар не счел возможным злоупотреблять гостеприимством мисс Гвендолен и мистера Эбенезера. Отвешивая изящные поклоны, он исчез, оставив запах спирта, гашиша и восточных благовоний.
— Что с вами? — вдруг спросила мисс Гвендолен, поднимая глаза от кисеи, которую она примеряла к своим плечам у трюмо.
Мистер Эбенезер полулежал в кресле, глаза его медленно и пьяно бродили в пространстве. Язык ворочался во рту с трудом:
— Си-га-ре-ттт-а! Ошеломительный букет. Ну и проныра этот тип!
— Он очень опасен! Мне сообщили, что пороги здешних самых солидных банков отирает некий визирь госпожи бухарской эмирши Бош-хатын. Наш господин йог — уж не этот ли самый визирь. Да встряхнитесь, не спите! Примите меры: пусть сегодня же разузнают все про этого господина.
Не понадобилось и двух суток, чтобы получить из Лондона досье.
— Он такой же йог, как я сиамский король, — докладывал мистер Эбенезер мисс Гвендолен. — По-видимому, русский. Долго жил в Бухарском эмирате. По-видимому, горный инженер. Возглавлял геологоразведочные экспедиции. Если это не ошибка, им интересовался покойный Керзон, даже, по-видимому, знал его лично. Какие-то проекты концессии на золотые прииски и нефть. Вот откуда у этого дервиша-факира-йога-циркового фокусника интерес к бухарской принцессе.
— Слишком много «по-видимому», но достаточно для того, чтобы сказать вам — вы шляпа, Эбенезер.
— Меры приняты. Больше он не переступит порога.
Но меры, видимо, запоздали.
Моника ушла. Вернее сказать, она не вернулась в «Сплэндид» с верховой прогулки.
Особенно нравились Монике из всех женевских развлечений прогулки верхом на лошади. Со всем увлечением молодости она пристрастилась к этому излюбленному времяпрепровождению местной английской колонии. Девушка любила лошадей с детства… Узбекский кишлак — это кони: кони в арбе, кони под седлом, кони в копкари. И хоть девочек в Чуян-тепа не поощряли ездить на лошадях, но Моника чувствовала себя в седле уверенно и смело. А Аюб Тилла приводил порой во двор великолепных карабаиров, неведомо откуда взявшихся и неведомо кому принадлежавших. Позже, в Пешавере, Моника показывала чудеса верхового искусства, обгоняя в скачке не только изнеженную мисс Гвендолен, но и таких великолепных наездников, как Пир Карам-шах или доктор Бадма. Она особенно любила скакать во весь карьер, чем приводила в изнеможение своих спутников по прогулке.
В окрестностях Женевы аллюр карьер у дам-амазонок не в моде, но именно однажды на довольно извилистой горной дороге Моника пустила своего английского скакуна карьером и скрылась вскоре из глаз мистера Эбенезера и мисс Гвендолен. И… не вернулась.
Головоломных троп, дорожек и пропастей в Альпах много.
Поиски ее высочества принцессы велись долго, настойчиво, но никаких следов ни Моники, ни ее английского скакуна так и не обнаружилось. Странную историю сохранили в тайне от прессы. В газетах не появилось ни строчки.
Намечавшееся в одной из авторитетных подкомиссий публичное выступление принцессы Алимхан с декларацией о защите суверенитета и независимости Бухарского ханства пришлось отложить на неопределенный срок.
Строились самые невероятные догадки. Наиболее реальные пути вели к барону Ротшильду и его «шайке». Барон Робер отмахивался и заверял: «Почел бы за честь, если бы столь прелестное существо переступило порог моего жилища. За такой деликатес я отдал бы все, но, увы, я тут ни при чем!»
Сразу же отпали подозрения и в отношении туркестанского националистического общества и «Комитета спасения России». Каждый их шаг был на учете «Интеллидженс сервис».
Действительно, к исчезновению принцессы Алимхан они отношения не имели.
Швейцарская полиция могла сообщить — мисс Моника накануне роковой прогулки разговаривала в вестибюле отеля «Сплэндид» с уже известным полиции факиром-йогом.
Ни в Женеве, ни где-либо в Швейцарии после того дня его не видели.
ОТРЕБЬЕ
СПЕСЬ
Со злым будь злым, с добрым будь добрым.
Среди рабов будь рабом, среди ослов — ослом.
В день, когда мистер Эбенезер и мисс Гвендолен-экономка возвратились из Женевы в Пешавер в свое бунгало, их ждал сюрприз. Дворецкий сикх, обычно аккуратный, величественный, подтянутый, выглядел встрепанным, растерянным. Прикладывая ладонь к съехавшему на самые брови тюрбану, к глазам, к сердцу, к бороде, к желудку, он бормотал:
— Господин гневается, господин кричит, господин угрожает.
Он чуть не плакал, этот всегда невозмутимый, преисполненный достоинства слуга.
— Господин меня дернул за бороду!
Священна и неприкосновенна борода сикха. Нет большего оскорбления, чем коснуться бороды сикха!
В белоснежной гостиной мисс Гвендолен-экономки первое, что обращало на себя внимание — это брошенные на письменном столике в беспорядке винчестер, подсумки, маузер в деревянной кобуре.
— Он… он… прискакал верхом, — заикался дворецкий. — Он назвал меня, — да отсохнет у него язык! — именем самого поганого, грязного животного. Он дернул меня за бороду. Я убью его!
— Убивать никого не надо, — пыталась успокоить сикха мисс Гвендолен. — Где он?
— Спит в столовой на софе.
Полный беспорядок внес в бунгало Пир Карам-шах, что он делал всюду, где бы ни появлялся.
Навести порядок в Белой гостиной и в столовой не стоило большого труда.
Труднее было сикху дворецкому собраться с мыслями. Он принадлежал к многомиллионной суровой секте сикхов-сейхов, что свято соблюдают обет «хейль гуру» и носят пять «к»: «катг» — одеяние сикхов, «каро» — железный перстень, «кандо» — стальной нож, «канга» — гребень и «кес» — никогда не подстригаемые длинные волосы и бороду.