Первое — внезапно приехал, к немалому удивлению мистера Эбенезера, штабной генерал из Дакки. Второе — исчез секретнейший документ прямо с письменного стола в кабинете. Третье — с неофициальным визитом от эмира бухарского прибыл в Пешавер Сахиб Джелял.
Было от чего потерять голову. Но мистер Эбенезер голову не терял никогда, потому что слишком дорожил ею. Конечно, он шутил. Но тщеславный безмерно, он мнил себя чрезвычайно высокой персоной. Свою роль в Азии он явно переоценивал. Идеалом для него явился Уинстон Черчилль. Мистер Эбенезер находил в своей наружности нечто черчиллевское, бульдожье. Но если тяжелые черты и оскал зубов служили у Уинстона Черчилля отличием государственного деятеля, вершителя судеб империи, то своими опустившимися щечками, лошадиными зубами, суетливыми глазками мистер Эбенезер смахивал больше на коммивояжера захудалой торговой фирмы. Будучи человеком недалеким, он терпеть не мог в других людях глупость и несообразительность. Проще говоря, он считал всех дураками и лишь смутно подозревал, что многие придерживаются такого же мнения о его персоне. Но это ничуть его не смущало. Он даже считал, что так лучше. Роль простака его устраивала.
Но вот когда простаком, если не дураком, его почитает, оказывается, острый на слово и решительный на поступки Пир Карам-шах, это уже никуда не годится. Формально в служебной иерархии вождь вождей находился в подчиненном Англо-Индийскому департаменту положении. И поэтому мистер Эбенезер в обращении с ним старался всегда выставлять себя в лучшем свете. Ничего из этого, как правило, не получалось. Ужасно неприятно для самолюбия, когда подчиненный открыто тебе же преподает прописные истины. Как все тщеславные люди, мистер Эбенезер страшно боялся, что его тщеславие будет обнаружено.
Прежде всего Пир Карам-шах «выставил» его из кресла. — «Вышвырнул», — подумал мистер Эбенезер, — и как был в пышном, вобравшем в себя пыль дорог, пестром халате, перехваченном во многих местах портупеями с патронташами, так и развалился за письменным столом. Он «испепелил» мистера Эбенезера «змеиным взглядом» своих оловянных глаз, вполне в духе тривиальной мелодрамы.
Пир Карам-шах начал:
— Внесем ясность! Зачем понадобилось вытребовать из Дакки генерала?
— Телеграмму послала… она.
— Черт! Дела скверны, когда начинает командовать баба.
Разговор принял странный характер. С одной стороны, речь шла о весьма прозаических, чисто деловых вопросах, о цифровых выкладках, экономических данных, нефтяных запасах, золотых и прочих месторождениях Средней Азии. С другой — все эти вопросы облекались в фантастическую форму восточных сказок: тут имелась всяческая экзотика — шахские троны, междоусобицы племен, дворцовые интриги, визири и евнухи, переодетые дервишами короли и дервиши-нищие, восседающие на царских тронах. Говорилось о многом из того, что Англо-Индийским департаментом держалось в тайне. Английский налогоплательщик не понимает таких дел, да ему и не полагается их понимать.
Пир Карам-шах тут же дал бесцеремонно понять, что он не ставит мистера Эбенезера выше рядового британского обывателя и лишь вежливость заставляет разъяснять ему вопросы высокой политики.
— Так вот, достоуважаемый сэр, есть много аспектов событий, происходящих здесь, в самых недрах Азии. И один из этих аспектов — наши северные соседи. Они вопят, что Британия одела границы Индии в железо, превратила территорию Северо-Западных провинций в арену ненависти и вражды к России. Большевистская печать снова шумит о Лоуренсе. Он и квалифицированный специалист по восстаниям, и зловещая фигура, олицетворяющая провокацию, шпионаж, подкуп. Он, видите ли, и первопричина напряженной обстановки в Бадахшане.
Кто внимательно прислушался бы к словам Пир Карам-шаха, невольно обнаружил бы недовольные нотки в его голосе. Побарабанив пальцами по бювару, вождь вождей продолжал:
— В газетах Индии должно появиться опровержение большевистских выдумок.
Теряясь под инквизиторским взглядом светлых глаз, мистер Эбенезер сказал:
— Продиктуйте. Я застенографирую.
— Придумайте текст сами. Ваш бюрократический стиль сразит и Фому неверующего. Лучше даже не опровержение. А самую что ни на есть наивную информацию. Примерно: столь выдающаяся личность, как Лоуренс, герой Аравии, чего полезет в междоусобицы дикарских племен и станет таскать каштаны из огня для всяких ханов, эмиров. Побольше туману. Да еще не забудьте там о британском добродушии, миролюбии.
Он перебирал бумажки на столе.
— И если есть еще воинственные британцы, как говорил когда-то Дюран, затевающие войны из тщеславия, или желания заслужить награды, или из пустой жажды завоевания, или, наконец, из амбиции, то пусть знают — полковник Лоуренс стоит выше всяких страстишек, что он и доказал в свое время, отказавшись от почестей и наград за свои великие аравийские дела.
Мистер Эбенезер мог поклясться, что последние слова Пир Карам-шах произнес весьма напыщенно. В устах азиата, какого из себя разыгрывал Пир Карам-шах, подобные славословия в адрес английского полковника звучали очень выразительно.
И мистер Эбенезер смолчал, не без тревоги ожидая, что скажет Пир Карам-шах о «втором аспекте вопроса». Очевидно, речь пойдет о некоем важном средстве, всегда и везде успешно применявшемся Лоуренсом и ему подобными в Азии и Африке. Сколачивая фронт арабов против турок, тот же Лоуренс выплачивал шерифу Мекки эмиру Геджаса Хусейну сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов в месяц. После захвата арабами Акабы сумма повысилась до двухсот тысяч, а к 1918 году до двухсот двадцати пяти тысяч. Мистер Эбенезер Гипп начинал служебную карьеру счетоводом Англо-Персидской нефтяной компании в Абадане, и фунты стерлингов производили на него впечатление более сильное, нежели возвышенные рассуждения о благородной цивилизаторской миссии Британии на Востоке.
И нюх мистера Эбенезера не обманул его — речь пошла о золоте.
— Вы знаете, — сказал Пир Карам-шах, — Алимхан прислал окончательный ответ.
— Да, Сахиб Джелял уже вручил сегодня утром мне идиотское письмо.
— Я и знал, что эмир и Бухарский центр не пожелают дать Ибрагимбеку ни рупии. Мне пришлось самому снестись с Лондоном. Вы должны получить указание на сей счет.
Ничего не оставалось мистеру Эбенезеру, как подтвердить, что указания уже получены по телеграфу.
— Но с условием — вы во всем согласуете ваши действия с нами и штабом в Дакке.
— Так! Значит, мисс экономка всё-таки опередила нас. Ничего. У кого в кармане золото, тот хозяин. Раз есть золото — всё в порядке. Собственнические инстинкты извечны. Азиаты, дикари понимают или язык бомб, или язык золота. У нас в Азии всё покупается и всё продается. А там, где речь идет о купле-продаже, эмоции в сторону!
Хоть мистер Эбенезер и кивнул головой, но не всё в длинной тираде Пир Карам-шаха дошло до него. Мистер Эбенезер не отличался живостью воображения. Он не совсем понял, к чему вождю вождей понадобилось убеждать его в том, что он понимал сам и чем повседневно занимался в своем пешаверском бунгало, помимо, конечно, таких экстраординарных поручений Лондона, как превращение крестьянских девиц в принцесс.
Тихий, неприметный бухгалтер вот уже сколько лет в своем бунгало в Пешавере ведет расчетные операции. Ежегодно он раздает духовным лицам двести-триста тысяч рупий на дела благотворительности. Источник средств, по слухам, — наследство некоего очень богатого лица лахорского или пешаверского миллионера. Богач набоб завещал ревнителям исламской веры доходы от своего капитала с единственным условием — блюсти светоч исламской религии. Все получатели ссуд — тихие, молчаливые, весьма благообразные духовные наставники появляются в бунгало неслышно. Мистер Эбенезер, заранее предупрежденный по телефону, каждый раз лично отсчитывает золотые рупии или соверены. Собственноручно заносит он сумму в кожаный гроссбух и просит приложить в графе подписи личную печать получателя, а также расписаться.
Получатель произносит неясную зловещую фразу: «Смерть платит все долги», — и, подобострастно кланяясь, удаляется, столь же неслышный, незаметный.
— Вы сейчас задумались, — заметил Пир Карам-шах, — «к чему эти истины, всем известные, всем надоевшие». Про англичан говорят, что они — нация лавочников. Да, они люди расчета. И наплевать, что так говорят. В основе английского образа жизни — всегда коммерческая выгода. Союз морали с меркантилизмом — единственный, который чего-то стоит. Здесь, в Азии, англичане не ради слюнявого альтруизма. Наша обязанность соблюдать интересы британского налогоплательщика. Каждая истраченная здесь, в Азии, рупия должна дать десять рупий налогоплательщику в Англии. А по существу ничего не изменилось. До сих пор вы выплачивали соответствующие суммы по приказам эмира Алимхана. Алимхан обанкротился. Сейчас ваше дело, сэр, выплачивать суммы по моему указанию. И я прошу не вступать в объяснения с теми, кому вы будете платить. Да, на днях вы не впустили в бунгало одного дервиша.
— С него сыпались вши.
— А ведь вшивый — вождь могущественного клана. Бухгалтерия вызывает политические осложнения! В данном случае вы всего лишь бухгалтер!
— Позвольте!
— Иначе разве вы прозевали бы эту чертову принцессу? И тем лишили нас возможности воздействовать на эмирский кошелек. Вы позволили в Женеве увезти девчонку из-под носа. В чьи руки она попала? Какие это создаст осложнения, даже предвидеть трудно.
Удар на этот раз не сокрушил апоплексическую натуру мистера Эбенезера. Он только вспотел. А ведь он был близок к удару. Багровое лицо его лоснилось от обильно выступившей испарины. Даже официальные выговоры из Лондона не действовали на его себялюбивую натуру так, как нотация, которую читал Пир Карам-шах — этот спесивый индюк.
Мистер Эбенезер обладал одним свойством, которого он никому не открывал. Он имел сверхострый слух. И сейчас, стоя навытяжку перед развалившимся в его кресле Пир Карам-шахом и переживая каждое произнесенное им слово, он вдруг по чуть услышанному шороху понял, что в соседней гостиной кто-то есть. И что этот кто-то слышит каждое слово.