Судья спал. В смысле, был выключен. Рядом с ним в кресле пониже и попроще спал робот-секретарь.
Когда мы подошли ближе, я увидел, что все покрывает желтая пыль, как в запечатанной части библиотеки. Пыль скопилась в морщинах на лбу судьи, придающих тому мудрый вид. Руки у него лежали на коленях; между правым плечом и подбородком паук когда-то давно натянул паутину. Паутина была в дырках и тоже в желтой пыли; на ней висели два трупика насекомых, словно засохшие сопли. Паука видно не было.
Позади судьи располагалась Большая печать Северной Америки, точно как в Доме благоговения интерната для лиц умственного труда. Пыль лежала на рельефном изображении голубя и сердца и на пластиковых статуэтках богинь-близнецов Индивидуализма и Приватности по обе стороны от печати.
Споффорт посадил меня на скамью подсудимых, которая была из чего-то, называемого деревом, и очень неудобная. Потом на удивление мягким движениям снял с меня наручники и велел мне вставить правую руку в Отверстие правды прямо передо мной.
– За каждую ложь тебе будут отсекать по пальцу, – тихо сказал он. – Думай, что говоришь судье.
Разумеется, про суды и про Отверстие правды нам рассказывали на уроках «Основы государства и права». Но в реальности я никогда этого не видел, и меня затрясло от страха. Может быть, страх еще усиливался тем, что многое тут походило на интернат и на то, как в детстве меня наказали за нарушение личного пространства. Я ерзал на жесткой скамье, пытаясь устроиться поудобнее, и ждал.
Споффорт оглядел помещение, как будто изучал обвалившуюся штукатурку, портреты древних людей или пустые деревянные скамьи. Потом он подошел к судье, провел рукой по его щеке и оглядел пыль у себя на пальцах.
– Непростительно, – сказал Споффорт.
Он повернулся к секретарю и произнес властно:
– Активируйся, секретарь суда.
Секретарь не шевельнулся, задвигались только его губы:
– Кто требует суда?
– Я Робот Разумный. Девятая модель. Я приказываю тебе проснуться.
Секретарь сразу вскочил. С его колен на пол посыпался какой-то мусор.
– Да, ваша честь. Я проснулся и активирован.
– Немедленно вызови уборщиков почистить судью. – Споффорт глянул на комья желтой пыли и мусор у клерка на одежде и добавил: – И сам почистись.
Секретарь отвечал почтительно:
– Судебные роботы-уборщики больше не действуют, ваша честь.
– Почему?
– Разряженные батареи и общие неисправности, ваша честь.
– Почему их не починили?
– Ремонтной бригады в Центральном парке нет уже двадцать желтых, ваша честь.
– Ладно, – сказал Споффорт. – Тогда принеси все нужное и сам почисти вас двоих.
– Хорошо, ваша честь.
Секретарь медленно побрел к выходу. Он сильно хромал: одна его нога практически волочилась.
Через несколько минут он вернулся с ведром воды и губкой, подошел к судье и, окунув губку в воду, начал вытирать тому лицо. Немного желтой пыли размазалось, но основная часть смылась. Секретарь, медленно и неловко, начал оттирать судье руки.
Споффорт выказывал нетерпение. Я и не знал раньше, что бывают нетерпеливые роботы, но Споффорт громко притопывал. Внезапно он резко подошел к сидящему судье, наклонился, ухватил край мантии и встряхнул. В воздух поднялась пыль, а когда она осела, паутины уже не было.
Споффорт выпрямился и поглядел на судью. Велел секретарю остановиться. Тот сразу замер. На руке судьи (она по-прежнему лежала на коленях) осталась зеленая полоса.
– Твое присутствие на заседании не потребуется. Я сам буду вести протокол, – сказал Споффорт. – Пока идут слушания, позвони в Центральное бюро техобслуживания, пусть немедленно пришлют муниципального робота-уборщика и ремонтника.
Секретарь тупо вытаращился на Споффорта. Судя по зеленым мочкам ушей, это была Третья модель, а они лишь чуточку сообразительнее недоумков.
– Телефон не работает, – сказал он.
– Тогда сходи в Центральное бюро техобслуживания. До него кварталов пять.
– Сходить? – переспросил робот.
– Ты определенно умеешь ходить. Знаешь, куда идти?
– Да, сэр.
Секретарь повернулся и заковылял к двери.
– Погоди! – крикнул Споффорт. – Вернись.
Секретарь вернулся и встал перед ним. Споффорт нагнулся, правой рукой взялся за левую ногу секретаря, ощупал и резко крутанул. Внутри что-то заскрежетало. Споффорт выпрямился.
– Иди, – сказал он.
И секретарь, нисколько не хромая, вышел из зала суда.
Споффорт вновь повернулся к судье. Тот был уже гораздо чище, только в зеленых разводах и помят.
– Я требую суда, – сказал Споффорт.
В курсе «Основы государства и права» нам называли именно эту формулу и говорили, что любой гражданин может ее употребить. Про роботов, правда, не упоминали. Нам рассказывали, как важны суды для защиты наших священных прав на индивидуализм и приватность и как полезны судьи, но в целом курс оставлял впечатление, что от судов лучше держаться подальше.
Голова судьи проснулась, хотя сам он остался неподвижным.
– Кто требует суда? – гулко и торжественно произнес он.
– Я робот Девятой модели, – тихо ответил Споффорт, – запрограммированный на уличение и наделенный полномочиями детектора правительством Северной Америки.
Тут судья проснулся уже целиком. Он оправил мантию, провел пальцами по седеющим волосам, подпер голову рукой и сказал:
– Заседание суда открыто. Что желает рассмотреть гражданин робот?
Гражданин робот? Я впервые слышал такое сочетание.
– Уголовное преступление, судья. Обвиняемый представится. – Споффорт повернулся ко мне. – Назовите фамилию, имя, должность и место проживания. – Он кивнул на Отверстие правды. – Будьте внимательны.
Я почти забыл про Отверстие правды. Стараясь не глядеть на него, я сказал, тщательно выбирая слова:
– Меня зовут Пол Бентли. Я преподаватель психоискусств в университете Юго-Восточного Огайо. Мое официальное местопроживание – профессорский корпус в студенческом городке. В настоящее время я живу в библиотеке Нью-Йоркского университета, куда меня временно оформил проректор по работе с преподавательским составом.
Я не знал, надо ли говорить, что этот проректор – Споффорт, и на всякий случай не сказал.
– Очень хорошо, сынок, – пробасил судья. Он глянул на Споффорта. – В чем обвиняется подсудимый?
– Обвинений три, – ответил Споффорт. – Совместное проживание, чтение и обучение чтению.
Судья тупо уставился на него:
– Что такое чтение?
Споффорт ответил не сразу.
– Вы – Седьмая модель и сконструированы в Четвертую эпоху. В вашей юридической программе такого обвинения нет. Обратитесь к архивам.
Судья щелкнул тумблером на подлокотнике своего массивного кресла, и оттуда раздался голос:
– Юридический архив Северной Америки слушает.
Судья спросил:
– Существует ли преступление под названием «чтение»? И отдельное ли преступление обучать первому преступлению?
Архивный голос долго не отвечал. Я не помню, чтобы компьютер так долго молчал перед ответом. А может, мне просто так показалось. Наконец он включился снова:
– Чтение представляет собой мошеннический обмен мыслями и чувствами, осуществляемый нечистоплотными методами. Оно является грубым посягательством на приватность и напрямую противоречит конституции Третьей, Четвертой и Пятой эпох. Обучение чтению также является преступным нарушением границ личного пространства. И то и другое карается сроком от одного до пяти лет.
Судья выключил компьютер и сказал:
– Да, молодой человек, дело серьезное. И еще вас обвиняют в совместном проживании.
Он повернулся к Споффорту:
– С кем сожительствовал обвиняемый? С мужчиной, женщиной, роботом или животным?
– С женщиной. Они прожили вместе семь недель.
Судья кивнул и снова повернулся ко мне:
– Это менее тяжкое преступление, чем первые два, молодой человек, однако оно создает серьезную угрозу для индивидуализма и приватности, что часто ведет к более капитальным нарушениям закона.
– Да, судья.
Я чуть было не сказал, что сожалею, но вовремя сообразил, что нисколько не сожалею, только напуган. Я мог бы лишиться пальца.
– Что-нибудь еще? – обратился судья к Споффорту.
– Нет.
Судья посмотрел на меня:
– Выньте руку из регулятора искренности и встаньте лицом к суду.
Я сделал, что он сказал.
– Признаете ли вы себя виновным?
Поскольку моя рука была уже не в отверстии, я мог бы солгать. Но я догадывался, что, если сказать «не виновен», мне велят сунуть руку обратно и суд продолжится. И действительно, другие заключенные мне рассказали, что так и бывает. Почти все признают себя виновными.
– Виновен, – сказал я, глядя на судью.
– Суд одобряет вашу искренность. Вы приговариваетесь к шести годам заключения в исправительном учреждении Северной Америки. – Он чуть опустил голову и сурово на меня посмотрел. – Подойдите.
Я подошел к его креслу. Судья медленно поднялся и протянул руки. Его большие ладони (одна в зеленых разводах) легли на мои плечи. Что-то укололо меня, словно игла шприца. Я потерял сознание.
И очнулся уже в тюрьме.
Это все, что я могу записать сегодня. Рука болит от долгого письма, к тому же час уже поздний, а завтра мне предстоит физический труд.
День девяностый
Моя комната – или «камера» – не многим больше маленького мыслебуса, но удобная и уединенная. У меня есть кровать, стул, лампа и ТВ-стена с небольшой библиотекой записей. Из них я пока включал только одну – с танцевально-физкультурной программой, но танцевать мне не захотелось, и я вынул ББ из гнезда, не дожидаясь конца программы.
В моем корпусе в таких же камерах живут еще примерно пятьдесят заключенных. После завтрака мы все вместе выходим на работу. По утрам я тружусь на обувной фабрике. Нас там четырнадцать заключенных. Наша обязанность – проверять готовую продукцию. Делают ее, разумеется, машины. Мое дело – осматривать один ботинок из четырнадцати на предмет дефектов. За нами следит робот-недоумок. Меня предупредили, что, если я не возьму ботинок после того, как мой сосед слева взял свой, меня накажут. Я обнаружил, что смотреть на ботинок необязательно, так что я не смотрю, просто беру в руки один из каждых четырнадцати.