Я перешел к третьему мыслебусу и, вставив зубило под нашлепку, раза три легонько ударил молотком. Несмотря на две неудачи, занятие все больше меня увлекало. Вся осторожность, все внушенные представления о порядочности улетучились. Мне нравилось преступно вскрывать и портить мыслебусы; первоначальная ярость утихла, я действовал решительно, ничего не боялся, и это чувство радовало.
И внезапно я понял, что сковыриваю не ту нашлепку. Эта была на коммуникаторе. И как раз когда я думал, что испортил третий мыслебус, заиграла музыка! Легкая, задорная – я слушал ее целую минуту, прежде чем сообразил, что она звучит у меня в голове. Это была телепатическая музыка. Что-то похожее я испытывал прежде, в колледже, в курсе развития сознания, но тогда это происходило в аудитории. Я долго не мог понять, отчего такое происходит на стоянке мыслебусов. И тут до меня дошло: музыка идет из телепатической части коммуникатора. Видимо, я отсоединил блокиратор трансляции, и теперь мыслебус транслировал музыку в мой мозг.
Я решил кое-что проверить. Сосредоточился на мысли: «Пожалуйста, пусть музыка играет тише». И у меня получилось! Она сделалась совсем тихой.
Успех очень меня ободрил. Раз я сумел удалить часть оборудования и мозг мыслебуса заработал, как планировалось изначально, мне удастся проделать это и с другой его половиной.
И это мне правда удалось. Я уверенно и аккуратно подсунул зубило под вторую нашлепку, и с пятого или шестого удара молотком она легко отошла. Я поставил на место переднюю панель, быстро сложил инструменты в ящик и, волнуясь, вслух обратился к двери:
– Откройся.
И она открылась!
Я залез внутрь, сел на переднее сиденье, а ящик с инструментами поставил рядом. Потом сосредоточился на мысли: «Вывези меня из торгового центра на площадь перед обелиском». Для надежности я представил эту площадь в голове.
Автобус тут же закрыл дверь и поехал. Он задним ходом выбрался из ряда стоящих мыслебусов, а потом быстро покатил по огромному помещению. Я видел, что он включил фары, потому что на стене двигались их отблески.
Перед лифтом он остановился и засигналил. И двери открылись. Мыслебус въехал в лифт, и они закрылись снова. Начался подъем.
Мы выехали из обелиска, обогнули его и остановились. Музыка умолкла. Снаружи было тихо и довольно темно, хотя светила луна.
Я велел автобусу отвезти меня домой и начал сборы. Я перетащил в него с полсотни книг, проигрыватель и пластинки, а также, не без труда, генератор и две канистры бензина. Бензин был нужен, потому что пластинки можно слушать только на древнем проигрывателе, а к нему ядерные батареи не подключались.
Еще я взял два ящика виски, обе керосиновые лампы и несколько коробок облученной еды для Барбоски. Свою одежду я тоже понес в автобус, но по пути решил, что лучше загляну в подземный магазин и выберу себе совершенно новый гардероб. Приятно отправляться в путь в новой одежде.
Небо уже чуточку просветлело, луна поблекла. В последний раз выходя из дома с Барбоской на руках, я снова остановился перед паутиной. В утреннем свете она выглядела деловито, даже зловеще, фантастическая красота исчезла. И все равно я пожелал пауку удачи: он оставался единственным наследником моего жилища.
В продуктовом отделе «Сирса» я взял коробки с фасолью, овсяными хлопьями, сублимированной ветчиной и кукурузой, пакеты с готовой смесью для пудинга и быстрорастворимыми напитками. Потом пошел в магазин, где никогда раньше не бывал, и нашел одежду гораздо лучшего вида, чем в «Сирсе». Там я взял темно-синюю синлоновую куртку, черную водолазку и несколько рубашек из незнакомого мне материала под названием «хлопок».
Под влиянием порыва я начал выбирать вещи для Мэри Лу, хоть и не был уверен, что сумею ее разыскать и что Споффорт меня снова не арестует. Однако, думая об этом сейчас, я понимаю, что уже не боюсь Споффорта. Как не боюсь тюрьмы, и смущения, и мысли, что нарушу чужое личное пространство.
Сейчас я еду по древнему зеленому шоссе, справа от меня море, слева – пустые поля, залитые ярким, как будто весенним, солнцем. Я чувствую себя сильным и свободным. Если бы я не читал книг, я не мог бы так это ощутить. Что бы ни случилось со мной дальше, благодарение Богу, что я умею читать и сумел прикоснуться к разуму других людей.
Мне жаль, что я диктую эти слова, а не записываю. Не только чтение, но и письмо подарило мне это новое осознание собственного «я».
Я взял для Мэри Лу два платья, прикинув ее размер по памяти. Они висят на плечиках в дальнем конце автобуса, там же лежат жакет, пальто и коробка конфет. Барбоска по большей части спит на сиденье, тоже в дальнем конце, подставив живот бьющему в окно солнцу. Я так долго и подробно это все диктовал, что мне тоже захотелось спать. Пойду гляну, где расстелить матрас из «Сирса».
Второе октября
В автобусе четыре пары двойных сидений. Вчера, закончив диктовать, я взял инструменты, снял два сиденья с правой стороны и освободил место для матраса. Потом ненадолго остановил мыслебус и выбросил их наружу.
Постель получилась удобная, но спал я плохо: несколько раз просыпался ночью, слушал шуршание колес по дороге и мучился, что не могу снова уснуть. После третьего или четвертого пробуждения я понял, что у меня ноет под ложечкой, а в голове – тягостное отчаяние, которое я испытывал и раньше, но для которого у меня не было названия. Только в темноте, под тихое шуршание колес, я постепенно осознал: мне одиноко. Я страдал от одиночества и даже не понимал, что со мной.
Я сел на постели. Господи! Как просто. Во мне нарастала злость. Что проку в личном пространстве, самодостаточности и свободе, если мне так плохо? Я тосковал – и сейчас, и все прошлые долгие годы. Я был несчастен. Я почти никогда не был счастлив.
«Ужасно! – звучало у меня в голове. – Вся эта ложь!» С отвращением, близким к тошноте, я видел картины прошлого: вот я ребенком сижу, раззявившись, перед телевизором или слушаю роботов-учителей, что цель жизни – «внутреннее развитие», что «быстрый секс лучше», что реальность заключена исключительно в моем сознании и ее можно изменять химическими веществами. На самом же деле я тосковал о любви, о том, чтобы любить и быть любимым. А меня даже словам таким не научили.
Я хотел любить того умирающего старика с собакой в ногах кровати. Хотел любить и кормить усталую лошадь в обвисшей соломенной шляпе. Сидеть за столом с мужчинами в майках, пьющими из больших кружек в кабаке, вдыхать запах пива и человеческих тел в тихом уютном помещении. Хотел слышать гул их разговора и чтобы мой голос мешался с их голосами. Хотел ощущать собственное реальное тело – с родинкой на левом запястье, с крепкими зубами, с мышцами пресса – в атмосфере этого помещения.
И хотел секса. Хотел быть в постели с Мэри Лу. Не с Аннабель, которая была лишь матерью, которой я никогда не знал, а с Мэри Лу. Мэри Лу, моя пугающая возлюбленная, моя женщина.
Я корчился от любви, вожделения и воспоминаний о Мэри Лу. От сознания, что она-то и была мне нужна все это время. Мне хотелось кричать об этом. И я крикнул:
– Мэри Лу! Я хочу тебя!
И голос, тихий бесполый голос у меня в голове произнес: «Знаю. Надеюсь, ты ее найдешь».
Я ошарашенно сел на матрасе. Это был не голос моих мыслей. Он был у меня в голове, но шел как будто снаружи. Наконец я произнес вслух:
– Что это?
«Надеюсь, ты ее найдешь, – повторил голос. – Я с самого начала знал, как сильно ты хочешь ее найти».
«Господи! – подумал я. – Кажется, я знаю, чей это голос».
– Но кто ты? – спросил я.
«Я – этот автобус. Металлический интеллект, наделенный добрыми чувствами».
– И ты читаешь мои мысли?
«Да, но не очень глубоко. Тебя это немного беспокоит?»
– Да, – произнес я вслух. Мой голос звучал непривычно.
«Но это не так плохо. Не так плохо, как чувствовать одиночество».
Он и правда читал мои мысли. Я попытался задать вопрос про себя: «Тебе бывает одиноко?»
«Я не против, когда ты говоришь вслух. Нет, мы не чувствуем одиночества в том смысле, в каком чувствуете его вы, люди. Я постоянно на связи. Мы – сеть, и я ее часть. Мы не как вы. Только Девятая модель как вы, он один. У меня мозг Четвертой модели, и я телепат».
Голос в голове успокаивал.
– Ты не мог бы включить свет – неяркий? – спросил я.
Над головой приглушенно засветилась лампа. Я посмотрел на свои руки, на грязные ногти. Потом закатал рукава. Почему-то мне нравилось смотреть на свои руки, на покрывающие их тонкие светлые волоски.
– Ты такой же разумный, как Барбоска?
«Да уж намного разумней, – отвечал голос. – Барбоска на самом деле совсем глупая. Просто она очень живая, очень кошка и оттого иногда кажется тебе разумной. Я прочел все ее сознание с одного взгляда, и там очень мало чего есть. Но ей хорошо. Она не хочет быть кем-нибудь другим, кроме как кошкой».
– А мне плохо?
«По большей части тебе грустно и одиноко. Ты тоскуешь».
– Да, – горько ответил я. – Мне одиноко. И я часто тоскую.
«А теперь ты это знаешь», – сказал голос.
Он был прав. И оттого, что я высказывал свои чувства, меня охватила странная эйфория. Я глянул наружу – не светает ли? – но там было по-прежнему темно. И оттого, что мы так необычно и притом так непринужденно беседуем, мне пришла неожиданная мысль.
– Есть ли Бог? – спросил я. – В смысле, находишься ли ты на связи, телепатически, с Богом?
«Нет. Ни с кем таким у меня телепатической связи нет. И Бога, насколько я знаю, тоже нет».
– Ох, – сказал я.
«Тебя это не огорчает, – произнес голос. – Возможно, ты думаешь, что огорчает, но на самом деле это не так. Ты живешь сам по себе. Ты этому научился».
– Но программа, которую в меня вложили…
«От нее ты давно избавился. Осталась только привычка. Но привычка – это уже больше не ты».
– Так кто я тогда? Кто я, ради всего святого?
Голос ответил не сразу.