«Хоть бы Юльку пожалела, сука!» – та зашлась плачем, когда он выскочил за дверь. Это он про тёщу. Мысли скачут в голове, тёмная энергия пульсирует в висках и требует выхода.
– Ну-ка отвали! – и он отшвыривает с дороги подвыпившего плюгавого мужичонку, который едва устоял на ногах, но не решается что-либо ответить молодому спортивному наглецу, которых в последнее время развелось немало.
В метро Ромка и не думает опускать пятак в прорезь автомата, а, резко выбросив вперёд руки, ловит стальные челюсти на самом выходе из щелей и беспрепятственно минует турникет. Дежурный в стеклянном колпаке ничего не успевает заметить. По эскалатору он спускается бегом, перепрыгивая через две ступеньки, и успевает в закрывающиеся двери вагона. Спешить, собственно, некуда и незачем, но клокочущая энергия по-прежнему требует выхода. И поэтому в вагоне он пристально рассматривает троих короткостриженных юнцов в клетчатых штанах, косящих под люберов, а может, ими и являющихся. Любера – это новая тема среди столичных и околостоличных гопников, стремительно восходящих звезд на небосклоне уличной преступности. Про них рассказывают небылицы, как они массово зависают в подвальных качалках, а потом чувствуют себя в центре столицы как волки в овечьем стаде. «Ну что ж, посмотрим, какие вы волки!» Он с издёвкой смотрит прямо в глаза самому старшему на вид. Тот не выдерживает и отводит взгляд в сторону. «Вот то-то, сынок! Сначала выживи в Сары-Шагане, а потом уж в Москве выделывайся! Это пока не твой город!» – и он с некоторым сожалением переключается на мелькающую темноту тоннеля за окном вагона. Но злость постепенно отпускает его.
А поскольку злость отпускает и возбуждение спадает, на освобождающемся от эмоций месте постепенно просыпается сознание и возникает вопрос, куда и зачем он, собственно, едет. Вопрос этот неприятный, потому что ответ на него не имеет приличествующих обоснований. И, что ещё хуже, тянет за собой новые неприятные вопросы. Если бы Ромка удосужился покопаться поглубже в себе, то вряд ли нашёл бы достаточные основания для подобной реакции на домашние события. Но на эмоциональном уровне ему было даже приятно чувствовать себя в роли несомненной жертвы со стороны вероломной тёщи и подпавшей под её влияние дуры-жены. Приятно, потому что такое положение дел как бы предполагало индульгенцию его дальнейшим действиям. А конечная цель этих действий так или иначе крутилась вокруг выпирающих задниц и сисек. Он старательно избегал анализа причинно-следственной связи между произошедшей ссорой и неотчётливым намерением спустить с кого-нибудь тесные джинсы в качестве справедливой, на его взгляд, мести. А чтобы такая очевидная в первый момент, но начавшая потихоньку колебаться несомненность собственной правоты не осыпалась окончательно по мере приближения к цели, он принялся восстанавливать в памяти произошедшие события, а также все имевшие место в последнее время подобные свары, где его незаслуженно, в этом он был свято уверен, притесняли.
«Он возвращается из университета. Тёща, как обычно, не в настроении и многозначительно смотрит на часы, а потом, поджав губы, демонстративно покидает кухню, мол, сам себя обслужишь – не барин! Довольно того, что я тут с твоей дочерью нянькаюсь да ещё и готовлю на всю ораву, пока некоторые прохлаждаются неизвестно где. «Да-да, неизвестно! Вот я ни разу не удивлюсь, если ты не учился, а пропадал чёрт-те где!» – она не произносит фразу вслух, но подобное настроение витает в воздухе. Он ощущает атмосферу необычайно явственно, тем более что действительно не был в университете, а приторговывал индийскими джинсами на ярмарке в Лужниках. Джинсами его снабжал один индус из общаги МГУ, который привозил их с родины, но сам боялся продавать, поскольку в первый же раз его побили, а товар отняли. Ромка изнервничался, намёрзся и устал, но был очень доволен – за утро заработал двести пятьдесят рублей, полугодовую стипендию. Однако хорошее настроение мгновенно улетучилось, когда он зашёл в ванную помыть руки – гора пелёнок уже к середине дня вываливалась из бака для грязного белья. Он быстро их разобрал и прощупал – половина была абсолютно сухой. Как по заказу, в проёме двери появляется тёщина голова.
– А что ты хочешь, ребёнок потеет. Не хватало ей в грязных пелёнках лежать целыми днями!
– Зинаида Алексеевна, они даже пахнут мылом ещё!
– Вот что, Роман, когда будешь работать в СЭВе и зарабатывать, тогда наймёшь и няньку, и прачку, а пока не обессудь!»
Подобных историй накопилось немало, но болезненнее всего он реагировал на реакцию жены – она почти всегда становилась на сторону матери в ситуациях, где он ждал от неё поддержки.
– Рома, мама права, у Юльки то и дело потнички появляются.
– Тьфу ты! Да при чём тут потнички и пелёнки! Неужели ты не видишь, как она ко мне относится?
– Да нормально она к тебе относится. Она привыкла всеми командовать, но делает это для общей пользы. Потому что любит всех!
По мере того как эти картины всплывали в памяти, он распалялся всё больше и больше, вновь приходя в состояние, когда хотелось набить всё равно кому морду или не всё равно кого трахнуть. Он уже забыл, как выглядят другие женщины без лишних деталей туалета, и потому второй вариант представлялся более предпочтительным. Тем более что мужики в данной ситуации были явно ни при чём!
Однако не всегда «сказано – сделано». Чтобы трахнуть не абы кого, а кого надо, нужно, чтобы звёзды сошлись. Он улыбнулся хорошенькой девушке напротив, та сдвинула соболиные брови, так что между ними пролегла складка, чуть сморщила аккуратный носик и демонстративно отвернулась. «Ну и не надо! Ну и подумаешь! Тоже мне краля!» – он почувствовал, как раздражение поднимается ещё на одну ступень. «Почему, когда тебе не надо, то и дело ловишь кокетливые взгляды, только подмигни! А как в самый раз, как приспичило, так нос воротят!» – агрессия снова вытесняла альтернативу в виде быстрого победного адюльтера. И по мере её роста пропорционально падала самооценка: «Да кому ты нужен? От тебя приличные девушки вообще отворачиваются!» «Ну и хрен с ними, поеду к Гришке, нажрусь!» – тоже неплохой вариант мести. Ромка какое-то время взвешивал его плюсы. «Это тебе в самый раз, а ей, этой, напротив, может, как раз сейчас и не надо. Может, в другой раз она бы и не отвернулась. Может, у неё парень есть, и дело вовсе не в тебе!» – уязвлённое самолюбие качнулось в положительную сторону. «Нет, надо ехать в общагу к девчонкам. Там, по крайней мере, накормят», – урчание в животе определило результат-победитель.
Танька была дома. Ей уже исполнилось двадцать три, и она жила теперь одна в комнате. Как замдиректора магазина.
– Рома, какими судьбами?
– Покормишь?
– Только борщ сварила. И котлеты ещё остались. Но они давнишние уже.
– Всё буду! А выпить есть что-нибудь?
– Водка. Только, Ром, я не одна теперь. У меня мужик скоро с работы вернётся, – в груди неприятно ёкнуло. И надежда, а потом и уверенность, что всё сейчас сложится, мгновенно сменились звенящей пустотой. А чего он, собственно, хотел? Танька – красивая баба. С чего бы ей одной быть?
– Он кто? Я знаю?
– Вряд ли. Грузчиком у нас работает.
– Ты что, приличнее найти не могла?
– Ром, да дипломаты как-то не заглядывают в наш магазин. А я ж всё время дом – работа. Где мне его искать? Но Гриша хороший. Непьющий. В смысле не запойный.
Он знал Таньку пять лет. С тех пор как появился в этой общаге зелёным пацаном сразу после школы. Она была на год старше, но всегда относилась к нему как-то по-матерински что ли. У них ничего не было. Хотя это как сказать! Не было – в смысле, проникновения не было. А вот спали они вместе много раз. Вместе – это значит вместе с её подругой Юлькой Гордеевой. В одной кровати. И, конечно, раздевшись. И, конечно, они вовсе не спали! А чем занимались? А вот это интересный вопрос! У девчонок, то есть у Таньки с Юлькой, была странная теория, что замуж нужно непременно выходить девственницами, но всё знающими и умеющими в постели. Чтобы будущий муж не заскучал. А на Ромке они тренировались. Это ещё называется петтинг, предварительные ласки. Так вот у них на троих было море предварительных ласк без логического окончания процесса. Ромка сходил с ума от возбуждения и всё надеялся, что девчонки вот-вот сломаются – они и сами буквально плавились от страсти. А они плавились-плавились, но не ломались! С редкой периодичностью это продолжалось целый год, пока Ромку не забрали в армию. Обычно он появлялся у них в комнате, когда хотел есть, а других вариантов не было. Застолье, как правило, сопровождалось попойкой, а потом незаметно они оказывались в одной кровати на троих. При этом у Таньки имелся красавец-жених – курсант вертолётного училища и мастер спорта по дзюдо в тяжёлом весе. А Юлька почему-то считала, что Ромка – её парень. Хотя это никогда и никак не обсуждалось и все знали, что он переспал с половиной общаги и кое с кем за её пределами. Более того, периодически у него возникали отношения, и порой весьма серьёзные, но Юльку, казалось, это никак не смущало. В итоге они втроём стали близкими друзьями, чего не случилось бы, переспи они друг с другом. Девчонки даже ждали его из армии. Правда, тоже довольно своеобразно. Но, во всяком случае, они были единственными представительницами женского пола, кто писал ему в армию. И вот – грузчик!
– Ладно, я тогда пойду, пожалуй.
– Куда ты пойдёшь?! Садись, поешь сначала!
Он остался. И они почти допили бутылку водки, жалуясь друг дружке на жизнь, когда явился Гриша. Гриша оказался здоровенным мужиком с трёхдневной щетиной и был не очень хэппи застать у себя дома незнакомого парня. Правда, это был не совсем его дом, а Танька не та баба, которой особо покомандуешь. В итоге Гриша присоединился к ним, и на столе появилась вторая бутылка. Ещё через пару часов, когда заканчивалась третья бутылка, а Танька давно мыла посуду на общей кухне, Гриша достиг стадии «Ты меня уважаешь?», и Ромка даже сквозь алкогольный дурман понял, что ему пора валить. Кривить душой не очень получалось, а признаваться в неуважении к человеку, у которого кулаки размером с дыньки-колхозницы, представлялось скоропалительным решением даже после третьей бутылки водки. Вскоре он осознал себя едущим в трамвае. К счастью, это оказался трамвай № 39, чьей последней остановкой являлся МГУ.