ы бурлят и плавятся, а чувства, густо замешенные на физическом влечении, требуют прорыва, подобно вулканической лаве. Семейная жизнь требовала иного: тихой методичной созидательности, порой жертвенности, готовности отдавать, не прося гарантий возврата. А они пока ещё оставались Ромео и Джульеттой.
Ссоры сменялись бурными примирениями, когда всё вокруг превращалось в праздник. Даже просто совместные походы в магазин за хлебом. Юлька подросла, пыталась ходить и смешно гугукала. Ромке пришло время отправляться на армейские сборы. Очень не хотелось терять лето, а куда деваться? Эксперимент с ботинком решили не повторять.
И вот он в общем вагоне поезда «Москва – Минск». Странное чувство дежавю не покидает всю дорогу. Подсознательно он ожидает вместо столицы Белоруссии оказаться в Караганде, чтобы дальше разрезать пустыню Бетпак-Дала вплоть до забытой богом станции с ржавой и гнутой табличкой «Сары-Шаган». Всё-таки два года, проведённые на ракетном полигоне, не вырвать из памяти. В вагоне совсем немного однокурсников с их потока, плановиков и кибернетиков плюс целый курс с мехмата – у них была общая военка, и потому общие сборы. Как ни странно, прошедшие армейскую школу более сосредоточенны и настороженны, нежели неслужившие, коих большинство. Последние дурачатся и смеются, поездка представляется им весёлым приключением, а предстоящие полтора месяца – пионерским лагерем. Ромка ловит на себе пристальный взгляд парня с мехмата, явно отдавшего Родине два года. Или три. Тот подсаживается. Они перебрасываются несколькими фразами, как самолёты позывными с землёй «свой-чужой». Сразу всё становится понятно. Гриша – старшина запаса, служил замкомвзвода в Забайкалье. Звание старшины – максимум, до которого может дослужиться срочник. Широкая жёлтая лычка пролегает через весь погон, разрезая его чёрную поверхность посередине и вдоль. Весьма редкое звание в отличие от одноимённой должности, которую обычно занимают уже прапорщики. У Ромки на погоне в своё время красовалась такая же широкая жёлтая лычка, только поперёк – старший сержант, на ступень ниже старшины. Обе лычки предполагают, что за них приходится рвать задницу. Но если старший сержант ещё может обойтись своей собственной, то чтобы стать старшиной – этого мало, и необходимо долго и со вкусом дрючить вверенное подразделение. Одной порванной задницы для длинной толстой лычки недостаточно. Поэтому Ромка довольно осторожно отнёсся к весьма разумному во всех остальных аспектах предложению держаться вместе. Меньше всего хотелось снова участвовать в подковёрных играх, так свойственных закрытым мужским коллективам. Тем более вновь оказаться на командирской должности, когда твои прямые обязанности неизбежно противоречат интересам подчинённых, а соответственно, большинства. В данной ситуации большинство – это однокурсники, а не Средняя Азия и Кавказ, как было у него и про которых комбат сказал ему когда-то: «Тебе с ними детей не крестить!» Нет, он, конечно, ответил Грише согласием, но про себя решил «держаться подальше от начальства, поближе к кухне». Ещё в Москве он договорился с двумя отслужившими однокурсниками, что держатся вместе, спят рядом, ни во что не вмешиваются, по возможности занимаются только спортом и дружно посылают всех на… В общем, посылают.
При этом он с лёгкой усмешкой поглядывал на резвящихся однокурсников, «не нюхавших пороха», понимая в моменте, какая пропасть их разделяет. Опыт – это то, что нельзя потрогать или измерить. Он становится частью тебя, навсегда меняя твою личность. Ты не становишься лучше или хуже, ты становишься другим. Приобретая адаптивность и уверенность в себе, теряя непосредственность и уверенность в себе. Да-да! Уверенность уверенности рознь. До армии Ромка считал, что ему море по колено. В армии понял, чего стоит на самом деле. Это как нож – никогда не поймёшь, насколько он острый, пока пальцем не попробуешь.
На душе было неспокойно. Конечно, полтора месяца – ничего особенного. Да и статус у них не тот, что у призывников-срочников. Но это на кого попадёшь! Майор Бреславский, например, мог и за полтора месяца всю душу вынуть, а в случае разногласий во взглядах на жизнь, испортить эту жизнь надолго, если не навсегда! Советская Армия, громоздкая и неповоротливая, заточенная на то, чтобы методично и неуклонно перемалывать не столько врагов, сколько судьбы собственных солдат и офицеров, предоставляла широчайший набор возможностей для разделки шкур, попадающих в её жернова. «Только молчи и не высовывайся», – как мантра крутилось в голове. «Так точно! Никак нет! Разрешите выполнять?! И засунь собственное мнение поглубже!» – вот и всё, что требовалось. Легко сказать, а как исполнить? А вот для этого и нужен был опыт – «сын ошибок трудных»!
Всё оказалось вовсе не так плохо. В Минском высшем военном училище ПВО, как выяснилось, они были никому не нужны. Ура, ура, ураааа! Их, конечно, постращали первую недельку – марш-броски, строевая и прочая мутотень, но потом приставленным к ним офицерам это быстро надоело, и рвения резко поубавилось. Неслужилых ещё мучили строевой, поскольку им предстояло принимать присягу, а дембелей не трогали – проявили уважение. Они, как и договаривались, сначала налегли на спорт. Ромка легко вернул утраченную форму и вскоре уже подтягивался больше тридцати раз, делал подъёмы переворотом без счёта и выходы на две руки больше десяти раз подряд. Вот только «солнышко» ему пока не давалось. Но по мере ослабления контроля «правильного» и безобидного времяпрепровождения показалось мало, и в казарме появились водка и карты. Потом пришёл черёд самоволок. Это с ракетной точки бежать некуда – сотни километров пустыни вокруг, а здесь Минск под боком!
Как-то в субботу они втроём переоделись в «гражданку», которая непростительно хранилась в каптёрке казармы, перемахнули через забор и вскоре оказались в центре города. Июль, жара, фонтаны и три молодых студента МГУ, неспешно прогуливающиеся с мороженным в руках и улыбающиеся встречным девушкам. На них оказался спрос.
Ромка сидит за столиком кафе, смотрит в смеющиеся синие глаза и понимает, что хочет продолжения. Очень хочет. Её зовут Оксана. Ей двадцать пять, она разведёнка, живёт одна с дочкой, и очень похоже, что тоже не прочь проверить, какие-такие москвичи на ощупь! Чему быть, того не миновать! Он ещё смущался с непривычки и не знал, как перейти к решительным действиям, тогда Оксана взяла инициативу в свои руки. «Дочка спит, торшер горит…»
Незаметно наступило утро. Оно рано наступает в июле. С первым же автобусом Ромка едет в часть. На душе хорошо и тревожно одновременно. Хорошо просто потому, что хорошо! Потому что ещё нежный солнечный свет так беззаботно и жизнеутверждающе играет с зелёной сочной листвой, тёплый ветерок ласково качает пышные ветки, а птицы на все лады славят жизнь. В нём полно сил, несмотря на бессонную ночь и приятное опустошение в теле. И почему-то нет чувства вины перед женой за первую измену. Зато есть глухая тревога – как там в части? Не хватились ли его?
Хватились! Ещё как хватились! И не его одного! Ночью дежурный по части устроил построение их батареи с поверкой личного состава. Отсутствовали, кто бы мог подумать, физорг, комсорг и парторг! Физорг – собственно Ромка. Комсорг – его дружок Серёга Астахов. Но парторг-то – сам несгибаемый и твёрдый, как кусок стального рельса, коммунист Костя Станкевич! Вот уж никто не ожидал такого пердимонокля!
Они сидят в канцелярии батареи и пишут объяснительные, дежурный следит, чтобы они не переговаривались и не заглядывали друг к другу. Фантазия работает неважно, но что-то писать нужно. Наконец эссе готовы. Наступает момент истины. В канцелярию прибыли комбат и замполит. Незапланированно разбуженные вестовыми в воскресное утро гансы (погоняло офицеров – атас, гансы!) не выглядят миролюбиво. У комбата явные признаки похмелья на лице, и ждать от него снисхождения представляется опрометчивым. Замполит брезгливо берёт листки с объяснительными, быстро пробегает первым и, ни слова не говоря, передаёт комбату. Тот, читая, шевелит губами, морщит лоб и, очевидно, далеко не сразу въезжает в написанное. Но по мере прочтения третьей бумажки морщины у него на лбу разглаживаются, лицо проясняется, и он даже с некоторым восхищением произносит: «Вот мерзавцы!» У Ромки почему-то закрадывается мыслишка: «Авось пронесёт?» Сам он написал полнейшую лабуду, но, может быть, товарищи придумали что-то дельное? Замполит вслух зачитывает первую объяснительную – Ромкину. Она весьма лаконична: «Такого-то числа я после команды «Отбой!» в нарушение устава решил позаниматься спортом в комнате физподготовки, где во время выполнения упражнений очень устал и незаметно уснул на скамье для жима лёжа. Команду «Подъём! Строиться на центральном проходе!» не слышал. Утром вернулся в свою кровать», – коротко и ясно! Вторая объяснительная – от комсорга: «Такого-то числа я после команды «Отбой» решил восполнить пробел в самообразовании и почитать труды Карла Маркса и Фридриха Энгельса в Ленинской комнате, где и уснул. Не знаю, почему меня там не обнаружил дневальный. Сам я команду «Строиться!» не слышал», – тоже, в принципе, красиво изложил, стервец! И, наконец, версия от парторга: «Такого-то числа я после команды «Отбой!» в каптёрке проверял состояние парадной формы личного состава батареи перед предстоящей присягой, чтобы исключить наличие неуставных элементов. Проверка затянулась далеко за полночь, я присел отдохнуть на подменки, где сон сморил меня. Из-за висящих парадок этот угол не виден от двери. Наверное, поэтому дневальный меня не обнаружил. Готов понести заслуженное наказание», – непревзойдённый шедевр армейской мысли!
После некоторой паузы дежурный по части сказал: «Разбирайтесь с этими мудозвонами сами! И отдрючить их как следует!» И ушёл. У всех отлегло от сердца, потому что стало понятно, что он не станет включать это злостное нарушение воинской дисциплины в отчёт о дежурстве. После этого комбат с замполитом по очереди долго матерились, но в сухом остатке самовольщикам влепили по два наряда вне очереди, а всю батарею погнали на марш-бросок. Однокурсники, конечно, не были счастливы в воскресенье бежать двенадцать километров, но что поделаешь, «награждение непричастных и наказание невиновных» – излюбленный метод в Советской армии. На самом деле Ромку спасло то, что, во-первых, статус прикомандированных к части «партизан» очень размыт и, во-вторых, зашкварилась вся комсомольско-партийная верхушка батареи, что в случае детального разбирательства неизбежно привело бы к вопросу об отсутствии воспитательной работы в подразделении как таковой. А за свою задницу советский офицер ужом извернётся, но из-под ответственности выскользнет. Если, конечно, начальство глаза закроет…