Ромка не знал, в какой форме произошло общение Викиных родителей с «ведомством», но в какой-то момент отношение тёщи к нему заметно изменилось. Она стала как-то сдержаннее и суше. Евгений Иванович же однажды многозначительно подмигнул зятю. А Вика с воодушевлением накатала многостраничное эссе про их отношения и долго допытывалась, зачем и куда это нужно. Ромка заученно отвечал, что это необходимо для разрешения на поездки заграницу. По какой линии будут эти поездки, говорить не разрешалось.
В один из дней Ромка привычно отворил тяжёлую дубовую дверь особняка и привычно протянул паспорт. Это была необходимая процедура, хотя его здесь уже хорошо знали и здоровались не так сухо, как прежде. Потом он какое-то время ожидал Владимира Алексеевича перед кабинетом, что было не совсем обычно, так как прежде тот всегда находился на месте.
– Извини, Рома, начальство задержало, – сказал он, наконец появившись. – Заходи, присаживайся, – посмотрел на Ромку долгим взглядом, и не было в этом взгляде привычного изучения, а было что-то необычное. Удовлетворение, что ли…
– Ну, вот и всё! Ты прошёл. Поздравляю!
От неожиданности внутри ёкнуло, как от прыжка в холодную воду. И он ощутил, будто взаправду куда-то прыгнул. Из одной жизни в другую.
– Осталась мандатная комиссия. Но это формальность. Генералы просто на тебя посмотрят. А потом всё – в Юрлово! Надо будет с парашютом прыгнуть. Не испугаешься?
Он отчаянно замотал головой.
– Да ладно, ладно! Это я так, для порядка спросил. Знаю, что не испугаешься, – руковод помолчал. – Не хотел говорить, но скажу. Заслужил. Один ты из всей вашей группы прошёл…
Ромка молчал, не зная, что отвечать. Да и надо ли?
– И вот ещё что. Помнишь, ты писал, что дядя твой пропал без вести на войне?
Конечно, Ромка помнил. Фотография совсем юного мальчишки, от которого в девятнадцать бабушке перестали приходить письма с фронта, всю жизнь хранилась у неё в комоде. А в одном из первых писем с передовой тот писал: «Мама, во время бомбёжки всё горит. И земля горит. Так страшно, что я даже писаюсь…»
– Так вот, мы установили, что сержант Лепехов Михаил Матвеевич, полковой разведчик, пал смертью храбрых, выполняя боевое задание в тылу врага. Награждён орденами Отечественной Войны II степени и Славы III степени, – руковод снова помолчал. – Так что у тебя это семейное, Рома…
Ромка сидел оглушённый. В голове всё смешалось – гордость за дядю, чьё мужество, тихое, не показное, пробудила война. Грусть по бабушке, не дожившей до этого известия. Трепет перед организацией, в могуществе которой теперь не было никаких сомнений и к которой он отныне принадлежал. И радость по этому поводу. Одновременно с решимостью отдать жизнь за Родину, если потребуется. Так же, как это сделал девятнадцатилетний Миша Лепехов, чья кровь текла и в его жилах.
– А зачем вы это узнавали? Столько лет прошло. Как это вообще можно было установить?
– Видишь ли, Рома, для нашего ведомства нет ничего невозможного. Если бы твой дядя не погиб, а действительно пропал без вести, ты бы не сидел сейчас здесь и я бы с тобой не разговаривал. Мы не можем рисковать в выборе кадров. Тебе предстоит очень ответственная работа. Родина не жалеет ресурсов в таких вопросах. Ты меня понимаешь?
Ромка только кивнул. В горле стоял комок, и он боялся, что голос может сорваться. Он понял главное, что хотел сказать Владимир Алексеевич – пути назад у него больше не было. Да он и не собирался…
Наступил Новый год. 31 декабря, ближе к вечеру, Ромка вернулся из магазина, нагруженный продуктами. Он заезжал в свой бывший Октябрьский райпищеторг, где работал до армии и сохранил связи. С небольшой переплатой ему из-под прилавка продали массу всякой дефицитной всячины: индийский кофе, цейлонский чай, финский сервелат, венгерскую курицу, красную икру в стеклянных баночках, шпроты, говяжью вырезку и тому подобное. Сумки оттягивали руки, и он с наслаждением наконец опустил их на пол. Дверь в ванную комнату была чуть приоткрыта, поскольку туда тянулся из гостиной телефонный провод, и он услышал Викин голос, которая принимала ванну и одновременно болтала по телефону: «Я не знаю точно, но я постараюсь. Да, муж вряд ли будет хэппи, но я что-нибудь придумаю… Да ладно, буду, буду! Можешь на меня рассчитывать! Всё, пока, а то кто-то пришёл…» Ромка на автомате снимал пуховик, а мозг всё никак не мог переварить услышанное: кто это может рассчитывать на его жену? Первым импульсивным порывом было ворваться в ванную и заорать: «Что за нахер!» И дальше наваждение должно было развеяться, а ситуация получить обыденное и безобидное объяснение. Но он как-то растерялся и пропустил этот момент. Он растерялся в острой ситуации – немыслимое событие! Дальше немыслимые события посыпались одно за другим. Он, не разуваясь, зачем-то прошёл в их комнату и сел на диван. Юлька спала в своей кроватке. Мысли роились в голове, он не мог собрать их в кучу, но всё перебивала даже не мысль, а ощущение – произошло нечто непоправимое. Будто кто-то умер. В оцепенении он просидел какое-то время, пока в комнату не зашла Вика в махровом халате и с полотенцем на голове.
– Ты почему здесь сидишь? И в ботинках?
Он молча смотрел на жену и будто видел её впервые. Нет, не так. Будто до этого он спал и видел её во сне. А теперь проснулся и видит совсем другого человека. По мере его молчания выражение Викиного лица менялось, в нём начала проступать какая-то несвойственная прежде жёсткость.
– С кем ты говорила?
У неё в глазах полыхнула решимость.
– Ты что, подслушивал?!
Ромка не был похож на себя. Вместо того чтобы взорваться, наорать, он как-то устало и чуть ли не оправдываясь, произнёс:
– Я не подслушивал, я услышал… Так с кем ты говорила?
– Тебя это не касается!
Не было сил выяснять отношения. Да и выяснять было, собственно, нечего. На него словно навалилась какая-то глыба, которая мешала думать, дышать, двигаться. Но он встал, прошёл в прихожую и механически начал натягивать куртку. Потом, будто очнувшись, вернулся в их комнату, подошёл к детской кроватке, нагнулся и поцеловал спящую дочку в щёку. Щека была нежной, горячей и даже чуть влажной – Юлька потела во сне. Перехватило дыхание, и он порывисто двинул в прихожую. Всё это время Вика молча стояла, скрестив руки на груди, и провожала его взглядом. Было ощущение, что её устраивает такой исход ситуации. Когда он уже открывал входную дверь, в прихожую из гостиной выглянула тёща и удивлённо спросила:
– Куда это ты?
Он вышел, не ответив, и закрыл за собой дверь.
Шёл лёгкий снег. Снежинки кружились в свете фар и неоновых названий. Немногочисленные прохожие сосредоточенно обтекали его на Калининском проспекте. Все куда-то спешили. Что значит куда-то? Все спешили к праздничному столу. Через три часа пробьют куранты и миллионы людей чокнутся хрустальными фужерами с шампанским. Этот праздник принято отмечать в кругу семьи. И счастливые, и неблагополучные семьи в эту ночь одинаково соберутся вместе. Так принято. А он шёл сквозь снег по Калининскому и не понимал, куда и зачем он идёт. Мысли так и не собрались в кучу, внутри была пустота. На дне пустоты зиждилось неизвестное прежде чувство, которое он не умел сформулировать. Пожалуй, больше всего это ощущение напоминало детскую обиду, неподдельную, искреннюю и сильную. Его предал самый близкий человек, и, как ни банально это звучит, жизнь потеряла смысл. Именно такие пафосные фразы лезли в голову, но именно они находили отклик в душе, которая больше ни на что не реагировала. Прежде он упивался своими обидами, приобретая взамен свободу поступков, хотелось немедленного действия – эго требовало мщения. Сейчас не хотелось ничего. Он просто потерял всё, включая собственное эго.
К сожалению, осталось тело. И оно мёрзло. Ромка подошёл к телефону-автомату и начал бездумно набирать знакомые номера. Женька был в Купавне у дяди. Они садились за стол. Конечно, он может приехать, ему все будут рады! При мысли о гостеприимном доме дяди Гены, где всегда тепло и уютно, Ромке стало совсем нехорошо и он, быстро попрощавшись, повесил трубку. Друзья отвечали, и все готовы были его принять, несмотря на то что он собирался свалиться как снег на голову за пару часов до Нового года. Это поддержало его морально, он уже не чувствовал себя маленьким и одиноким в большом городе. В итоге решил податься к Гришке, где собралась чисто мужская компания восемнадцатилетних солнцевских отморозков. Присутствовать при чужом семейном уюте казалось невыносимым. С Гришкой они вместе занимались в спортклубе МГУ, потому что его мама являлась доцентом геофака и в своё время устроила ещё совсем маленького сына в студенческую секцию, где тот прижился как сын полка. Сейчас Гришка был восемнадцатилетним студентом первого меда под центнер весом, с которым избегали встречаться на ринге и взрослые дяди. Несмотря на интеллигентское происхождение и колоссальную начитанность, дружбу Гришка, по прозвищу Доктор, предпочитал водить с самыми безбашенными разгильдяями из подмосковного Солнцева. На досуге они развлекались тем, что отлавливали по Москве длинноволосых поклонников металла и стригли их налысо бараньими ножницами. Сопротивление приветствовалось, но влекло за собой физическое воздействие. Ромка относился к Гришке и его компании свысока, как старший товарищ, потому что знал того ещё шестиклассником с доармейских времён. Тот факт, что теперь Доктор весил килограммов на пятнадцать больше и наверняка мог разделать Ромку под орех, никак не влиял на отношения старшего и младшего.
Через час он уже был на Юго-Западной в квартире, которая периодически представляла из себя блатхату, поскольку Гришкины родители-геологи подолгу зависали в тундре и прочих труднодоступных местах. Веселье было в полном разгаре. По полу катались пустые бутылки из-под водки, из магнитофона надрывался Высоцкий. Ромка понял, что сделал правильный выбор, и для начала накатил гранёный стакан водки, который ему уважительно налили. Закуски было мало. То есть из закуски были только полукилограммовые пачки пельменей «Останкинские». Их оставалось ещё полморозилки, но нужно было ждать, пока сварятся. Варили в маленькой кастрюле по одной пачке, поскольку большие кастрюли валялись в мойке уже несколько дней и покрылись зелёной слизью. Никто не хотел их мыть. Вся ванна тоже была завалена грязной посудой. Накатив стакан, Ромка первым делом распорядился начать уборку и мытьё посуды. В нём мгновенно проснулся армейский старшина. Дерзкие и наглые на улице, пацаны беспрекословно принялись наводить порядок. Как это часто случается, стае просто нужен был вожак. И неважно, что он не был самым сильным. Просто он сам знает, что вожак, и все тоже знают, что он – вожак. Потом придётся доказывать, но сейчас никто не ставит это под сомнение, потому что говорит и делает всё правильно. Они и сами чувствовали, что что-то не так, но было в лом. А пришёл человек, сказал, что надо сделать, и все начали это делать, и на душе у всех полегчало. Анархия – утомительное времяпрпровождение.