В ДАСе было тепло. И это было плохо. Потому что зашедших с мороза искателей приключений тут же развезло. И развезло их в очень нехорошую стадию, когда уже не можешь соображать, но ещё можешь двигаться. Неисповедимы пути Господни, и они привели Ромку с Гришкой в комнату первокурсниц экономфака. Девушки выпивали по случаю Татьянина дня и поначалу были не прочь видеть двух молодых людей нестрашной наружности. Но потом одной из девушек стало плохо, и она почему-то вознамерилась отдать содержимое желудка в открытое окно двенадцатого этажа. Поскольку подоконник был достаточно низким, а она через него перегнулась, то в комнате остались только её ноги и зад в несуразных синих трениках с начёсом. Гришка решил, что это предложение, и под предлогом подержать девушку, чтобы не вывалилась, крепко этот зад обнял. Пока девушка была занята безотлагательным и животрепещущим процессом, ей было ни до Гришки, ни до собственной задницы. А вот когда она сделала слабую попытку вернуть свою верхнюю половину в комнату, выяснилось, что Гришке довольно и нижней, где его руки уже вовсю хозяйничали, и он был абсолютно готов переходить к завершающей стадии знакомства, минуя представление, конфетно-букетный период, поцелуи при луне и прелюдию. Присутствие ещё четверых девушек в ярко освещённой комнате его в таком состоянии отнюдь не смущало. Потенциальная жертва высокой в прямом смысле слова страсти, будучи наполовину перевешенной в морозную темень за окном, не имела возможности в полном объёме изложить свою точку зрения по данной проблеме. А молчание – знак согласия, решил взволнованный Ромео и потянул треники книзу, обнажив белый, в красных точках прыщиков зад. Тут уже подруги несчастной, до того заворожённо наблюдавшие за процессом, принялись бурно не соглашаться с подобной постановкой вопроса, что выразилось, в частности, в расцарапывании Гришкиной физиономии. В итоге Ромка с Гришкой осознали себя выставленными за дверь. А как хорошо всё начиналось!
Надо было двигать дальше, но куда и зачем, они уже забыли. И тут Ромку переклинило. Он вдруг явственно увидел идущих по коридору фашистов в форме. Подал знак Гришке, и они спрятались за углом. Когда фашисты поравнялись с ними, Ромка выскочил и ловко задвинул одному прямо в глаз так, что чёрная эсэсовская фуражка с высокой тульей полетела в один угол, а её владелец в другой. Со вторым, который оказался значительно крупнее, пришлось вступить в спарринг. Большой фашист, пережив стадию внезапности, неплохо отбивался и пару раз не сильно достал Ромку прямым в голову. Гришка прыгал рядом и глупо спрашивал: «Помочь? Помочь?» Приходилось отвечать: «Я сам!» Хотя какого хера Гришка прыгает с дурацкими вопросами, вместо того чтобы убрать фашиста одним ударом, было непонятно. В итоге бой завершился победой Ромки по очкам, поскольку фашист, улучив момент, сбежал. Первый уполз ещё раньше. Одновременно удовлетворённый и раздосадованный, Ромка дал команду идти на улицу – почему-то он был уверен, что фашисты там. Так мажоры переквалифицировались в фашистов.
Едва выйдя из дверей общаги, друзья увидели негра, садящегося в такси. Оксюморон, да и только! Россия, ночь, мороз, всё белым-бело, и негр в такси! Ромка, движимый всё той же непоколебимой уверенностью, запрыгнул на заднее сиденье. Гришка за ним. Таксисту это не понравилось, и он не очень культурно попросил их покинуть машину. Тогда Ромка взял сзади шею таксиста в захват и потребовал объяснения ситуации, при которой аборигенам отказывают в услуге в пользу понаехавших. Гришка то же самое сделал с негром, который в отличие от таксиста, может, и рад был объясниться за что угодно, но в железных тисках не мог произнести ни слова. Гришка, расстроенный молчанием оппонента, сжимал объятия всё крепче, и ноги негра начали ёрзать по коврику чересчур часто и весьма хаотично. «Задушит! А ведь чёрных фашистов не бывает!» – понял Ромка и, оставив таксиста, принялся разжимать Гришкины руки. Таксист тем временем выехал на перекрёсток, где остановил машину, а сам выскочил, прихватив монтировку. Несмотря на позднее время, на перекрёстке оказалась ещё пара машин с шашечками. Таксисты – народ солидарный и тоже повыскакивали из машин не с пустыми руками. Вид взрослых, решительных мужиков с железом подействовал на Гришку отрезвляюще. Приятели покинули машину и, не прощаясь, мелкой рысцой направились во дворы. Их никто не преследовал.
Во дворах они повстречали ещё одного фашиста, прогуливавшегося с овчаркой, при ближайшем рассмотрении оказавшейся болонкой, что уберегло её вместе с хозяином от расправы. А вот дальше перед ними открылась широкая Профсоюзная улица, которая – Ромка не сомневался в этом ни секунды – простреливалась насквозь. А вдали ему виделась приближающаяся танковая колонна. Ни слова не говоря, он рухнул на пузо и пополз через улицу по-пластунски. Гришка недоумевал, но полз сзади. Периодически Ромка оборачивался и прикладывал палец к губам, Гришка согласно кивал, и они ползли дальше. Ох, и широкой же им показалась эта нейтральная полоса.
Дальнейший путь до общаги прошёл без приключений – то ли по причине отсутствия прохожих в 3 часа ночи, то ли они несколько протрезвели на морозе. Вход в ГЗ с 12 ночи до 6 утра без уважительных причин не разрешался, и Ромка показал Гришке свой излюбленный вариант проникновения в общагу в любое время суток, а именно перелезание через трёхметровый кованый забор. Он частенько использовал его и днём, чтобы не обходить и не тратить пару драгоценных минут – жизнь коротка! Когда они были на самом верху, их заметил сержант-милиционер, который должен был находиться в будке-проходной, но зачем-то вышел на улицу. В этом положении – они наверху, он внизу – между ними завязался диалог, который сводился к тому, что Ромка обещал набить сержанту морду, как только слезет. Сержант отвечал, что ждёт не дождётся, но Ромка слезать не спешил. Былая уверенность в собственной правоте покинула его, а вместо неё в душу закрадывались смутные сомнения в безукоризненности пути самурая. Наконец, основательно замёрзнув на заборе, они всё же спустились вниз уже без куража. Сержант, уточнив Ромкину комнату, простил нахальство – видать, сам оказывался в подобном состоянии – и пропустил домой.
А потом наступило утро…
«А наутро ему как давай сообщать!» – из ДАСа прилетело известие, что Ромка вчера чуть не выбил глаз одному сокурснику, который, оказывается, был в очках (первый «фашист»), и сломал нос другому (второй «фашист»). Первому наложили семь швов, второй сказал, что зла не держит – с кем не бывает. Они несли сковородку жареной картошки с кухни, когда Ромка в невменяемом состоянии выскочил как чёрт из табакерки. Картошку, к сожалению, в отличие от глаза, спасти не удалось. Она разлетелась по всему коридору, а потом её ещё и потоптали. Шутки-шутками, а стыдно было – не то слово! Раскалывалась голова, подкатывало к горлу, душа корчилась в конвульсиях. Гришка проблевался и чувствовал себя более-менее, да и то – центнер весу! Ромка блевать не умел: когда к горлу подкатывало, казалось, что проще умереть, и он сдерживался изо всех сил. Два будущих врача наперебой предлагали ему разные способы, уверяя, что станет сильно легче. Про два пальца он и слышать не хотел, а потому остановились на варианте выпить пол-литра тёплой воды из-под крана с солью. Вода пузырилась тонкими ниточками – хлорка выходила. Ромка давился, кривился, но пил. А куда деваться? А как выпил, рвоты как не было, так и нет, только живот раздуло, и стало ещё хуже. Хоть казалось, что хуже некуда. Тут снова позвонили из ДАСа (Ромка жил в аспирантском корпусе, где на каждом этаже был вахтёр, а у него, соответственно, телефон, и вахтёр звонил специальным звонком в комнату, чтобы пригласить к телефону) и сообщили, что Серик, чей глаз пострадал, хочет 500 рублей в качестве компенсации вреда здоровью. У Ромки отлегло от сердца: значит, у парня всё не так уж плохо, раз о посторонних вещах думает! Он тут же вскочил, хотя минуту назад собирался помирать, быстро оделся, расчехлил заначку и помчался в ДАС. В ДАСе заплатил Серику и долго извинялся, потом долго извинялся перед морпехом Толиком, вторым пострадавшим, в глубине души удивляясь, как такой амбал его самого не прибил – пожалел, наверное. Толик добродушно пробасил: «Ладно, дело житейское, картошку вот только жалко!» – от компенсации вреда гневно отказался: «Да, пошёл ты!» Нос Толика смотрел вбок. Но он и до этого смотрел вбок, только в другую сторону…
А когда Ромка вернулся в общагу и его накрыло второй волной похмелья – депрессией, представляющей весь мир в чёрном цвете, а себя самого – средоточием зла и пороков, снова позвали к телефону, и он услышал то, чего ждал и боялся:
– Привет! Приезжай, мне плохо без тебя…
Часть VIII. НЕУДАЧНИК
Он ехал в метро и не представлял, как встретится с Викой. Казалось, прошла вечность с момента расставания. Значит, он не ошибался в главном – любовь всё же была, если она, переступив страх и гордость, набрала его номер! Но как жить дальше, как смотреть в глаза друг другу? Его самолюбие кровоточило. Он боялся и ждал этой встречи, он не мог не поехать – он любил её гораздо сильнее, чем представлял себе до этого!
Было уже поздно, в квартире все спали, она ждала его в дверях. Потом он сидел на диване в их комнате, смотрел в темноту за окном, она на ковре у его ног, но не касаясь и глядя в стену, глухо говорила:
– Я написала стихотворение. Называется «Бал у Сатаны».
Она прочла. Ему было очень больно слушать несомненно талантливые, а потому такие страшные строчки, в которых она выворачивала саму себя наизнанку. Она совершила ужасную ошибку, она раскаивается, но не хочет сама себя простить и не просит его это делать. Она просто делится этим с ним, потому что больше ей не с кем…
Теперь он смотрел на неё – правильный профиль, чуть подрагивают тонкие, изящно вырезанные крылья носа, он любил её в этот момент, и от этого было особенно больно. Что важнее – самолюбие, гордость, принципы? Или это красивое и уже такое родное лицо? А вон в кроватке посапывает их произведение – чистое и ни в чём не виноватое!