Он протянул руку, и она прильнула щекой к его ладони. И так они сидели ещё долго. А потом легли спать.
Вроде всё наладилось. Он вернулся, и, казалось, жизнь вошла в прежнюю колею. Но что-то изменилось. В их отношениях исчезло нечто незаметное, но важное. Ромка не умел сформулировать, что именно. Может быть, доверие?
Они боялись ссориться. Но поводы возникали с неприятным постоянством. А ещё он перестал быть для неё безусловным авторитетом, и его это серьёзно напрягало. Ромка как-то по умолчанию считал, что в семье должен быть один ведущий и один ведомый. И это не про лидерство, ведь если оба любят, то нет почётной и непочётной роли, это лишь вопрос распределения ответственности, не более. Он принимает стратегические решения, значит, он и несёт за них ответственность!
Вика же как-то бессознательно начала пытаться копировать родительские взаимоотношения, видя только верхушку айсберга, где мать командовала отцом, и не понимая, что в глубине всё устроено гораздо сложнее: там переплелись и любовь, и уважение, и готовность отца поступиться лидерством, которого ему с избытком хватало в реальной жизни за пределами семьи, и потребность матери в подобном самоутверждении, как компенсация собственной несостоятельности за стенами квартиры. Но главное негласное правило заключалось в том, что Зинаида Алексеевна проводила постоянную, незаметную на первый взгляд, но титаническую работу по поддержанию тепла и уюта в семье. Где всё подчинялось главной цели: муж не должен заботиться о быте – он может смело летать к звёздам или в загранкомандировки, не переживая за тылы. Интересы мужа она ставила выше своих и даже дочери, в чём, наверное, никогда не созналась бы. Но так было, и это держало их вместе, цементировало отношения, и, возможно, именно поэтому красавец-лётчик и герой, неизменно вызывавший недюжинный женский интерес, где бы ни оказался, никогда всерьёз даже не рассматривал романы на стороне. Ну, в крайнем случае, мимолётную интрижку по пьяни, если поклонница оказывалась чересчур настырной.
Всего этого Вика не понимала и не видела в силу, прежде всего, молодости и неопытности, но пыталась копировать только внешние проявления. Ромка же, в свою очередь, не делая скидку на неопытность жены, не понимая, что она только ищет своё место и в жизни, и в семье, довольно грубо обрывал подобные попытки, будучи свято уверен в собственной правоте. Ему казалось, что любовь, если она есть, автоматически должна расставить всё по своим местам и указать каждому его место в семейном котле. Эх, слишком молоды они были! И бескомпромиссны!
Ссора всё-таки случилась. Из-за какой-то мелочи, которую тут же и забыли. Но то, что старались сдерживать оба – взаимное недовольство, неудовлетворённые амбиции, накопившуюся усталость, да чёрт ещё знает что – прорвалось и, как бурный поток воды в половодье, мутный и густо замешенный с мусором, в какие-то секунды заполонило вдруг всё пространство вокруг. Они не стеснялись в выражениях! В какой-то момент с Ромкиных губ сорвалось: «Шалава!» Викины огромные зелёные глаза сузились и превратились в две полоски, в них полыхала ненависть. Она размахнулась и влепила ему звонкую пощёчину. В ушах зазвенело. Он с трудом сдержался, чтобы не ответить на автомате. «Ну, вот и всё! – пронеслось в голове извивающейся змейкой. – Теперь действительно всё!» В этот момент он её совсем не любил, а она его ненавидела! Ромка впервые принялся собирать свои вещи – прежде уходил сгоряча и в чём был. Вещей оказалось на удивление совсем немного, они все поместились в спортивную сумку и два пакета. Подарки тестя, привезённые из-за границы, он не брал.
Ромка шёл по университетской аллее от метро, нёс сумку на плече, пакеты в руках и где-то глубоко внутри себя ощущал, что на этот раз действительно всё. Стоял март месяц, дул свежий ветер, сквозь разрывы облаков проглядывало пронзительно-голубое небо. Пахло весной и надеждой. Это было иррациональное чувство – на душе одновременно и горько, и небезнадёжно. Он устал. Устал бороться. Неужели любовь – это всегда борьба?
Через неделю мандатка. Он не пройдёт, потому что не сможет соврать, что в семье всё хорошо. Владимир Алексеевич говорил, что на крайний случай есть запасной вариант – его на год оставят в резерве. И за этот год он должен заново жениться. Непременно на москвичке, предварительно согласовав кандидатуру с ведомством. Почему на москвичке? Да потому что ведомство не даёт квартиры таким зелёным молокососам, как он. Сначала послужить надо, зарекомендовать себя. Как минимум, закончить институт – разведшкола, оказывается, называлась институтом! Как-то у него не вязалось в голове беззаветное служение Родине с необходимостью женитьбы для этого на москвичке. Да ещё и с предварительным согласованием кандидатуры. Он жизнь готовился отдать, а ему – женись сперва! Неженатые жизни не дозволяется жертвовать! Он впервые почувствовал какую-то фальшь со стороны организации, которой прежде безоговорочно верил. Он верил жене, верил ведомству, считал свою жизнь определённой и устоявшейся, но подул весенний ветер, разогнал облака, и он идёт, никому не нужный, а потому свободный, как будто только вернулся из армии. Вернулся туда, где его успели забыть, и нужно начинать всё сначала.
Начинать сначала… А времени-то и не остаётся. Однокурсники уже давно суетятся, трудоустраиваются. Только и разговоров, у кого родители где договорились. Иногородние – те сами подпрыгивают, но зацепиться в Москве, похоже, никому из них не удастся. Без прописки ни в какой Госплан тебя не возьмут! Прежде Ромка был спокоен как удав, его эта суета не касалась, и все думали, что уж его-то тесть устроит, мама не горюй! А вот теперь ни прописки, ни своего угла – общага через три месяца закончится. И здравствуй, Пенза?! Спрашивается, зачем было семь лет назад «рваться из сил, из всех сухожилий!» – он мог легко поступить в любой местный институт, жить дома, не ходить в армию. Ромка чувствовал себя у разбитого корыта.
Ну и одиночество давило, всё-таки он привык жить в семье. Отдушину находил в спорте – тренировался как сумасшедший. Никакой личной жизни не было – Вика его не отпускала. Зато как-то незаметно раскручивался бизнес. Когда не жаждешь денег чрезмерно, но всё делаешь спокойно и правильно, они будто сами притягиваются. На Восьмое марта, к которому подготовился заранее, он за день продал пять коробок духов – 200 флакончиков – и заработал полторы тысячи чистыми. Каждый вечер в его дверь непрерывно стучали – приходили за духами, за джинсами, за импортными кроссовками – у Ромки всё водилось. Он не считал это занятие чем-то серьёзным – просто чувствовал, где есть деньги, нагибался и подбирал. А вот распределение – это серьёзно. И то, что оно неизбежно приближалось, действительно угнетало.
Впрочем, скоро у него появился гораздо более серьёзный повод для переживаний, который даже вытеснил на время тоску по семье. Как-то, прямо во время лекции, в поточную аудиторию заглянул начальник курса и поманил Ромку пальцем. Он отвёл его в свободную аудиторию и сообщил, что там с ним хотят пообщаться. Ромка решил, что это дежавю – полгода назад тот с таким же загадочным выражением лица отправлял его в комнату № 119 Главного здания на собеседование с Сергеем Ивановичем. Предчувствие не обмануло, в аудитории находилось двое мужчин средних лет, в серых костюмах с галстуками, будто в униформе, и с казённым выражением на лицах. По сравнению с Сергеем Ивановичем они были какие-то постные.
– Ну, что же, Роман Александрович, давайте знакомиться! – говорящий даже не пытался выглядеть радушным. Очень скоро стало понятно, что ведомство они представляют то же, но совсем другое подразделение. И о Ромкиных контактах с их коллегами не осведомлены. Они пришли по его душу…
– Роман Александрович, вам знаком Алан Джеймсон?
Ему очень не понравился этот вопрос. Он буквально на прошлой неделе купил у стажёра МГУ американца Алана двести долларов, которые в тот же вечер продал неграм в общаге Лумумбария, то есть Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы, заработав двести рублей – зарплата научного сотрудника, между прочим. Хорошо, что не оставил себе, как хотел поначалу. Иначе он бы сейчас обделался: 88 статья УК РСФСР, на жаргоне «бабочка» – валютные операции, от трёх лет до расстрела – это тебе не спекуляция…
– Да. Я не знаю фамилию, но знаком с одним американцем по имени Алан.
– Что вы можете о нём рассказать?
– Да я даже не знаю. А что вас интересует?
– Как вы познакомились? На какой почве сошлись? Как он относится к нашей стране?
Ромка интуитивно включил дурака. Но старался не переигрывать. Страх холодком расползался вдоль позвоночника.
– Я точно не помню… – С Аланом его познакомил фарцовщик и валютчик Серёга, и это был неправильный факт, который лучше не афишировать, может, они и не знают, не всевидящие же они, в конце концов. – Кажется, в столовой. Да мы особо и не общаемся. Так, виделись несколько раз. В СССР ему всё нравится. Особенно девушки!
Контрразведчики невольно ухмыльнулись.
Дальше Ромка разливался соловьём. Про любовь Алана к Стране Советов, в которой тот, правда, никогда не признавался, можно и нужно было говорить подольше, пока не прервут, – тем самым он уходил от неприятных тем. Сначала его слушали внимательно, потом заскучали, поскольку фактуры в его повествовании не наблюдалось, и, наконец, перебили:
– А скажите, вступали ли вы с Аланом в деловые отношения?
– Не понимаю, что вы имеете в виду?
– Ну, приобретали у него какие-нибудь вещи, ценности, может быть валюту?
– Один раз я приобрёл у него бутылку водки!
Оперативники снова едва заметно улыбнулись. Ромка интуитивно умудрялся понижать серьёзность беседы. А фактически допроса.
– И что вы сделали с этой бутылкой? И, кстати, откуда у американца водка?
– Ой, он её в валютном магазине купил. Вот наивный, она же там сумасшедших денег стоит! Как будто не мог в очереди постоять в обычном магазине? Но водка наша – «Столичная»! А что сделали – так выпили с девчонками. У нас уговор был – с меня подружки, с него выпивка!