Оперативники заинтересовались:
– Что за подружки? Было ли у вас продолжение?
– Оля и, кажется, Ира. Они парикмахерши из Подмосковья. Больше ничего не знаю, я с ними на Арбате познакомился. Продолжения не было – они водку выпили, закуску съели, а дать – не дали!
Глаза у оперов блестели, они сдерживались, чтобы не расхохотаться. Ромка уверенно играл непосредственность. Они это понимали.
– Ладно, Роман Александрович, давайте начистоту. У нас есть данные, что вы покупаете у американца Алана Джеймсона валюту и перепродаёте её.
Последовала пауза. Ромка тоже молчал. И лихорадочно размышлял. Его кто-то сдал, и он догадывался, кто это. Но ни Алан, ни негры, которых он не знал и которые не знали его, не стали бы этого делать – дураков там не водилось. А значит, показания косвенные, они его просто пугают, скорее всего, с целью вербовки. Ему было страшно, но ничего подписывать он не станет!
– Также у нас есть данные, что Алан Джеймсон сотрудничает с американскими спецслужбами…
Ромка по-прежнему молчал.
– Роман Александрович, мы рассчитываем, что вы, как комсомолец и патриот, расскажете нам всё, что вам известно про деятельность Алана Джеймсона в СССР.
– Да я всё, что знал, рассказал. Мне ничего не известно про какую-то его враждебную деятельность. А если бы было известно, я бы сразу сам пришёл к вам и сообщил! – Ромка говорил абсолютно искренне. В его тоне были горячность и напор!
– Хорошо, мы вам верим и рассчитываем, что если вам что-нибудь подобное станет известно, то вы немедленно нам сообщите. Также если кто-то из однокурсников или просто знакомых позволит себе какие-то высказывания сомнительные… И вообще, любые необычные факты! Вот телефон, сразу звоните. А ровно через месяц, двадцать первого числа в четырнадцать ноль-ноль ждём вас на встречу в гостинице «Россия», номер 437. Снизу из бюро пропусков наберёте внутренний номер. И запомните, вам лучше быть откровенным с нами, мы знаем гораздо больше, чем вы можете себе представить!
– Если только мне станет известно о какой-то враждебной деятельности против нашей страны, я немедленно сообщу! – Ромка сам верил в то, что говорит! Другое дело, что он был уверен в том, что ничего подобного ему известно не станет – шпионы не бродили по улицам и не вербовали прохожих. А вот про идеологически сомнительные высказывания он не обещал сообщать. И не собирался этого делать! Но этого и не требовали. Сейчас не требовали…
Он был страшно рад, когда его отпустили, но чувствовал, что внутри начал тикать счётчик – месяц пройдёт, и придётся снова встречаться. Уже на их территории, и что от него захотят там, неизвестно. Но ничего хорошего точно!
Заехал Гришка.
– Ну, ты как?
– Как-как? Кверху каком! Скоро распределение, прописки нет – и полечу в Пензу, как перелётный ёж!
– При чём тут ёж?
– А при том, что ёж – птица гордая, пока не пнут, не полетит!
Гришка ощерился в недоброй усмешке. Он находился в том возрасте, когда мир предстаёт в чёрно-белом свете, не имея полутонов, и делится на своих и чужих. И все, кто не с нами – те против нас. Казалось, он ищет врагов повсюду – ему не терпелось снова и снова проверять свою вдруг проснувшуюся недюжинную силушку.
– Слушай, там Фома опять народ собирает, не знаю зачем, но точно надо кому-то навалять!
– А чё платит?
– По червонцу на нос.
– Не поеду. Из-за червонца полдня тратить.
– Слушай, давай с ним поговорим, может, поможет насчёт прописки? Он мне в прошлый раз сказал, что ты ему понравился. Говорит, обязательно возьми этого дерзкого!
Это был парадокс. Фома, он же Фомин Аркадий Самойлович, являлся ни много ни мало секретарём по идеологической работе райкома комсомола одного из центральных районов Москвы – большая птица! И при этом собирал вокруг себя самую что ни на есть шпану, вообще ни разу не соответствующую кристальному облику комсомольца – фактически идеологических противников! Задания давал какие-то мутные, неотчётливые, но платил реальные деньги. Воистину, всё смешалось в доме Облонских!
– Хорошо, поехали.
На автобусе № 111 добрались до Октябрьской, немного прошлись, и вот они уже в актовом зале райкома. Ощущение, что попали в клуб зоны на малолетке – зал набит стрижеными насупленными подростками, чьи лица преимущественно не отражали работу мысли. Зато агрессии было хоть отбавляй. Ромка чувствовал себя чересчур взрослым и абсолютно инородным в этой толпе, Гришка непрерывно здоровался и отвечал на приветствия. На трибуне инструктор райкома что-то бубнит про угрозу перестройке со стороны пятой колонны в лице продажной интеллигенции. Его никто не слушает. В углу Фома раздаёт реальные инструкции. Вот он, перебивая оратора, выкрикивает в толпу: «Так, ещё старшие троек есть? Подходите сюда!» Гришка начал протискиваться к нему. Он – старший тройки, состоящей из него, Ромки и Бизона, чья лохматая голова с кабаньим загривком возвышается над соседними. Завидев Ромку, Бизон раскрыл мощные объятия, легко раздвинув окружающих – он отличался редкой сентиментальностью.
Через полчаса они погрузились в три пазика со шторками на окнах. Ехать оказалось совсем недалеко – до Крымского моста. По дороге Гришка рассказал, что нужно делать:
– Короче, там демонстрация на Крымском. Надо, типа, охранять наших, которые с плакатами «Даёшь перестройку!» и всё такое! А которые с другими плакатами – аккуратно по печени, а плакат под ноги.
– Во ништяк! – Бизон сладко жмурился, как толстый кот на печке.
– Когда это тебе коммуняки нашими стали? – удивился Ромка. Ему самому было безразлично, кто и с какими плакатами ходит. После службы в армии и разочаровании в комитете госбезопасности он не верил ни в какие политические лозунги, чётко понимая, что помочь себе человек может только сам. А любое государство и любая власть – по определению враги, какими бы благородными идеями они ни прикрывали свою сущность – стремление паразитировать на теле обывателя.
Казалось, Гришка смутился. Он даже потряс головой, словно стряхивая морок, и ничего не ответил. Бизон вопросительно переводил взгляд с одного товарища на другого. Сам он не любил задумываться над сложными материями, но поскольку по какой-то непонятной прихоти считал себя интеллигентом, то был до противного щепетилен в вопросах кого бить и за что. Вопрос «А нужно ли вообще кого-то бить?» перед ним никогда не стоял. Нужно! Но важно – кого и за что?
Когда доехали до места, все вопросы отпали сами собой – людское море затопило весь Крымский мост и простиралось куда хватало глаз. Никаких провластных участников, равно как и плакатов, не было и в помине.
Они пару часов просто потолкались в толпе, наслушались правды и небылиц, а потом вернулись к автобусам. Впрочем, автобусов на месте не оказалось. Не расстроившись, пошли в райком. Идти было десять минут. В актовом зале стояла очередь из старших троек к столу, где Фома выдавал деньги. Старшие расписывались в школьной тетрадке и получали по 30 рублей. Никаких вопросов никто никому не задавал. Гришка, получая три червонца, что-то сказал Фомину. Тот поднял глаза, нашёл взглядом Ромку и поощрительно кивнул. Ромка кивнул в ответ.
– Он сказал, есть варианты с пропиской. Вечером, говорит, заезжайте, всё обсудим. Адрес дал! – Гришка сиял. Ромка тоже приободрился. Забрезжила надежда – Фома представлял власть. И был мутным – то, что надо!
Ещё Гришка сказал, что Фома любит коньяк. По дороге в общагу на полученные деньги купили бутылку коньяка и закуски. Бизона отшили – тот не умел пить, впадал в дурь и вообще в данной ситуации был лишним. Как-то так получилось, что бутылка до вечера не дожила. И закуска тоже. Пришлось срочно искать ещё и покупать уже на свои. Ровно в восемь они были на Ломоносовском, 18, в доме преподавателей МГУ. Фома встретил их как старых знакомых. Ромка не понимал до конца, чем он так приглянулся комсомольскому аппаратчику, но предварительно распитая бутылка не поощряла критического настроения. Мир был благостен.
Подаренную бутылку Фома тут же выставил на стол, и они её быстренько убрали. Появилась следующая. Её постигла та же участь. Закуски было мало, Гришка жрал как носорог, и всё кончилось ещё на первой бутылке. Дальше пили, занюхивая корочкой чёрного хлеба. Шло превосходно. В какой-то момент Гришку развезло. Ромка держался, потому что ждал разговора по своему вопросу, который всё никак не начинался. Фома не выглядел пьяным. Когда закончилась вторая бутылка и есть тоже стало нечего, Ромка пошёл на кухню мыть посуду. Вышел Фомин:
– Вот, чувствуется, что человек армию отслужил. Не то что эти трудные подростки, только свинарник способны разводить. Слушай, ты проводи, наверное, Гришу до метро и возвращайся, поговорим спокойно.
Ромка внутренне просиял – не забыл. Серьёзный человек!
Однако, когда он вернулся, события начали развиваться странным образом.
– Ромкин, можно я так буду тебя называть? Что-то меня кроет. Давай завтра поговорим, утро вечера мудренее. Оставайся у меня. Сейчас поспим, а с утра со свежей головой всё обсудим. – И не дожидаясь его реакции, Фома начал застилать разложенный диван.
Ромка даже не понял поначалу, что его насторожило. Башка болела с перепоя и от того, что он старался держаться более-менее трезвым. К тому же была глубокая ночь и ужасно хотелось спать. Фома застелил диван, положив на него две подушки и одно одеяло. И тут у Ромки в голове щёлкнуло. Нет, ему много раз приходилось ночевать с друзьями и даже в совсем незнакомых компаниях, бывало, и на одном диване, но никто никогда не предлагал ему спать под одним одеялом. Кроме девушек, конечно. Он мгновенно протрезвел, это стоило адской головной боли. И растерялся… Что дальше, как себя вести?
– Постель застелена, давай баиньки…
– Ой, Аркадий Самойлович, я пойду. Я у себя в общаге переночую. А утром буду у вас, во сколько скажете.
– Никаких общаг, даже не вздумай! На улице глубокая ночь, я тебя не отпущу! И что это ты мне выкаешь, мы же давно на «ты»!