х у Леры, когда с Лерой сравнялась: вышла замуж, да еще так удачно - за военного переводчика, со званием, выездного... Правда, толстого и с одышкой, но выездного! Тогда-то и появилась - нарядная, умело подкрашенная, с сувенирами из далеких стран, загорелая и похорошевшая, даже, можно сказать, интересная. Вроде и ноги уже не были такими кривыми...
Простодушная Лера охотно к старой дружбе вернулась, а Женя все время чувствовал некое напряжение рядом с Надей, незримые токи, исходившие от нее, особенно когда умер муж, в чине уже подполковника. Перенапрягся на Ближнем Востоке в год очередного кризиса: сутками пропадал у радистов, переговариваясь с нашими боевыми летчиками. Наконец общими усилиями огонь, опасно тлевший в нефтяном регионе, удалось погасить; Веня прилетел в Москву передохнуть, и на второй же день его хватил обширный инсульт. Увезли вечером, Наде велели прийти утром, а утром его уже не было - ничего не смогли сделать!
Что творилось с Надей!.. Страшно вспомнить. Она и теперь еще от удара этого до конца не оправилась. Лера и теперь часами ее утешает - чаще по телефону, а Женя при редких встречах ловит на себе негодующий, горький и гневный взгляд черных глаз.
Нет, эта шикарная, двухэтажная дача - с камином, сауной, комнатами для гостей - не для него. Да и хочется, если честно, побыть одному, в пустой квартире, да и в самом деле пора съездить в Ленинку: не хватает кое-чего для законченной почти работы.
Но теперь Жене казалось, что он предчувствовал встречу с Таней.
5
Олимпийская деревня создавалась, о чем как раз и говорило ее название, для Олимпиады. Той самой, позорно провалившейся, нагло совпавшей с вводом советских войск в дружественный Афганистан. А ведь во времена олимпиад с древности наоборот - прекращались войны, останавливались, а не зачинались сражения. Наверху неужели никто не знал этих священных заповедей? Ведь кроме малограмотных - у руля - маразматиков, были же референты - целый аппарат молодых, энергичных, знающих! Должно быть, боялись...
Это было началом конца: дряхлеющая империя давала свой последний бой. Ей оставалось жить еще десять лет - мгновение для истории.
Короче - сорвали власти Олимпиаду: уважающие себя спортсмены отказались приехать. Уважающие себя страны бойкотировали Московские игры. Пустой стояла деревня. Пустой была запертая на время игр Москва; заполненными лишь на треть - стадионы. Вяло продавались дорогостоящие сувениры - Палех, Гжель, авторские расписные подносы, украинские шали. Разовые стаканчики, кофе и сливки в финских крохотных упаковках и прочие для советского человека диковины можно было купить даже в привокзальном буфете. Огромные убытки понесла страна вместо ожидаемой прибыли. И потому спешно стали распродавать в Олимпийской деревне квартиры. И даже отдали часть очередникам.
- Должно же и нам когда-нибудь повезти, - философски сказала Лера. Подумать только, трехкомнатная! - Она обняла мужа. - Одна - тебе за степень.
- Вообще-то кандидатскую они не очень считают, - честно признался Женя. - Но это уж институт постарался. Наши бились, как львы!
- Да, в институте тебя уважают, - заметила Лера.
- Это потому, что я такой умный! - похвалил себя Женя и обнял, и закружил по комнате в коммуналке тогда еще тоненькую и легкую Леру.
- Только очень уж далеко, - вздохнула, высвобождаясь из его рук, Лера. - Край света...
- Одно из двух! - Женя даже обиделся. - Или коммуналка, но в центре, или...
Лера не дала ему закончить.
- Нет, нет, нет! - воскликнула она возбужденно. - Хватит с нас коммуналок! А к расстоянию мы привыкнем.
И они действительно скоро привыкли: были ведь еще молодыми, подвижными. А красота вокруг сияла какая! Новые высокие дома, лес, синевший вдали, и птицы заливаются по утрам... У себя, в центре, они и не знали, что где-то еще в Москве поют птицы! И - все под рукой: детский сад, магазины, прачечная, химчистка... Да и разве сравнить их отдельную, светлую, свеженькую квартиру с тем убожеством в коммуналке, где они прожили столько лет?
На радость обоим в местных школах требовались учителя практически по всем предметам, и Леру встретили радостно, взяли охотно, несмотря на маленького Дениса: энергичная, молодая, но уже со стажем, да еще из известной, престижной школы. А Женя приноровился к длинной дороге на обе работы, и она ему даже нравилась: можно было читать вволю, тем более что "Юго-Западная" была конечной и, забившись в угол, почти всегда удавалось сидеть.
В новой квартире впервые в жизни у них появилась спальня. Общая, конечно, с Дениской, но настоящая спальня, с широкой тахтой и детской кроваткой. Да еще осталось место для шкафа! По утрам Лера царственным жестом набрасывала на тахту цветастое шелковое покрывало, вспоминая, как скатывала и прятала в бабушкин комод постели - там, в коммуналке, - чтобы днем сидеть на диване, на котором ночью спали.
А еще у Жени был теперь кабинет - с новым письменным столом (сам выбирал!), книжными застекленными полками и диваном для отдыха и раздумий. Тем самым, на котором провели они столько дней и ночей... Вначале он суеверно боялся, что в этом непривычном комфорте ему будет плохо работаться (по той же причине Женя долго боялся купить пишущую машинку), но, к радостному его изумлению, работалось хорошо, и казалось, лет через пять-шесть он так же легко, как кандидатскую, напишет и защитит докторскую диссертацию. Другое дело, что докторская как-то не получилась - он много писал и печатался, даже в "Вопросах истории", но больше в прессе, много преподавал, хорошо зарабатывал, и докторская, за которую надо было сесть основательно, все отринув, уплывала куда-то вдаль, а потом и вовсе стала ненужной - ни институту, ни обновленному постсоветскому обществу.
А квартиру свою Женя любил, особенно кабинет, в котором так славно писалось! Вот странно: оказалось, что духовным ценностям материальные не помеха, если, конечно, не посвятить жизнь, как Надя, какой-нибудь даче.
Женя отпер дверь, вошел в пустую квартиру. Хорошо! Он поставил на плиту чайник и встал под душ. Господи, до чего хочется к Тане! Щекочущие струйки, сбегавшие по телу, спровоцировали желание. Удивленный, немного сконфуженный, а больше гордый собой, стоял он под душем, пока пронзительный свист чайника не вытащил его из ванной.
- Да ладно тебе, рассвистелся, - сказал чайнику Женя, переставляя его на другую конфорку. - Вот купим тефалевый - тот сам отключается, - а ты вопишь на весь дом!
Женя напился чаю, прошел к себе в кабинет и уселся за стол. Выкладки, сделанные в библиотеке, послушно превращались в текст. Женя любил этот процесс, когда фразы сами вели за собой, и сверкала нежданно-негаданно оригинальная мысль, выводы послушно выстраивались в стройный ряд, а он их только записывал. Интересно, какая тема у Тани? Нужно спросить.
Мысль о Тане, мелькнув, пропала, но вообще-то Таня все время была рядом с ним. Он и писал сейчас для нее, ей стараясь понравиться, хотя, разумеется, ничего из написанного не собирался показывать, он и спорил как будто с ней, как когда-то спорил с Лерой, вгрызаясь в исторические реалии, он старался сделать в ее отсутствие максимум, сдать работу точно в срок, в понедельник - она была плановой, - чтобы освободить для них обоих время. К вечеру работа была закончена.
- Завтра перечитаю и напечатаю, - устало потянулся Женя: сказалась бессонная ночь.
Он не любил компьютерного набора, тем более что девочки в институте ляпали ошибки, немыслимые для прежнего, разогнанного машбюро, и потому все свои работы печатал сам на старенькой "Оптиме" - ему охотно разрешили взять институтскую машинку домой.
- Да кому они теперь нужны? - сказал добрейший Иван Федорович, начальник АХО. - Все сидят за компьютерами. Только вот как дотащите?
- А я с Пал Палычем договорился, - ответил Женя. - У него "Жигули".
- Ну-ну...
Так у Жени появилась уже электрическая машинка - последнее слово доперестроечной техники, - служившая теперь верой и правдой. Первая, купленная к кандидатской, покорно стояла в углу.
Спать Женя завалился в десять, уснул мгновенно, и всю ночь ему снилась Таня. Проснулся в шесть от ослепительного, бьющего в глаза солнца. "Еще целый день... Нет, больше!" Ведь он увидит Таню лишь вечером... Хорошо, что у него есть работа. Хорошо, что она есть всегда, а теперь, когда открылись архивы - не все, но многие, - ее более чем достаточно.
Его всегда поражали не старые еще мужчины, игравшие во дворе в домино, пожилые, но не старушки, женщины, сидевшие рядком на лавочке у подъезда и провожавшие каждого входившего-выходившего внимательным взглядом. Неужели и он когда-нибудь таким станет? Нет, никогда, ни за что! Даже если доживет до ста лет. В истории неизменно остаются неизведанные глубины, до которых хочется докопаться, и когда-нибудь появится в его доме компьютер с выходом в Интернет, и все самое свежее, интересное будет у него под рукой. Петька вон готовит абитуриентов к экзаменам и купил компьютер. Обещал найти кого-нибудь для него.
- Занимайся своей наукой, - решительно сказала Лера. - Уроки давать буду я.
Мысль о Лере смутила. Во вторник она вернется, и что тогда? Хорошо хоть не в понедельник! Никогда Женя не жил двойной жизнью - так, мелкие интрижки на море, гаснувшие в Москве после двух-трех звонков. Да ему никто всерьез и не нравился. С Лерой спали все реже и равнодушнее; он уж думал, что как мужчина идет к финалу, и вдруг... "Какая женщина мне досталась!" задыхаясь от изумления, благодарности судьбе, подумал Женя. Нет, Таню он не отдаст. "Ведь это любовь? - спросил он себя, заранее зная ответ. - Да, любовь. Только бы она мне поверила и меня не бросила! Придется сказать про Леру - нельзя не сказать. Придется объяснить: это совсем другое..."
Так думал Женя, пока одевался, завтракал и садился перечитывать им написанное. И весь день ему работалось азартно и споро, как во времена юности, потому что он ждал Таню, ее возвращения с дачи. "Мама и дочка..." Мужа, теперь уже ясно, нет. "Какая женщина мне досталась! - снова подумал Женя. - Да еще свободная. Ужасно, если б ее кто касался!" Невыносимая ревность полоснула по сердцу, и это тоже было впервые: Женя искренне считал себя неревнивым, да он и был таким! Но сейчас при одной только мысли, что мог быть муж, кровь бросилась в голову, мучительно заболел затылок. "Н