1/2 недели, впал в состояние психоза, содержание которого оба раза строилось преимущественно на его отношении к жене. Отдельные понятные связи мы вскоре перечислим. А прежде зададим себе вопрос о причине, которая привела этого мужчину к такой психотической реакции на свою жизнь. Был ли это его постоянный, существующий с детства душевный склад? (Не было ли дело в истерической реакции?) Или этот мужчина изменился в результате какого-то процесса, и речь идет о реакции на основе вызванного этим процессом изменения? (Идет ли речь о шизофренической реакции?) Мы придерживаемся последнего взгляда на следующих основаниях: сам психоз не обнаруживает характерное при столь тяжелых формах истерической реакции помрачение сознания, отсутствует истерический характер, а сам психоз не имеет ни единой черты театральности. Отсутствуют истерические стигмы. Среди признаков острого психоза фантастичность содержания, богатый мир переживаемою без явно выраженного помрачения сознания при сохранившейся способности ориентироваться и ясных воспоминаниях относятся к тем чертам, с которыми мы привыкли часто встречаться при психозах более точно установленных процессов. Констатировать определенное начало процесса было невозможно, однако в пользу наличия процесса говорят странный круг чтения, упрямое поведение больного, последующее действие психоза, которое при рассудочном понимании им болезни не позволило ему выработать также и эмоционально ясную объективную установку к ней, его лишенное критических черт, несмотря на всю неверность его жены и ее нежелание жить с ним, упорно удерживаемое стремление к совместной жизни, его оптимизм в этом отношении, его склонность к болезненным заблуждениям (недоверие по отношению к врачам), и, наконец, его несколько странные письменные произведения. И если процесс не может рассматриваться как доказанный в строгом смысле, то все же убедительным представляется то, что данные психозы не являются ни алкогольными, ни истерическими и что они, по крайней мере, состоят в родстве с обычными шизофреническими, богатыми переживаниями психозами. Более детальная дифференциация в настоящее время, когда мы имеем так мало самых общих понятий для обозначения болезней, невозможна. Для того, кто в качестве решающего фактора выбирает психологически и тип психоза, диагноз шизофрения в нашем случае будет, вероятно) однозначным, тот же, кто требует доказательств наличия начавшегося в определенное время процесса и неизлечимости, должен сохранять сомнения и невозможность установить это, связывать с возможно низкой степенью образованности больного.
3. Понятная связь между историей брака и содержанием психоза больного очевидна. В содержании психоза вошли не произвольные содержания из его прошлой жизни, а содержания его последних, обусловленных его жизнью, душевных потрясений, здесь налицо не сама собой разумеющаяся связь всех психотических содержаний с когда-либо ранее приобретенными содержаниями, а связь между пережитым событием, вызвавшим психоз, и психотическим переживанием. Встает лишь вопрос, где лежит предел нашему пониманию и где начинается шаткое, а где не имеющее основания толкование.
Самому больному все представляется ясным: «Моя болезнь не от пьянства, в ней виновата в основном мои мысли, беспокойство о моей жене и детях», и после самоизображения обстоятельств он полагает: «Тут не надо быть пьяницей. Этого не выдержит и человек со здоровым рассудком. Как моя жена может погубить человека своими презрением, ненавистью и озлобленностью». Кроме данной общей констатации этой зависимости больной помогает нам не собственной оценкой, суждениями, а своими описаниями.
Обратимся к первому психозу. Когда его жена сбежала со своим любовником Мартином Бауэром, он начал переживать интенсивные душевные потрясения, которые через семь недель переросли в психоз. Больной описывает нам свои волнения, мысли, как он представлял себе, что те оба прекрасно поживают, а он должен платить. Он описывает свою попытку выйти из положения при помощи «домашнего ареста»: описывает, как он жил только сегодняшним днем и его полностью занимала одна мысль, что же дальше будет с ним и с детьми. Его возбуждение возрастало из-за того, что ему постоянно сообщали о других случаях неверности жены. В усиливающемся волнении он через 14 дней после ухода жены продает всю мебель: ту, которую он не мог продать, он раздаривает. О времени, когда он снимал жилье, он пишет: «Я не мог совладать с собой, я все время думал о том, что со мной еще может приключиться». Он «жил беспокойно», но на работу ходил каждый день, есть больше не мог, «продержался потому, что пил». Когда его жена возвратилась в Маннгейм, он попытался склонить ее вернуться к нему, испытывал при этом большой страх перед присутствующим любовником, который однажды, несколько недель назад, избил его. Он ничего не добился, мучился он насмешек товарищей по работе и впал через восемь дней в психотическое состояние, которое постепенно в течение многих дней вышло за рамки рассудочного состояния и затем через два дня завершилось. Это состояние сопровождалось чувством страха и сознанием, что его преследуют: он жил в реальном мире, обращался в поисках работы, как это полагается, на биржу труда, но при этом был все время преследуем любовником своей жены. Затем к этому добавились бесчисленные незнакомые люди, 117 пушек т. д., для которых он служил мишенью. В апогее болезни, в больничной палате, он видел любовника своей жены, видел своих детей. Он наносил любовнику удары. Он требовал отдать ему жену, но любовник высоко поднимал ее и крепко держал. Таким образом он бушевал несколько часов, пока не заснул и не проснулся на следующий день почти полностью — не доставало лишь полного осознания происшедшего — выздоровевшим.
Содержанием психотических переживаний были страхи и желания больного, которые постоянно занимали его в последние недели перед психозом. Те же самые страхи и желания, которые обусловили длинную череду душевных потрясений, которые в свою очередь имели следствием изменение в психических механизмах, закончившееся временным психозом. В первую очередь, в психозе реализовались страхи: как преследование со стороны любовника жены. Из страха перед Бауэром, так он считает сам, он о каждом человеке, который приближался к нему, думал, что тот хочет застрелить его. Но свое осуществление нашли и желания: он избил любовника жены и был уже недалек от того, чтобы отвоевать ее.
Можем ли мы пойти еще дальше в нашем понимании? Можем ли мы понять фантастические преследования массами людей и пушек, изобретение защиты от пуль, содержание слов голосов, которые утверждали, что он убийца и т. д.? Мы знаем, что школа Фрейда учила бы нас видеть здесь множество связей: какие-либо воспоминания из детства скрываются за его своеобразным сексуальным отношением к своей жене, которое почти не имеет чувственного акцента: его желание убить любовника жены эхом отражается в обвинениях его преследователей, которые говорят что он убийца: вытесненное чувство своей неполноценности замещается в сознании чувством защищенности от пуль и гордостью изобретателя и т. д. Для нас такое понимание не имеет большой доказательной силы. Это понимание является пониманием «как будто», которое как в отношении обвинения в убийстве, так и в отношении идеи изобретателя и защиты в определенной степени убедительно, но не может удовлетворить нас. Случайные ассоциации, то есть не те, которые могут быть поняты на основе вызывавших аффект переживаний и жизни, а те случайные ассоциации, связанные с какими-либо прежними или настоящими впечатлениями, могут, на наш взгляд, привести к тому же результату. Различие между понятными связями, существование которых мы утверждаем, и отрицательными связями заключается в осуществляемом на основе имеющегося в распоряжении фактического материала психологическом сопереживании, (а не мысленном представлении себе ситуации другого человека), которое заставляет нас видеть большую или меньшую очевидность психологической связи. В соответствии с природой этой очевидности имеются различные переходные случаи, начиная от связей, которые представляются убедительными, через сомнительные, более или менее убедительные, до совершенно не очевидных связей. Психиатры соматического направления работают обычно в слишком узких границах, школой Фрейда границы вообще не очерчиваются и суждения нередко выносятся на основе рационального продумывания очередности ассоциативных связей, вместо широкого психологического сопереживания.
Дальнейшее развитие ситуации в первое время после психоза очень характерно. Психоз, несомненно, принес одновременно разрядку, избавление от угнетающих его волнений и страхов, освобождение от подавленности и отчаяния. В первые дни он спокоен и уравновешен, рассказывает о своей изобретательской идее, собирается развестись. Но через несколько недель он говорит: «Теперь я снова все свои мысли обратил на семью». Он планомерно и последовательно стремится вернуть жену, не хочет больше разводиться и на самом деле добивается того, что семья снова живет вместе.
Развитие и течение второго психоза очень напоминает первый. Он лишь вспыхивает быстрее, длится дольше (7 дней) и по содержанию несравнимо более богат. Его снова покидает жена, после года, в течение которого уже были некоторые скандалы: в качестве нового любовника возникает трамвайный кондуктор. И снова проходит некоторое время, прежде чем больной, углубившись в свои переживания, из-за своего душевного потрясения впадает в состояние психоза. И снова содержание психоза находится в очевидной связи с его жизненной ситуацией, и снова по окончании психоза он испытывает чувство освобождения, хочет развестись, откровенно дает любые сведения о себе, и снова через несколько недель все его желания направлены на совместную жизнь с женой, он отказывается от всех планов, связанных с разводом, и одновременно становится более замкнутым, уклоняется от ответа на вопросы, касающиеся его жизни и психоза.
Что же касается психического состояния больного после того, как жена снова покинула его, его неудавншхся попыток добиться согласия, его заявления на развод, которое он быстро забрал обратно, то здесь мы отсылаем к связному описанию в истории болезни. Психоз проявился опять в субботний вечер и в воскресный день (может быть, определенную роль при этом сыграло то, что более длительное время отсутствовал такой отвлекающий фактор, как работа).