Я спрятал фотографии и письмо в белье Алисы, оно аккуратно лежало в спальне, в шкафу, который я никогда не открывал. Мне даже почудился запах ее духов, но откуда ему было взяться, столько времени прошло.
Я ушел из дому, когда магометане принялись за свои молитвы. Поехал на трамвае в порт. Там стоял русский корабль тускло-серого цвета. Шум разгрузки, плеск волн. Но я не мог успокоиться. Джон, сказал я автору ужасного письма, Джон, не думай, что ты останешься безнаказанным. Декерпел и ты, Джон, вы ответите за это.
Назавтра я помогал Декерпелу расставлять по местам новые книги. Он указывал, куда их ставить, а я расставлял по алфавиту. Большинство книг было из серии «Сделай сам». «Мастерство, несущее радость», «Полистирол в деревенском доме», «Как работать с разными сортами глины».
Я наблюдал за этим спокойным горбоносым человеком с парализованной щекой.
Несколько раз он небрежно заглядывал в почтовый ящик.
Я спросил минеера Феликса, можно ли мне отлучиться, навестить Камиллу, он зевнул и постучал по своему «ролексу».
— Только если вовремя вернешься, — сказал.
— Финальный аккорд много времени не потребует, — встрял Декерпел.
— Презерватив не забудь, — озаботился Ваннесте.
— Куда ты идешь? — спросила Рита.
— В больницу.
— Надеюсь, не для того, чтоб починить свою пипиську? — спросил Ваннесте.
— Нет. К счастью, нет.
Камилла лежала в палате на двоих в Университетской Клинике. Я бывал там по нескольку раз в неделю, но всегда с трудом находил ее палату. Я думал, глупо спрашивать дорогу к палате 81.
Дверь оказалась открыта.
Как всегда в последнее время, у нее сидели родственники. Они знали меня, но здоровались сквозь зубы. Я не знал, надо ли поздороваться с ними за руку. Лучше бы нет. В присутствии Камиллы это могло выглядеть так, будто я пришел выразить им свои соболезнования.
Одна из родственниц, жутко толстая, сказала с голландским акцентом:
— Ты б хоть халстух надел. Што подумают о нас дохтора и пэрсонал?
Родственники расположились на двух стульях в ногах постели Камиллы и на пустой кровати рядом.
Камилла тяжело дышала. Ее брови были обриты, вместо них нарисованы черные тонкие линии. Она стала похожа на скелет со вздутым животом.
— Дружочек, — сказала.
И закурила сигарету с ментолом.
— Камилла, — сказала толстуха, — может, не надо? Доказано, что курение вредно, почему бы не писать об этом на пачках?
Камилла глубоко затянулась, выпустила дым в ее сторону. Сдвинулась на постели поближе к подушкам, чтобы удобнее сесть, и оглядела родственников.
— Еще три дня, — сказала.
Я сказал ей, что купил пластинку «Blue Eyes» Элтон Джона. Она хотела, чтобы эту музыку играли на ее похоронах. И «Мадам Баттерфляй».
— Спасибо, дружочек, — сказала.
— Я старался.
Вдруг родственники поднялись все разом, как по команде. В палате стало очень тесно. Один из них, агроном, если я верно помню, сказал:
— Ладно, нас стало слишком много. Если ты не против, Камилла, мы придем завтра.
Камилла курила, тяжело дыша.
— Да. Приходите.
— А вы тут пока всласть посплетничаете, — добавил агроном.
— О нас, — сказала одна из женщин, наверное, его жена.
— Вы лучше послезавтра приходите, — сказала Камилла.
Родственники выбрались за дверь.
Зашла медсестра, сказала, что хочет помыть Камиллу.
Камилла попросила:
— Подожди пока.
Я сидел на пустой кровати.
— Посмотри-ка в тумбочке. Сережки на месте?
— Да.
— А золотые кольца?
— Тоже.
— Лус уже нарядилась в черное. Не хватает только шляпки с черной вуалью, для пущего эффекта.
— Как ты, Камилла?
— Дружочек, я же сказала — еще три дня. Еще три дня мучиться. Круассаны мне делают на маргарине. И ни грамма соли.
— Это потому, что тебе нельзя, чтобы вода задерживалась.
— Дружочек, будь добр, принеси мне завтра три или четыре пакетика соли.
— По сколько граммов в пакетике?
— Ты с каждым днем глупеешь. Пакетики, как в самолете.
— Я никогда не летал в самолете.
Она снова закурила.
— У тебя золотое сердце, дружочек, за что я тебя и люблю. — Она потушила сигарету о пластиковый поднос на ночном столике. Повернулась на живот и захрапела.
Я не стал уходить. Мне не хотелось возвращаться в магазин. Мне не хотелось попадаться на глаза Декерпелу. Некрасиво читать чужие письма, хотя, думаю, можно, если это поможет раскрыть преступление.
Камилла теперь не храпела, а тихо попискивала, как кошка Карамель, когда ей что-то снилось.
Потом послышалось бульканье и у нее на губах появилась пена. Я вытер ей губы своим носовым платком. Она вцепилась в платок беззубыми деснами и вырвала его из моих пальцев. И спрятала лицо в простынях.
Минут через десять взяла с ночного столика погасшую сигарету, и снова закурила, и сказала:
— Привет дружочек, — как будто еще не видела меня сегодня.
Она почмокала губами. Я влил ей в рот полбутылки газировки. Она отрыгнула и засмеялась, широко открывая рот, я смотрел на голые серо-розовые десны, где когда-то росли зубы.
— Я часто вспоминаю твою маму, — сказала. — Мы, правда, почти не общались, у нас с ней были, так сказать, разногласия, если честно, повздорили мы из-за пьянства. Моего пьянства, твоя мама не пила. Но я никогда не могла и до сих пор на могу ей простить того, что она не настояла, чтобы врачи тебя как следует проверили, когда ты разбился. Мне показалось, она готова была к наказанию и считала твое падение и то, что с тобой стало, Божьей карой.
— Карой. За что?
— За прошлые грехи, — сказала.
— Пошла ты в жопу.
Снова у нее на губах выступила пена, но она ее проглотила.
— В наше время врачи творят чудеса. Вскрывают череп, находят опухоль, вырезают и снова закрывают. Если опухоль большая, вырезают иногда пол-мозга, левую половину, например, которая заведует мыслями и речью человека, но через некоторое время правая половина перенимает функции левой.
— Мне пора возвращаться в магазин.
— Да, вот еще что. Через три дня меня не станет, так вот, если ты когда-нибудь увидишь своего брата…
— Мне пора возвращаться в магазин.
— Скажи ему, скажи этому ублюдку, который испоганил мои последние годы тем, что пропал, что он был единственным мужчиной, который для меня хоть что-то значил.
— Я не хочу, чтобы ты о нем говорила, — сказал неправильно, и сразу поправился: — Я хочу, чтобы ты о нем говорила.
Со мной так часто бывает, но это случается и с учеными мужами, хочешь сказать одно, а выходит совсем другое.
— Поди сюда, — сказала.
Я прилег на узенький краешек кровати, прислонился к ее теплому боку, упершись одной ногой в пол.
— Ты знаешь, кто сегодня утром у меня был? — Она провела рукой по моей щеке и уху. — Юдит.
— Дочка Неджмы?
— Ты знаешь другую Юдит?
Я поднялся с кровати, освобождаясь от ее руки, от тепла ее вздутого живота.
— Я не хочу об этом. Мне давно пора вернуться в магазин.
Она продолжала болтать, но я старался ее не слушать. Я слышал только рычание, лай, сопение.
Потом она сказала, что Юдит спрашивала, жив ли я еще. Я проглотил таблетку, запил апельсиновым соком. Я смотрел на Камиллу, а она говорила, говорила, и я подумал: «Да она полоумная, никуда не годная, никому не нужная, как я!» Но я больше не мог переносить ее болтовню. Мне нельзя слушать истории о прошлом. Я пообещал завтра днем занести ей пакетики с солью. В коридоре я едва не наткнулся на медсестру, она развозила на тележке лекарства.
Ты все еще принимаешь таблетки?
Да. Иначе я не мог бы сидеть тут и рассказывать.
С Камиллой кончено.
Декерпела, к счастью, не было в магазине. Не хотелось мне надрываться, таская книги. Я сел в кресло Декерпела, пока минеер Феликс не заметил. В одном не везет, повезет в другом, не разбейся я в детстве, мог бы стать начальником книжного отдела. Я бы выучился, запоминал бы, само собой, всякие штуки не хуже других. Но тогда я стал бы Декерпелом, соблазнителем маленьких девочек.
В тот вечер, когда все ушли, я напечатал на пишущей машинке «Brother», порядковый номер 81150, свое предостережение.
Ты и его видишь в своей голове?
Конечно.
«Минеер Патрик Декерпел, — напечатал я, — это первое и последнее предупреждение. Прекратите ваше преступное свинство, которое не осталось незамеченным. Если вы все же это будете упорно продолжать, то вас и ваших соучастников ожидают непредсказуемые последствия. Мы за тобой следим, грязная собака. Не трогай наших детей своими грязными лапами».
Я взял коричневый конверт и маркером «Pilot Hi-Tecpoint» написал печатными буквами: «ДЛЯ П. ДЕКЕРПЕЛА». Вышел на улицу и бросил конверт в почтовый ящик магазина «Феликс». Потом вернулся в магазин и достал письмо из почтового ящика. Мои отпечатки пальцев стояли на письме и конверте. Я все еще мог сунуть его в шредер.
Даже если прогнать письмо через шредер, мы можем его восстановить.
Да, конечно. Я знал, что делаю что-то неправильно, что совершаю большую ошибку, но все-таки снова положил письмо в ящик.
Почему ты не обратился в полицию?
В полицию.
Всякий может обратиться в полицию. Даже должен.
В полицию. Нет.
Почему нет?
Нет, лучше нет.
Ты боишься полиции? Почему?
Они бы осмеяли меня.
Не обязательно.
И потом, у Декерпела много друзей, ученых друзей, в бридж-клубе, в театре, в шахматном клубе, в банке, в полиции. А у меня — никого.
Я еще и потому не мог уснуть в ту ночь, что долго сидел у Камиллы, видел, в каком она ужасном состоянии, и ничем не мог ей помочь. И еще мне чудились какие-то ученые господа в темных костюмах и белых рубашках, бродившие по березовому лесу, в холодном тумане, некоторые искали что-то, пристально вглядывались в землю и приподнимали блестящими палками вроде газовых труб листья папоротников. Потом они услышали приближающийся лай и бросились бежать, торопясь, и толкаясь, и натыкаясь на серебристые березы.