— Из-за чего у такой свиньи будут угрызения совести? — пробормотал Карлуша, схватившись за полу моего пиджака и пуская слюни.
— Из-за того, что он сделал и еще сделает.
— Чепуха, Братец, наплюй на него.
Мне хотелось возразить ему, потому что если кто и плевал, так это он сам, причем на мой пиджак, и я сказал:
— Должна быть справедливость или нет? Мой брат, где бы он ни был, призывает меня восстановить справедливость, мой брат взял меня в заложники, он говорит: «Ты, Ноэль, хранитель памяти обо мне, и потому мой заложник». Может, я захожу слишком далеко, ладно. Я и сам иногда не понимаю, что говорю. Это у меня от мамы, она тоже заговаривалась, чем дальше тем больше, особенно перед смертью, бормотала по-немецки про каких-то снежных чудовищ.
— Братец, — сказал Роланд, он думал, мне приятно, когда меня так называют, — почему бы тебе не обратиться в профсоюз?
— Он не состоит в союзе, — пробормотал Карлуша.
— Так эти социалисты живо сделают вид, что он там состоял.
— Роланд, — сказал Карлуша едва слышно. — Братец работал «по-черному». Все эти годы.
Тут Роланд рассердился. На нас. Пиво-то он продолжал наливать, но был возмущен.
— Неужели мы боролись, — сказал он наконец — ходили на демонстрации, бастовали ради того, чтобы вы согласились служить капиталистам половой тряпкой, о которую вытирают ноги?
Я понял, что пора линять из «Сливок Общества».
Я собирался поехать к нотариусу Альбрехту, продать ему полученные в наследство дорогие книги. Вроде, он позавидовал мне. Но мне тяжело было даже думать об Алегеме, новом Алегеме со снесенными домами, исчезнувшими улицами, изменившими русло каналами, с ротондами и мачтами линий высокого напряжения, с вонючей фабрикой и нашей лавкой, домом, где жила наша семья который я не хотел больше видеть и который, наверное, давно исчез.
— Да ни хрена с ним не случилось, почистили и стоит на месте, — сказал я себе. — Нечего гоняться за тремя зайцами сразу.
Тремя?
Юдит, нотариус и Декерпел.
И ты выбрал Декерпела.
Да, его жена как раз уехала с сестрой в Англию, за старинным фарфором, и я посчитал это знаком свыше. Но — словно сам дьявол вмешался в мой план: я надел плащ, чтобы идти на его сраную улицу и наконец перейти к делу, но, едва распахнув дверь — без четверти десять вечера, не время для визитов, — кого же, под радостное хихиканье дьявола, увидел я на тротуаре?
— Минеер Декерпел, — пробормотал я, дождевые капли сбегали по его кривому носу и перекошенной роже.
Он тряхнул головой, провел рукой по волосам.
— Входите, — сказал я. И он уселся на диван, как будто дьявол наконец перестал мешать мне, разгадал мой план и решил помочь.
— Что будете пить, минеер Декерпел, чашечку кофе или что-то покрепче? У меня есть «Дьявол», свеженький.
Он покачал головой, капли в волосах сверкнули.
— Не отказывайтесь. Такой случай, вы впервые навестили меня.
Он сидел на краю дивана, ровненько поставив ноги. Осторожно провел рукавом по лицу, вдоль своего длинного носа. Серые носки намокли, облепили худые, бледные лодыжки. Мне стало жаль его ноги.
— Так-так. Все-таки вы меня нашли, — как будто это он охотился за мной.
— У тебя неплохая квартирка, — сказал. — Только не убрано.
— Чего вы хотите от одинокого мужчины?
— Но речь не о том, — продолжал он. — Я тебе прямо скажу. Я не желаю, чтобы ты таскался вокруг моего дома. Нечего тебе там искать, Братец. Я понимаю, ты живешь один, жена сбежала, сидишь тут, тоскуешь, но за моей женой нечего подглядывать. Понятно, тебе иногда хочется побыть среди людей, поболтать с кем-то. Мы в магазине всегда старались хорошо с тобой обращаться. Хотя в конце концов ты и получил пинка под жопу.
— Твоя жена жаловалась, что я за ней подглядываю?
— Моя жена, к счастью, ничего не знает.
— Поверь мне, я не виноват.
— Можешь повторять хоть до завтра, все равно не поверю. Подыщи себе другую женщину.
— Где?
— В городе. Или в своей деревне, там хватает жопастых крестьянок.
Пар, подымавшийся от его мокрой одежды, обволакивал меня. И кадык у него мокрый, Декерпел говорил, а кадык двигался вверх-вниз, словно живя своей, отдельной, не относящейся к его обвинениям, жизнью.
— Я не такой, как ты, — сказал я.
Я хотел сказать, будь у меня подходящая жена, я бы не бегал за случайными девчонками. Но подумал, а вдруг жена Декерпела его соучастница. Вдруг она помогала затащить в кусты, в папоротники, в садовый домик, в сырой подвал бледную девочку со светлыми кудряшками? Тогда и она должна предстать перед судом небесным и земным!
— Минеер Декерпел, — сказал я, — если бы я действительно пришел подглядывать в ваш сад, и если бы ваша жена меня на этом поймала, и если бы мы с ней перепихнулись, скажите честно, вы бы возражали, против этого? Неужели вы осудили бы человека? Ведь наша земная жизнь так коротка.
— Братец, я не буду обсуждать этого.
— Потому что я глуп?
— И это тоже. Послушай, Братец…
— Я тебе не брат.
Впервые он засмеялся. На его мокром носу появились морщинки.
— Нет. Ты — брат мерзавца, на чьей совести сотни убитых в Африке.
Я ощутил ярость. Смех Декерпела терзал меня, делал мне больно, он, можно сказать, задел струны моего сердца.
— Не смей говорить о Рене. Я… Расскажи-ка мне лучше о девочках.
Он что-то ответил, но я сперва не понял, потому что как раз в тот момент чихнул.
— Какие девочки? Где? Что? Когда?
Я не дал ему возможности что-то придумать, выиграть время, объяснить. Я поднял его одной рукой с дивана. И, опираясь на левую ногу, правым коленом врезал ему по яйцам. Взвизгнув, Декерпел скорчился. Он был поражен. Руки взметнулись в воздух, он попытался защититься, схватил меня за куртку.
— Ну уж нет, — сказал я и, ударив ребром ладони по его запястьям, освободился. В меня словно вселился мой брат Рене, тело стало сильным, совершенным, гибким; я с размаху врезал лбом по носу Декерпелу, нос хрустнул, кровь хлынула у него изо рта. Я отступил на шаг, и Рене покинул меня. Я даже не сразу понял, где я и что происходит.
Декерпел прижимал пропитанный кровью платок к липу, бровь его была рассечена он вытирал лицо рукавом. Я толкнул его на диван.
— Не надо, — сказал он.
— Смотри, не запачкай мне canapé[113], свинья.
— Отпусти меня. Пожалуйста. Я ничего не скажу жене.
Он откинул голову назад, вены на шее вздулись. Он сам напрашивался.
— Я ведь тебя предупреждал. Ты получил мое письмо, помнишь, о чем я там написал? Да нет, ты его выбросил.
Произнося это, я соскальзывал в неведомое, тошнотворное, жирное.
Ты имеешь в виду кровь на полу?
В кровавую грязь. В болото Господа Всемогущего, куда меня притащили и бросили одного, чтобы я скользил дальше и дальше, словно вылетев из седла тандема, который разлетелся подо мной на куски.
Я ничего не понимаю.
Не важно.
Декерпел сказал:
— Ты сломал мне нос. Это обойдется тебе недешево.
— Ты застрахован.
— Будет судебное разбирательство.
— Конечно. Разбирательство, на котором ты сможешь от всего отвертеться, признаться в какой-нибудь мелочи и демонстративно раскаяться.
Он не слушал. Он увидел третью часть Le Monde Animal и, пораженный, взял ее в руки. Я выхватил книгу, чтобы он не запачкал ее своими погаными, окровавленными пальцами.
— Знаешь, сколько стоит эта книга? — Он не верил своим глазам. — Откуда она у тебя? А остальные части у тебя тоже есть? Я заплачу пятьдесят тысяч франков, если они в хорошем состоянии.
— Обвиняемый, встаньте, — сказал я. — Как могу я даровать тебе прощение, если ты не раскаиваешься?
— Да я только этим и занят! — воскликнул он. — Все время. Но разве я виноват, что минеер Феликс уволил тебя.
Я видел, он косится на дверь, холодно рассчитывая шансы, как с девочками, находившимися в его власти. Я заглянул на кухню. В шведском буковом блоке, подаренном нам на свадьбу, торчало шесть ножей. Сверкающих, аккуратно расставленных еще Алисой. Их я не тронул, чтобы не нарушать заведенный ею порядок и свои воспоминания о том времени. Я взял нож, которым пользовался, когда работал у мясника. Декерпел увидел это.
— Прости меня, Господи, — пробормотал он. — Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое…
Вы не поверите, но именно в этот миг соседи-магометане, словно почуяв его призыв, завели свои страстные, жалобные молитвы.
Я тебе верю.
Декерпел, казалось, не слышал их пения, увлеченный своей молитвой.
— … И не введи нас во искушение, — произнес он, и я всадил нож в его левый глаз, и, едва он разинул рот, чтобы заорать, затолкал окровавленный платок ему в горло.
Он хотел убежать. Я нажал, и нож удивительно легко вошел в глазницу. Покачиваясь, он шагнул влево, два раза, потом вправо, два раза, словно пытался танцевать. Кажется, он застонал. Или это заурчало у меня в животе?
— Месть, — услышал я. — Месть.
— Месть? — спросил я.
Я обращался к манекену с идиотским, изумленным восковым лицом, залитым кровью, и ясно видел фразу, развернувшуюся в моем мозгу: немного мести, было написано там, гуманнее, чем полное отсутствие мести. Я хотел спросить манекен, согласен ли он со мной, но манекен повалился вперед, медленно, как в видеофильме, и мне захотелось нажать на replay, но тут Декерпел потерял сознание.
— Ты получил, что заслужил, — сказал я и вырвал нож из дырки.
Его рука дернулась к ножу, словно пытаясь помочь, или отмахиваясь от меня, или маня, я уже не помню. Пятно на сверкнувшем, словно хрусталь, лезвии ножа. Кошка Карамель вошла в комнату и стала лизать кровь. Я отогнал ее, и она зашипела сердито, как тигренок.
Я думал, кошка ушла вместе с Алисой.
Точно. Правда. Ты прав, кошки уже не было.
Дальше.