Так вот, мелкая нечисть вроде боуги видна человеку тогда же, когда виден иней, то есть когда холодно. В камине боуги согревался, согревался и согревался и становился всё прозрачнее и прозрачнее, сначала как медуза, потом, когда он прогрелся насквозь, и вовсе как воздух, и фермер Григгс и тётушка Григгс его больше не видели. Но он попал в дом, и он остался в доме, это уж точно. И сколько-то времени всё у Григгсов шло как по маслу, потому что боуги сдержал своё слово: он пёк хлеб, мыл посуду, чистил сковороды, скрёб полы, варил пиво, жарил мясо, кипятил воду, фаршировал колбасы, снимал сливки, сбивал масло, отжимал сыр, ощипывал гусей, прял пряжу, вязал носки, чинил одежду, латал сапоги; он успевал повсюду и делал всё как надо. И когда фермер Григгс видел, как безупречно боуги с этим справляется, то потирал руки и хихикал себе в усы. Он рассчитал повара, поварёнка и служанку, потому что работы для них не было: я уже говорил, что и без них в доме всё шло как по маслу. Но со временем, когда боуги обжился у фермера и почувствовал себя свободно, как нога в растоптанном башмаке, его проказливость дала о себе знать, и он принялся за свои фокусы. Во-первых, он начал соскребать верхний слой с комков масла, которые фермер носил на продажу, в них часто не хватало веса, и жители рыночного городка свистели и улюлюкали ему вслед, потому что он продавал меньше того, за что ему платили. Кроме того, боуги снимал сливки с молока, оставленного для детей, и им приходилось поливать утреннюю кашу невкусной водянистой бурдой. Он выпивал молоко у кошки, и та чуть не умерла с голода. Он даже воровал у бедной собаки кости и объедки с хозяйского стола, а такое, как известно, только сороки делают. Он задувал тростниковые свечи, так что после заката вся семья оказывалась в темноте; он заставлял камин гореть холодным пламенем и выкидывал ещё сто сорок злых фокусов в этом духе. А несчастные детишки фермера всё время плакали и жаловались, что боуги сделал то и боуги сделал сё; что он стаскивал с них одеяла по ночам и снимал масло с их хлеба.
И всё же со своей работой по дому он справлялся хорошо, поэтому фермер терпел его злые проделки, сколько мог. Но наконец пришло время, когда терпение у него кончилось. «Послушай-ка, Малли, – сказал он своей хозяйке, – эта нечисть из-за тебя в дом пролезла. Я бы по доброй воле боуги и на порог не пустил». Именно так фермер Григгс и сказал, потому что даже в наши дни частенько попадаются мужчины, которые любят сваливать свои оплошности на жену.
– Я тебя только и попросила, что дверь закрыть, – отвечала тётушка Григгс.
– Если беда уже в доме, дверь закрыть – дело десятое.
– Так выстави его снова за дверь!
– Выстави, выстави! Тьфу, пропасть! Вот что значит женщина: волос долог, а ум короток. Ты не слыхала, что ли? Этих боуги не выгонишь, как ни гони. Нет-нет, делать нечего, придётся нам самим съехать.
Да, им и вправду больше ничего не оставалось. Съехать и только съехать, если они хотят избавиться от боуги. Так что в один прекрасный весенний день они упаковали всё своё имущество, сложили его в большую повозку и отправились искать новый дом.
Двигались они так, как вы видите на картинке: трое детишек сидели в повозке на тюках, а фермер Григгс со своей хозяйкой степенно вышагивали впереди лошади.
И вот, когда они спустились с холма Шутерс, они встретили своего доброго соседа и приятеля Джерри Джинкса собственной персоной.
– Ну что, Джорджи, ты наконец-то решил выехать из своего старого дома? – спросил тот.
– Здорово, Джерри, – отвечал Джорджи. – Да вот, сосед, приходится, потому что этот чёрный боуги нас изводит, от него нет покоя ни днём ни ночью. Детишки ходят голодные, и моя хозяйка от этого едва жива. Вот мы и ушли, как батраки осенью, мы сбегаем из дому, просто сбегаем, и всё тут.
А в повозке стояла высокая маслобойка крышкой вверх, и как только Джорджи сказал эти слова, крышка начала подскакивать и клацать: «Клик-кляк, клик-кляк», и чей же голос раздался из-под неё? Ну конечно же, самого боуги! «Да, Джерри, – проверещал он, – мы сбегаем, друг, мы просто сбегаем! Доброго тебе дня, сосед, доброго дня! Заходи потом к нам в гости, не откладывай».
– Эй, – вскричал Джорджи Григгс, – никак ты здесь, нечисть чёрная! Чтоб тебя разорвало! Ну что, выходит, мы поворачиваем и возвращаемся домой: уж конечно на старом месте такую мороку легче вытерпеть, чем на новом.
И они вернулись, и боуги, и все остальные.
Так что, как видите, если пустить боуги погреться у огня, потом у вас в доме всё будет вверх дном. Кроме того, избавиться от боуги при переезде нельзя, потому что он, несомненно, окажется в телеге среди вашего скарба.
Но как же Джорджи Григгс всё-таки избавился от своего боуги? Я вам сейчас расскажу.
Он отправился к папаше Граймзу, который жил в хижине возле вересковой пустоши и знал толк в колдовстве и травах. «Папаша Граймз, – спросил его фермер, – как мне отделаться от моего боуги?»
И папаша Граймз велел ему купить то и это, а потом поступить с покупками так и эдак, и посмотреть, что будет. Фермер Григгс пошёл к портняжке Хью и попросил его сшить хорошенький красный кафтанчик и красивые голубые штаны. А потом он пошёл к шляпнику Уильяму и заказал ему нарядный маленький бархатный колпачок с серебряным бубенцом. А потом пошёл к сапожнику Томасу и попросил сделать пару отличных маленьких башмаков. Они выполнили заказы, и когда вещи были готовы, фермер Григгс отнёс их домой. Там он положил их на тёплое место возле очага, куда боуги обычно приходил спать. А сам с хозяйкой вместе спрятался в кладовку и стал подглядывать, что будет.
И вот пришёл боуги, шныряя туда-сюда и пританцовывая, но фермер Григгс и тётушка Григгс видели его не лучше, чем можно увидеть порыв ветра.
– Хей-хо, – вскричал боуги, – отличные вещи, что да, то да.
С этими словами он надел колпачок, и колпачок пришёлся точно впору. Потом он примерил кафтан, и кафтан сидел на нём как влитой. Тогда он влез в штаны, и можно было подумать, что он в них родился. Потом зашнуровал башмаки, и они оказались – удобнее не бывает. Так что теперь он был одет во всё новое с головы до ног, и от радости он начал плясать так буйно, что пепел из очага завертелся вокруг него, как будто сошёл с ума; боуги плясал и пел:
Колпачок на голове – как же быть?
И кафтанчик на спине – как же быть?
И штанины на ногах – как же быть?
С башмаками на ступнях – как мне быть?
Ну, если всё это отныне моё,
Я честного Григгса покину жильё.
И вот так, распевая и приплясывая, прыгая то вверх, то в стороны, он перемахнул через порог и исчез. И ни Джорджи Григгс, ни его жена больше ни звука ни разу в жизни от него не слыхали.
Таким способом фермер Григгс избавился от своего боуги. Всё, что я могу добавить: если бы я мог так же просто избавиться от своего (потому что у меня в доме боуги тоже живёт), я бы заказал ему одежду из лучшего атласа и бархата, и повесил бы колокольчик из чистого серебра ему на колпак. Но – увы! – уже не осталось в наши дни таких мудрых людей, как папаша Граймз, и некому подсказать мне, как можно легко избавиться от моего боуги.
Рассказ на старинной тарелке
Жил-был китаец расписной
По имени Ах-Ли,
Он был умеренно косой
С косою до земли.
Он был силён, он был богат,
Ему и рыбу, и салат,
И рис ему с цикорием несли.
Его дочурка Мей-Ри-Ан
(Прелестная девица)
И Вонг-бедняк серьёзный план
Имели – пожениться.
«Ах, никогда! – вскричал отец. –
Он голодранец, твой юнец,
И мне в зятья нисколько не годится!»
Тогда сбежали Мей и Вонг
Любви своей во имя,
А гадкий Ах ударил в гонг:
«В погоню! Вскачь! За ними!»
Богиня Лу сказала: «Цыц!
Я превращу влюблённых в птиц.
Пусть быстро машут крыльями своими!»
Ах-Ли! К нам может подступить
Беда такая злая,
Что хочется остановить
Её, за хвост хватая;
Но с нею так не поступить:
Она способна воспарить,
От нас на крыльях в дали улетая.
Откуда взялся мой рассказ?
Секрет откроется сейчас:
Я просто видел как-то раз
Старинную тарелку из Китая.
Двойная мораль
У дороги на Тракстон жила одна
Старушка – так говорят,
И только гуся имела она
Из всех житейских отрад.
Его не любили и стар и мал:
Гусь, где вздумает, там и гулял,
И гоготал, и всех задирал,
Вот именно: всех подряд.
Другая старушка, не краше той,
У дороги на Тракстон жила,
Она не имела отрады иной,
Кроме злого козла.
Был её чёрный козёл рогат,
Всегда он был пободаться рад,
Его боялись и стар и млад
(Пусть даже и ночь была).
Однажды сказала одна из этих старух:
«Козёл твой – всеобщий враг».
В ответ – вторая из этих двух:
«Да чтоб издох твой гусак!»
И с той поры, повстречавшись днём,
Они честили гуся с козлом,
Уж так бранились, что дым столбом
(Под вечер – ещё и не так).
А народ всё равно страдал без вины
Что от гуся, что от козла.
Мораль: чужие грехи видны,
В своих же не видишь зла.
Излишняя самонадеянность
Павлин на стене, ограждающей сад,
Сидел, довольный собою,
И людям потешить диковинкой взгляд
Конечно, хотелось: и стар и млад
К ограде сбегались гурьбою.
И ежели вы оказались бы там,
Смогли бы расслышать сквозь шум и гам:
– Вот это даёт!
Ах-ах! Ой-ой-ой!