Клаус ударил по камню ореховым посохом, и он открылся, как дверь в пивной погреб, а за ней было совсем темно. Но в темноте виднелись ступени, и Клаус по ним пошёл. А когда спустился до конца, то глаза у него стали как блюдца, потому что мешки серебра и золота стояли в подземелье один на другом, как мешки с ячменём в солодовне.
А в дальнем конце подземелья стоял большой каменный трон и на нём сидел крошечный карлик и курил трубку. И насколько сам он был мал ростом, настолько длинная была у него борода, такая длинная, что её конец лежал на каменном полу у подножья трона.
– Как поживаешь, Клаус? – спросил карлик, который, оказывается, Клауса даже по имени знал.
– Лучше не бывает. – И Клаус снял перед карликом шляпу.
– А чего бы ты хотел, Клаус? – спросил крошечный человечек.
– Я бы хотел взять немного денег, с вашего позволения, – отвечал Клаус.
– Бери что хочешь, – сказал человечек, – но не забудь про лучшее, что у тебя есть.
О нет, про лучшее Клаус не забудет. И он изо всех сил сжимал в руке посох, ибо что может быть лучше, чем посох, который привёл его сюда. Так что он ходил от мешка к мешку, набивая карманы серебром и золотом, пока они не начали оттопыриваться, как у вора, накравшего яблок в саду; но – уверяю вас – за всё это время он посоха из рук не выпустил.
Когда Клаус набрал столько денег, что в карманы больше не помещалось, он поблагодарил карлика и ушёл тем же путём, каким пришёл, и каменная дверь за ним закрылась.
С тех пор Клаус жил, как телёнок на поле зелёного ячменя. Всё у него было самое лучшее, и всего у него было вдвое больше, чем у соседей. А братец Ганс смотрел на него круглыми глазами, чесал в затылке и диву давался, как это Клаус целыми днями сидит на солнышке и ничего не делает, только покуривает свою трубку и ест всякие вкусности, словно он принцем родился. Каждый день Клаус уходил к маленькому человечку, жившему в холме, с пустыми карманами, а возвращался с полными, и в них лежали золотые и серебряные монеты. И наконец денег у него стало столько, что он уже не мог их пересчитать, и пришлось ему послать кого-то к брату, чтобы тот дал ему мерную плошку в одну кварту – так Клаус собирался теперь свои деньги считать.
Но Ганс был хитёр. «Нет уж, я узнаю, с чего это братец Клаус вдруг так разбогател», – сказал он. И он изнутри намазал мерную плошку птичьим помётом.
И вот Клаус смерил этой плошкой, сколько у него было серебряных и золотых монет, а потом велел вернуть её Гансу. Но Ганс получил обратно больше, чем отдал, потому что две золотые монеты приклеились к птичьему помёту, и они попали к нему в руки вместе с плошкой.
– Как? – вскричал Ганс. – Неужто этот олух Клаус раздобыл столько денег, что их надо квартами мерить? Я должен хорошенько разобраться, что тут к чему.
И он сразу же отправился к брату в гости, и увидел, что Клаус сидит на солнышке и покуривает трубку с таким видом, словно весь мир ему принадлежит.
– Скажи, Клаус, где ты берёшь все эти деньги?
Нет, этого Клаус никак не мог сказать.
Но Гансу непременно надо было разнюхать, в чём тут дело, он просил и расспрашивал Клауса, и так его улестил, что Клаусу ничего не оставалось, кроме как всё ему выложить. И тогда, конечно, Гансу, трава не расти, понадобилось испытать волшебный посох, и никак иначе. Ну, Клаус не стал особенно возражать. Парень он был добродушный, а сокровищ в холме и на двоих было достаточно. И кончилось дело тем, что Ганс ушёл, помахивая ореховым посохом.
Но Ганс был не таким простаком, как Клаус; кто другой – пожалуйста, но не Ганс. Нет уж, не будет он канителиться ради двух карманов, полных монет. Ему нужен полный мешок, а лучше два. Так что он перекинул через плечо два мешка из-под муки и отправился на вершину холма за домом господина Акселя.
Когда он подошёл к камню, то стукнул по нему посохом, и каменная дверь открылась для него, как прежде открывалась для Клауса. И он спустился в подземелье, а там сидел крошечный старый карлик, которого видел Клаус.
– Как поживаешь, Ганс? – спросил этот крошечный старичок.
О, очень хорошо поживал Ганс. А можно он возьмёт себе сколько-то денег из мешков, которые тут повсюду стоят.
Да, это можно; но пусть не забудет взять с собой лучшее, что при нём есть. Пфф! Учите собаку есть сосиски! Ганс уж позаботится, чтобы захватить с собой лучшее, за него не беспокойтесь. И вот он стал набивать мешки золотом, а к серебру не притронулся, потому что – ясное дело – лучше всего на свете золото, сказал себе Ганс. И когда он наполнил их доверху и хорошенько потряс, чтобы монеты лежали плотно, и добавил ещё, он перекинул один мешок через одно плечо, а второй – через другое, и в них было столько, сколько он мог унести. А что касается орехового посоха, он оставил его лежать на полу, потому что рук у него было две, и обе были заняты.
Но Ганс так и не смог вынести своё золото из подземелья, потому что едва он высунулся наружу – трах! – камень сошёлся и его зажало, как мышь – дверью, и тут его жизнь кончилась. А случилось это потому, что Ганс не взял с собой волшебный орешниковый посох.
А Клаус лишился своего посоха, но это было не очень-то важно, потому что у него было на что жить и что тратить, и было предостаточно. Поэтому он женился на дочери господина барона (а жениться он мог на ком захочет, поскольку разбогател) и зажил счастливый и довольный, как муха – на тёплой печной трубе.
Ну вот, так и запомните: лучше унести немного и взять с собой посох, чем забрать всё сразу и бросить свой посох где попало.
Безоглядная отвага
С отважным видом шёл портной,
И я воскликнул: «О герой,
Куда идёшь своей тропой?»
На это он ответил: «Кыш!
Я победил в сраженье мышь –
Никто другой не мог,
И вот я вышел в дальний путь,
Чтоб на подлунный мир взглянуть,
Осилив сто дорог,
Проверить, есть ли где в стране
Боец по силе равный мне,
Тот богатырь,
Что ввысь и вширь
Таков, как я, – усёк?»
Но вот опять портной идёт.
Он тот же самый, да не тот –
Скорей совсем наоборот.
«Я встретил рыцаря в пути
И предложил с коня сойти
И в бой вступить со мной.
И он сошёл, и он вступил,
И отдубасил что есть сил, –
Ответил мне портной. –
И стало ясно мне вполне,
Что эти битвы не по мне.
Опять взашей
Гонять мышей
Пойду-ка я домой».
Внешний лоск
Расскажу вам про даму,
Обожавшую прямо
Поросёнка, чьё имя
Было Джеймс (или Джимми);
Та, культуры во имя,
Словно добрая мама,
Обучала малютку упрямо,
Чтоб делами своими
Он достоинств явил панораму.
Как подать в высшем свете
Его в выгодном свете,
Чтоб знаток (даже строгий)
Не косился в итоге?
Тут важны педагоги!
Наша дама в тревоге –
Те нужны или эти?
Позвала всех на свете:
Ставьте Джимми на задние ноги!
Стал он вроде картинки,
В вальсе шёл без заминки,
Самый лучший средь равных
У партнёрш благонравных
Не топтал он в гавоте ботинки;
Всех соперников славных
Побеждал в поединке:
Джентльмен по старинке,
Светский лев до последней щетинки.
Рыцарь аж до печёнок,
В обращении тонок,
Джимми шёл от победы к победе,
Но однажды на званом обеде,
Вдруг влюбившийся в юную леди,
Он в галантной беседе
Прошептал ей: «Люблю!»
Получилось: «Хрю-хрю» –
Ведь остался свиньёй поросёнок.
ПРО ТЁТУШКУ МАРДЖЕРИ ТВИСТ, КОТОРАЯ ВИДЕЛА СЛИШКОМ МНОГО
Если бы мы не болтали языком о том, что видим, нам было бы лучше. Есть же на свете мудрые люди, которые смотрят и молчат, некоторым из них открыто такое, что нам с вами вовек не увидеть, но мы про это не знаем, потому что они держат рот на замке. Они идут своим путём, и занимаются своими делами, как обычные люди, которые в жизни не видели ничего интереснее крутых яиц.
Увы, тётушка Марджери Твист из Тавистока была не из тех, кто держит язык за зубами; это была добрая, болтливая, любившая посплетничать старушка, про таких говорят: «Все соседи знают, когда у неё курица на сносях». А глаз у неё у бедняжки был только один, и вы сейчас узнаете, как она потеряла второй глаз, и ещё – как её клумба с небывалыми тюльпанами стала самой обычной клумбой, не хуже и не лучше других.
Тётушка Марджери Твист жила совсем одна, если не считать большой полосатой кошки. Её маленький коттедж стоял поодаль от дороги, как раз напротив лавки мясника. В коттедже всё было чистое и аккуратное, как новенькая стальная булавка, и до чего же приятно было смотреть на голубую посуду в буфете, на оловянные плошки, блестящие как серебро, и на присыпанный песком пол, чистый, как обеденный стол у вашей матушки. Над коттеджем сплели ветви два куста жимолости, летом воздух был насыщен их ароматом, и пчёлы с жёлтыми лапками деловито жужжали возле цветков, вылетая из двух ульев у изгороди. Но главным чудом сада была клумба с тюльпанами, лучше которых не было во всей Англии, и люди приезжали даже из дальних краёв, чтобы на них посмотреть и услышать их запах. Они стояли ровными рядами и были всех цветов: белые, алые, жёлтые, пурпурные, крапчатые, полосатые. Они рано раскрывались, увядали позже других, а когда цвели, то воздух вокруг просто благоухал.
Так вот, всё это случилось до того, как дым из фабричных труб и лязганье паровых машин изгнали маленький народец из этого мира в Королевство Нигде, и тётушкина клумба с тюльпанами была не простая. На ней среди цветов жили фейри, и Марджери Твист часто рассказывала другим кумушкам, что тёплыми летними вечерами при полной луне слышит, как матери-фейри пением убаюкивают своих младенцев. Но никого из маленького народца она не видела, потому что это дано немногим, чьи глаза устроены не так, как у тётушки Марджери Твист. Но голоса фейри она слышала, а это, на мой взгляд, почти то же самое, что видеть.