«ПЕРЕЦ»В ГОСТЯХ У«КРОКОДИЛА»
Переводы с украинского
Рисунки А. АРУТЮНЯНЦА, С. ГЕРАСИМЧУКА,
В. ГЛИВЕНКО, В. ЗЕЛИНСКОГО
Библиотека Крокодила. 1986 г.
В январе 1987 года украинскому сатирическому журналу «Перец» — 60 лет. К юбилею принято подводить итоги. Для наглядности желательно в цифрах. Ну, а как же подсчитать улыбки? Это, пожалуй, то, что не поддается строгой статистике. Будем успокаивать себя тем, что даже, если каждый из 2,5 миллиона наших читателей улыбнулся бы хоть раз, читая очередной номер «Перца», это уже кое-что…Но, если исходить из того, что план улыбок на душу населения у нас с каждым годом увеличивается, а спрос на острое слово растет, то выходит никак нам нельзя останавливаться на достигнутом. Нам — это авторам журнала «Перец», часть которых представлена в этом сборнике.Владимир БОНДАРЕНКО
ШАГИ
Каждое утро, придя на работу, Кирилл Мефодиевич Шмурдяк доставал из портфеля и ставил на стол двухлитровый термос с чаем, который готовила жена по специальному рецепту, вычитанному ею в рукописи неизвестного автора-гомеопата. Рукопись эту одолжила на один вечер знакомая, которая, в свою очередь, выпросила ее у кого-то на двое суток. Напиток, если верить автору, уничтожал в зародыше все болезни желудка и пищевода, мгновенно перемалывал в порошок камни в печени и почках, улучшал обмен веществ и повышал общий тонус, но, к сожалению, имел несколько специфический, или, попросту говоря, мерзкий запах. Это обстоятельство нисколько не тревожило Кирилла Мефодиевича, ибо нос его, как он сам выражался, не функционировал с детства из-за полипов. Зато у сотрудников, с которыми Шмурдяк сидел раньше в одной комнате, чаепитие вызвало дружный протест. Однако, поскольку трудовое законодательство не запрещало пить чай во время обеденного перерыва на рабочем месте, администрация конторы нашла компромиссное решение: Кириллу Мефодиевичу выделили маленькую отдельную комнатку размером два с половиной на полтора метра, где он и роскошествовал в гордом одиночестве уже несколько лет.
В след за термосом на столе появлялись четыре громадных бутерброда с красной рыбой, черной икрой, копченой колбасой и сыром — плодами широких знакомств на торговой ниве той же жены, а завершала натюрморт головка чеснока. Чеснок Кирилл Мефодиевич не ел и не любил, а лишь злоумышленно растирал один зубок. Этим букетом он окончательно отбивал у членов родного коллектива желание заглядывать в его кабинетик.
Расправившись с одним из бутербродов, Кирилл Мефодиевич запивал его чаем, а потом немножко приоткрывал дверь, клал перед собой бумаги, многие из которых пожелтели от времени, и дремал, сквозь сон прислушиваясь к шагам в коридоре. Это было для него любимым занятием — узнавать, кто проходит мимо его дверей.
Вот тяжело зашаркало, закряхтело, закашляло. Это, вне сомнения, Лычак. Высокий и худой, словно жердь, младший консультант Лычак передвигался, не отрывая ног от пола. Самых крепких ботинок хватало ему от силы на месяц-полтора, после чего Лычак показывал всем дыры на подошвах и выспрашивал, нет ли у кого знакомых на обувной базе.
Шаги затихли как раз — напротив Шмурдякового кабинета. Наверное, младший консультант уже обсудил все перипетии вчерашнего футбольного матча со всеми, кто сидел с ним в комнате, и теперь искал нового собеседника. Кирилл Мефодиевич быстренько очистил еще один зубок чеснока, положил его на лист бумаги и растер пустой бутылочкой из-под клея. Лычак, который через дверь мог определить, что именно распивают, улавливая оттенки «Пшеничной», «Сибирской», «Экстры», «Украинской с перцем» и других отечественных напитков, в одно мгновение среагировал на чеснок и неохотно пошаркал дальше.
Громко хлопнула где-то дверь, даже стекло в окне задрожало, и что-то вихрем пронеслось по коридору.
«Гузько, — безошибочно определил Кирилл Мефодиевич, — понес свежие сплетни».
Полчаса было тихо. Кирилла Мефодиевича уже начало к глубокому сну клонить, когда он вдруг почувствовал, что за дверью кто-то стоит и прислушивается.
«Снова проворонил, — рассердился сам на себя Шмурдяк, — уже пятый день подряд не могу своевременно запеленговать этого Дубаря». Он схватил арифмометр, несколько раз резко крутнул ручку. В коридоре тихо зашелестело и поплыло дальше.
«Пронесло», — облегченно вздохнул Кирилл Мефодиевич. Дубарь был его непосредственным начальником. До пенсии ему оставалось два года, и, очевидно, поэтому человек вдруг забеспокоился, какую он по себе оставит память… Вряд ли кто-нибудь помянет его добрым словом. И не только из-за Дубаревой привычки по-кошачьи ходить и подслушивать. Дубарь ко всему этому был еще и скряга. Больше рубля в его карманах никогда не водилось. Он частенько обходил подчиненных, заводил разговоры о еде и напитках, и сообщал как бы между прочим, что в парке торгуют горячими шашлыками, а он как назло забыл дома деньги. Ему давали взаймы, и он уходил кормиться. Вернувшись, Дубарь тыкал всем свой рублик, которого, конечно, никто не брал. Если шашлыки шли под «сухарик», после четвертого стакана Дубарь размякал, начинал плакать и выяснять, почему его никто не любит. «Я же никому ничего плохого не сделал», — причитал он, не упоминая, однако, сделал ли он что-нибудь хорошее.
Несколько раз Дубарь намекал о шашлыках и Шмурдяку, но Кирилл Мефодиевич делал вид, что не понимает, о чем идет речь, и даже не предложил Дубарю ни одного из своих бутербродов, потому что жадностью не уступал своему начальнику. Дубарь платил ему тем, что старался незаметно подобраться к двери и подслушать, чем его подчиненный занимается. Но это ему не всегда удавалось.
Так проходили дни, месяцы, годы. Но однажды Кирилл Мефодиевич услышал незнакомые ему шаги. Так обычно ходят уверенные в себе мужчины лет сорока пяти — пятидесяти. Потом что-то дробненько и мелодично простучало, как на барабане. «Ого, — отметил Кирилл Мефодиевич, — у нас появилось молодое пополнение. И, наверное, грациозное, ибо шестипудовая молодуха так на высоких каблуках не постучит». Два дня Кирилл Мефодиевич крепился, а на третий не выдержал, поднялся из-за стола и пошел в приемную. За столиком сидела незнакомая девушка. «Наверное, это она выстукивала, — подумал Кирилл Мефодиевич, — ничего себе». А чтобы не показаться нахалом, который таращится на незнакомых женщин, он для отвода глаз спросил:
— Максим Емельянович у себя?
— Какой Максим Емельянович? — удивилась девушка.
— Как это какой?! — возмутился Кирилл Мефодиевич. — Максим Емельянович Кашкоед.
— Ошибаетесь, товарищ, — посуровела секретарша, — наверное, вы что-то перепутали.
— Как это — перепутал? — вконец разгневался Шмурдяк. — Вы в конторе «Заготсбытснабчерствохлеб» без году неделя, а я уже двадцать пять лет…
— Вот оно что, — рассмеялась девушка, — так бы сразу и сказали. Но дело в том, что ваша контора неделю назад переехала в новое помещение.
— А куда? — растерялся Шмурдяк.
— Не знаю, — ответила секретарь, — обратитесь в справочное бюро.
— А не могли бы вы кресло для Семена Семеновича сделать из мягкого дерева?
РУБИКОН
Возвратившись с обеденного перерыва, Семен Трофимович сухо бросил как всегда секретарю: «До пятнадцати ноль-ноль меня нет. Будут звонить из треста — я в главке. Будут звонить из главка — я в тресте», — и уединился в кабинете.
С обеденного перерыва (а обедал Семен Трофимович только дома) он всегда возвращался недовольный. Самим собою. Дело в том, что Семен Трофимович не сегодня и не вчера перешагнул ту возрастную межу, за которой каждая лишняя калория откладывается организмом на черный день. Если бы Семен Трофимович был гренадерского роста, эти лишние калории не бросались бы в глаза. Но, поскольку для этого ему не хватало сантиметров тридцать, а на аппетит он не жаловался, фигура директора напоминала ноль, несколько вспученный в области живота.
Множество раз, укладываясь спать и подыскивая такую позу, чтобы легче дышалось, Семен Трофимович железно клялся самому себе, что не будет переедать, и даже, бывало, ограничивал завтрак стаканом чая и кусочком сыра, но уже через несколько часов начинал чувствовать собачий голод и часто поглядывал на часы, проверяя, не остановились ли они.
Ситуация осложнялась тем, что супруга Семена Трофимовича, Вероника Андреевна, уже несколько лет как вышла на пенсию и полностью посвятила себя кухне. Утром она садилась с Семеном Трофимовичем в его служебную «Волгу», завозила мужа на работу, а сама ехала на рынок. Семена Трофимовича всегда ожидала на обед тарелка ароматного борща, из которой соблазнительно выглядывала желтая от жира ножка домашней курицы, отбивная размером с домашний лапоть сорок шестого размера или же сковорода горячих дерунов и кувшин сметаны, а на десерт — литровая чашка компота из консервированных или свежих (в зависимости от времени года) вишен.
Ругая себя за бесхарактерность, Семен Трофимович съедал, все до последней крошки и капли, после чего начинал бороться со сном. Часто сон побеждал еще по дороге на работу, и тогда водителю приходилось, не доехав до конторы полквартала, будить шефа, чтобы не пошатнуть его авторитет перед подчиненными. Досыпал Семен Трофимович в своем похожем на трон кресле с высокой задней спинкой, угол наклона которой регулировался специальным механизмом, как регулируются передние сиденья в легковых автомобилях.
В тот день Вероника Андреевна явно перестаралась. Когда Семен Трофимович дожевывал последний кусок телячьей вырезки, она с торжественным видом достала из электродуховки два шампура с румяными, словно яблоки «джонатан», шашлычками. Семен Трофимович застонал, но уже через минуту позволил уговорить себя попробовать хотя бы один кусочек, а еще через десять минут Вероника Андреевна мыла под кухонным краном оба шампура.