«Отправлю, наверное, ее на курорт, — подумал Семен Трофимович, садясь в кресло и разворачивая свежую газету: после обеда чтение действовало на него как снотворное. — Питаться буду в нашей столовой, поэтому за месяц наверняка килограммов десять сброшу».
Он сразу обратил внимание на крупный заголовок на четвертой странице «Переедание — путь к инфаркту»: известное медсветило агитировало за вегетарианство, убеждая, что каждый съеденный грамм свинины и говядины ускоряет свидание с потусторонним миром.
«Этого еще мне недоставало», — мысленно выругался Семен Трофимович и раздраженно отложил газету. Он шевельнулся в кресле, усаживаясь поудобнее, и вдруг его пронзила острая боль под левой лопаткой. Он испуганно шевельнулся еще раз — боль усилилась.
«Вот и все, — промелькнула мысль, — дожрался».
Сразу припомнилось, как в прошлом месяце умер его товарищ. Накануне они, встретившись, пропустили по рюмашечке коньячка, посудачили о том о сем, а на следующий вечер Семен Трофимович прочел в вечерней городской газете некролог, подписанный группой товарищей. «Интересно, — подумалось глупое, — а как отметят мою кончину: — сообщат в маленькой рамке с глубоким прискорбием или же группа товарищей коротко изложит биографию?»
Семен Трофимович прислушался к себе: под лопаткой уже не покалывало, а ныло неотступно. Он потянулся правой рукой к кнопке, чтобы вызвать секретаршу, но острая боль заставила его замереть.
«Господи, — почти застонал Семен Трофимович, — как все глупо сложилось». Он четко представил себе черный гроб с собственным телом, выставленный в зале заседаний, грустные лица подчиненных.
«А все ли будут грустить? — Он горько улыбнулся. — Глевтяк, наверное, если бы можно было, и на похоронах вытанцовывал, потому что спит и во сне видит себя на моем месте. Никудышный заместитель, давно следовало бы выгнать его в шею, но ведь брат его не последняя спица трестовской номенклатуры — попробуй тронь. Вот станет Глевтяк директором — хана всей конторе. Нет, нужно было бы гнать, — терзал сам себя Семен Трофимович, — гнать, не обращая внимания на родственные связи».
Слинько и Перекатиполе — те, конечно, будут грустить. Потому что никакой новый директор не будет терпеть таких лентяев. А у меня они чувствовали себя, как за каменной стеной. За услужливость их терпел. Действительно, говорить приятные вещи они умели как никто. С одной стороны, понимал, что неискренне говорят, а с другой — приятно.
А Нетудыхате, скажем, по какой причине грустить? Перед порогом вечного небытия нужно признать, что держал я его в черном теле. Несправедливо держал. Опасался, что заметят его, а меня — на заслуженный отдых. Надеялся, что триста лет проживу и все эти триста лет буду руководить. Наруководился! А Нетудыхата действительно мог бы меня заменить. Эх, не пожалела бы судьба еще несколько месяцев жизни — пошел бы в трест, в главк пошел бы. Слыхал, сказал бы, что замену мне ищете? Не нужно искать: вот она, замена, — товарищ Нетудыхата, любите и уважайте, а вот мое заявление на увольнение в связи с уходом на пенсию.
Семен Трофимович тяжело вздохнул.
«Вот так всегда: считаем, что вечные, не задумываемся, какую память о себе оставим. А приходит момент, когда нужно Рубикон перешагнуть, тут только ум да мудрость и появляются».
Семену Трофимовичу стало себя еще более жалко. «Хоть бы зашел кто. Только не Глевтяк и не Слинько с Перекатиполем. Эх, Нетудыхата, Нетудыхата, как мне тебя хочется видеть в свою последнюю минуту!»
Не обращая внимания на боль, он все-таки нажал кнопку звонка. В ту же секунду в кабинет влетела секретарша.
— Вот что, милая моя, — слабым голосом сказал ей Семен Трофимович. — Срочно вызовите Слинько и Перекатиполе, пусть пишут заявление на увольнение по собственному желанию. Это все, что я могу для них сделать. Дальше. Срочно поднимите акт народного контроля, тот, о приписанных Глевтяком тысячах, и подготовьте приказ: «За грубое нарушение, безответственность и так далее — вы знаете, как это формулируется, — освободить Глевтяка с должности заместителя. Нетудыхата на месте? Пригласите его ко мне. И соедините меня с главком, с Иваном Ивановичем. Тоже срочно. И вызовите мне «скорую».
Секретарша испуганно посмотрела на своего шефа.
— Вам плохо, Семен Трофимович? Вы белый, как потолок.
— Ничего, милая, — грустно улыбнулся директор, — все нормально. Делайте, что я сказал.
Секретарша вышла. И тут же Семен Трофимович почувствовал, что боль прошла. Он шевельнул левой рукой — рука слушалась. Тогда директор попытался подняться — нормально. Нащупал пульс — сердце стучало, как хорошо отрегулированный часовой механизм. Семен Трофимович растерянно осмотрелся, бросил взгляд на спинку кресла и громко выругался: в одном месте обивка разорвалась и оттуда торчало острие гвоздя.
В дверь постучали.
— Разрешите, — прошептала секретарша. — Вот вам, Семен Трофимович, заявления Слинько и Перекатиполя, вот приказ на увольнение Глевтяка. Нетудыхата ждет в приемной. Ему сейчас зайти, или вы сначала переговорите с Иваном Ивановичем? «Скорую» я тоже вызвала.
— Никакой «скорой», никаких приказов! — возвысил на нее голос директор. — Пусть Нетудыхата идет на свое место, а не болтается по приемным. А Ивану Иванычу я и сам способен позвонить. Я еще поработаю!
Юрий ИЩЕНКО
ПУТЕВКА
Нежданно-негаданно в конце января прислали на завод путевку.
— Ну вот, пожалуйста! — повертев в руках сложенный пополам листок, сокрушенно взглянул на присутствующих членов профкома его лидер Гораций Горациевич Синюха. — Дали называется. Кто же среди зимы согласится ехать? Нет чтобы в бархатный сезон путевочку подбросить. А теперь ломай голову, кому ее навязать. Ведь если пропадет, нам в райкоме профсоюза не простят и до новых веников запомнят. Мол, им давай не давай, все равно Никто не ездит. Так что, товарищи, предлагайте кандидатуры.
— Нет проблем! — воскликнул я. — Есть у меня кандидатура.
— Это кто же? — заинтересовался Гораций Горациевич.
— Федор Перепеляк.
— Да вы что! — задергался у Синюхи левый глаз. — В своем, простите, уме? Несусветного бездельника и прогульщика, лентяя и бракодела на курорты отправлять! Ну, знаете, это уж слишком! И потом, он там такую репутацию нам создаст…
— Не знаю, что он там натворит, — осмелился возразить я, — но от этого Перепеляка никому в цехе жизни нет. Из сил выбились, перевоспитывая. А.тут такой случай! Сразу, считайте, двух зайцев убьем: и путевка не пропадет, и цех отдохнет.
Так и поехал наш Федя Перепеляк отдыхать. В цехе даже посветлело. Ни собраний с нотациями, ни товарищеских судов. Начальник смены по этому поводу спецовку на выходной костюм сменил. Ходит по цеху, как свадебный генерал, песенки насвистывает…
Словом, в цехе праздник. Но на душе у нас кошки скребут, как подумаем, что всего через месяц все это закончится.
А вскоре произошло то, чего никто не ожидал. Через полторы недели после Фединого отъезда на курорт вызвал меня директор завода:
— Видели?! — нервно спросил он и поднес к моим глазам нашу городскую газету.
— Что? — в предчувствии неприятностей екнуло у меня сердце.
— Да вот… очерк про вашего Перепеляка напечатали. Ничего не понимаю… Видно, прав был Синюха: наберемся мы хлопот с этим работничком.
— Может, ошибочка в газете вышла? — заразившись директорской тревогой, предположил я.
Но ошибки, как мы поняли уже на следующий день, не было. На. этот раз не городская, а областная газета напечатала интервью с Федором Перепеляком, в котором он делился мыслями по поводу воспитательной силы коллектива, рассказывал, между прочим, на каком высоком уровне ведется в нашем цехе эта работа.
Вскоре имя Перепеляка замелькало не только на страницах газет, а и на разворотах «тонких» журналов. В одном из них начали печатать повесть о рабочем классе, в которой главным героем автор вывел… Федора Перепеляка.
Можете представить, что творилось у нас на заводе. Всем коллективом ломали голову: что бы это могло значить? И с нетерпением ждали возвращения нашего курортника.
Наконец этот день настал. Но Перепеляка мы не узнали. Будто подменили человека. В цехе он появился едва ли не за полчаса до начала рабочего дня. Тщательно проверил станок, сложил заготовки. А уж как заработал!.. Ни одного перекура. А детали так обтачивал — хоть на международных выставках экспонируй.
Только через двадцать минут после окончания смены личным распоряжением директора удалось оторвать Федю от работы и пригласить на заседание профкома, чтобы он отчитался о своем отдыхе.
— Ну что тут объяснять, — замялся Федя, переминаясь с ноги на ногу возле стола. — Дали вы мне эту путевку. А она, оказывается, в Дом творчества. Только появился я там, как меня окружили литераторы. Один говорит: «Это же просто великолепно, что по обменному фонду путевок нам производственника прислали… Теперь работа пойдет!..»
Короче говоря, стали товарищи писатели мою персону изучать. Говорю им, что я настоящий антипод. «Ничего, — отвечают. — Это ты, Федя, до курорта антиподом был, теперь же мы из тебя человека сделаем». И началось. За творческими беседами засиживались, бывало, допоздна… Особенно пришелся я по душе Ефрему Бывалому. Он мою душу всю наизнанку, можно сказать, вывернул.
Так что теперь не с руки мне братьев-литераторов подводить. Потому и начал новую жизнь.
Слушали мы Перепеляка и будто на свет заново рождались.
А в общем, теперь на нашем предприятии нет отстающих. По секрету признаюсь: по договоренности с Домом творчества «Амазонский» нам ежегодно туда путевки выделяют…
ИНСТРУКТАЖ
— Ну как, прочитал?
— Ага… Книга, что надо! Стоящая…
— И познавательная к тому же. Не детектив, а настоящий учебник по криминалистике. Такие фолианты, должен тебе сказать, нам просто необходимо читать. Это хлеб наш. Обратил внимание, как главный герой провел предварительное расследование по краже драгоценностей? Вот так! Мотай на ус. Неповторимая школа следствия. А вообще, скажу тебе, детективный жанр нынче в моде. И это чудесно! Если мы раньше до всего своей головой доходили, то теперь каждый детектив — сундук опыта. Открыл повестушку — и академии не надо. Еще и в художественной форме подано. Для запоминани