– Мы не могли бы уже закончить?
– То есть и о Целане ты тоже не слыхивал?
– Нет.
– Это катастрофа, Кюльпе. Особенно для такого энтузиаста массовых убийств, как ты. Меня возмущает не то, что ты ноль с палочкой, таких пруд пруди, но твоя уверенность, что с багажом в десяток вьюношеских книжек ты вправе судить-рядить о вещах, вообще тебе неизвестных.
– Вы осознаете, что ваши действия противоправны? Связывать меня, бить по голове? Это карается по закону, вы это понимаете?
– Пауль Целан – фигура центральная. Единицы способны, как он, выразить в слове гротескное вплоть до невозможного и безнадежность, как ее чувствовали люди после Второй мировой. Ты не можешь говорить о литературе, если не читал Целана.
– Да ладно.
– Что ты собираешься делать с этим?
– Я могу взять его книги в библиотеке?
– Звучит неплохо. Но есть идея и получше – ты перестаешь писать о книгах, в которых ничего не смыслишь.
– У меня, кстати, не было желания писать о вашей книге.
– Не было?
– Заболела девушка, которая ведет поэзию, и редактор спросил, не хочу ли я попробовать.
– И тебе показалось глупым отказаться?
– Ну да.
– А заодно тебе захотелось выпендриться?
– Отчасти.
– Это я могу понять, это очень по-человечески. Тем более меня ты счел легкой добычей.
– Об этом я как-то не думал.
– Еще как думал! Ты был уверен, что все сойдет тебе с рук безнаказанно, а приятели будут считать тебя крутым, раз ты вышел за флажки. Вот какой у тебя был расчет. Ты и теперь считаешь меня легкой добычей?
– Нет.
– Ты раскаиваешься?
– Да.
– А вот и не раскаиваешься. Ты просто хочешь, чтобы наша встреча окончилась. Но нет пока. И заруби себе на носу: отныне я буду следить за всеми твоими публикациями, за всеми без исключения. И трюки с псевдонимами тебе не помогут, деверь моего бывшего работает в Госучете. И если я хоть раз увижу, что ты высказываешься о поэзии, я приду и прижму тебя к ногтю. Я не шучу. И тогда я не ограничусь тем, чтобы вбить тебе в рот яблоко. Ты плохо представляешь себе, на что я способна.
Кюльпе косится на фруктовый ножичек. Нина берет его и кидает через плечо, он втыкается в стену над кроватью Кюльпе. Это выходит случайно. Нина сроду не кидала ножичков. Но сейчас бросок не только оказался красив, но и породил движуху. Кюльпе сучит ногами, вырывается, наконец, начинает орать.
– На помощь! – кричит он. – Помогите! Спасите!
Нина хватает коммунистические злодеяния и трижды сильно бьет его в висок. Кюльпе замолкает. Нина слышит шаги Жанет в коридоре.
– Все в порядке? – Сквозь дверь голос звучит глухо.
– В полном! – откликается Нина. – Мы тут травим анекдоты и дурачимся. Рогер с детства обожает дурака валять, покричать «Спасите-помогите!» Скажи, Рогер? Но мы уже подумываем о шарлотке. А ты как?
– Хорошо, – отвечает Жанет.
– Приятно слышать.
Жанет снова удаляется. Нина встает и идет взять одежду, та лежит на письменном столе. Теперь, подводя итог, она видит, что правильно было повидаться с Кюльпе. Инстинкт ее не обманул. Этого молодого человека следовало проучить, он свое получил, а она помогла ему и избавила от нападок множество невинных писателей, своих коллег. Роясь в вещах в поиске трусов она переводит взгляд на Кюльпе и вздрагивает от неожиданности. В причинном месте у него выпирает какая-то опухоль. Она ведь его там не била? Неужели у него грыжа в столь юном возрасте? В недоумении Нина подходит к Кюльпе, чтобы разобраться. Она принимается изучать вздутие. Сперва визуально. Ничего не высмотрев, кладет на бугор руку – и тут же отдергивает в страхе и восхищении. Она не предполагала, что это возможно в беспамятстве. В том ли дело, что она била его по голове, или молодой организм Кюльпе сыграл с ним шутку. Она криво улыбается и бредет назад к кóму своей одежды, трусы, кстати, вон, улетели к окну. Нина останавливается опять. Очень велик соблазн потрогать. Последний раз был давным-давно. Она возвращается и трогает. Сначала сквозь брюки, потом, расстегнув молнию, более конкретно. Ничего себе. Такой шанс на дороге не валяется. К тому же последний раз был незнамо когда, а она тут уже, что называется, с голым задом, и хорошо пахнет, и все дела. Достаточно поддернуть вверх полотенце, и она без проблем угнездится где надо. Плевое дело, настолько просто, что отказаться было бы выдающейся глупостью. Но все-таки Нина раздумывает. Ей достаточно очевидно, что сделать так вряд ли совсем правильно с этической точки зрения, по-хорошему ей бы надо одеться и уйти. Но она не одевается и не уходит. День давно принял несчастливый оборот, а семь бед – один ответ… К тому же вряд ли Кюльпе много заметит. Нина приподнимает полотенце и осторожно водружается верхом. Ой, думает она, сначала просто привыкая к ситуации. Сперва кажется непривычным, но странное дело, она быстро заводится и отлично справляется, кажется ей. Скоро ей приходится думать лишь о том, чтобы быть потише.
Лежа после всего на полу и отдышиваясь, она замечает тоненькую книжицу под кроватью Кюльпе. Нина лезет и достает ее. «Спрут». Библиотечный экземпляр. Кюльпе нужны были примеры неровности ее поэтического дара, и он позаимствовал книжечку. Но понять в ней он ничего не мог. Он не вынашивал ребенка сам и не знал ни одной беременной, полагает Нина. Вот свинья.
Она подтирает все трусами Кюльпе, приводит в порядок его хозяйство, застегивает молнию, опускает рубашку и поправляет все красиво и аккуратно. Потом развязывает ему руки, скатывает веревку и кладет ее к остальному снаряжению. Одевается, берет с собой «Спрута» и выходит в коридор. Полотенце возвращает в ванную, обувается, заскакивает на кухню прихватить с собой яблоко, моет его и стучит в дверь Жанет.
– Я пошла, – говорит Нина.
– Вот как?
– Приятно было познакомиться.
– И мне тоже.
– Спасибо, что сбегала за яблоками. Шарлотку придется отложить до лучших времен. Рогер плоховато себя чувствует. Просил передать, чтобы его сегодня не трогали, он будет спать.
– Он заболел?
– Мне так не показалось. Просто очень устал. К утру оклемается.
Жанет кивает.
– Душа радуется видеть вокруг Рогера таких приятных людей, – говорит Нина и хватает Жанет за руку.
– Мы стараемся, заботимся друг о друге.
– Так и продолжайте. Вот тебе книжка для чтения, когда ты, будет время, забеременеешь.
Нина вручает «Спрута» Жанет, та берет книгу с немым вопросом в глазах.
– Мне захотелось подарить ее тебе.
Жанет смотрит на книгу. Непохоже, чтобы она узнала Нину по сорокалетней давности портрету на обложке.
– Спасибо, – говорит она.
– На здоровье, – отвечает Нина. – Прощай.
– Еще раз спасибо, – говорит Жанет.
Седьмой этап
Как же я устала, понимает Нина, выйдя на улицу. Как она утром открыла глаза, так один утомительный эпизод сменял другой. Обычно все ее дни похожи и лишены событий. Так что ни навыка, ни тренировки у нее нет. К таким инструментам, как месть и насилие, она прибегает редко. В том числе и в отношениях с молодыми мужчинами. От дешевого вина она к тому же одурела слегка.
В районе улицы Жозефины усталость берет свое, и Нина опускается на ступеньки лестницы. На той стороне она видит «Moods of Norway» и думает, что такое название подошло бы не магазину одежды, но мрачному и страшному сборнику стихов о двойной морали избалованной норвежской души, о том, что мы неуклонно богатеем за счет других и не видим в том никакой проблемы. Она упирается головой в стену и мгновенно засыпает. Прохожие ее не будят. Кто-то кладет рядом с ней на ступеньку монетки.
Неизвестно, сколько времени Нина проспала так к моменту, когда проходившая мимо под ручку с возлюбленным женщина случайно узнала ее и остановилась.
– Нина Фабер?
Кавалер тянет женщину дальше, но она прижимает локоть.
– Это Нина Фабер, – объясняет она. – Заснула, бедняжка.
Женщина садится рядом с Ниной и поглаживает ее по руке. Нина медленно просыпается и видит перед собой мягкое, взволнованное лицо.
– Вы сидели и спали, – говорит женщина.
– Уфф, – говорит Нина.
– А вам не надо сейчас тут сидеть, – продолжает женщина, – поскольку через полчаса у вас выступление в Литературном доме.
– У меня?
– Да. Мы идем вас слушать, – говорит она и кивает на спутника.
– Какая-то неудачная идея, – говорит Нина.
– Еще как удачная! – говорит женщина. – Нина, вы лучше всех. Я обожаю ваши книги. Нина, вы просто не представляете себе, что они значат для меня и многих других. Знаете, сидеть вот так рядом с вами – уже чудо.
Нина рассматривает женщину. Ей под тридцать, рыжая, интересная и пламенная взахлеб, как бывает лишь у подлинно страстных натур.
– Жозефина, – говорит женщина и протягивает руку, – а это Марко.
Марко кивает Нине.
– Пойдемте, – говорит Жозефина, – приведем вас в форму. Тяжелый день выдался, да?
– Да, – признается Нина.
– Иногда выдаются скверные дни, – говорит Жозефина, ставя Нину на ноги.
А потом берет ее под руки и ведет по улице, словно они знают друг друга сотни лет. Велев Марко ждать на улице, Жозефина заводит Нину в пиццерию и, минуя резвящихся тинейджеров и обедающие семьи с детьми, увлекает ее в туалет, сажает на крышку унитаза, включает воду в раковине и принимается рыться в своей сумочке.
– Это очень любезно с вашей стороны, – говорит Нина.
– Не думайте об этом, – отмахивается Жозефина. – Вы мой любимый поэт. Я прочитала все ваши стихи. Я пишу диссертацию о ваших стихах семидесятых годов.
– Диссертацию? О моих стихах?
– Вы опередили свое время. Это неблагодарная миссия. Но ветер рано или поздно переменится. Критики безнадежны, они и «Босфор» не примут, хотя издательство совершенно право, это ваш лучший сборник за много лет.
Нина плачет. Она съеживается и вздрагивает всем телом, не в силах держать себя в руках.