Преследователь благодарил Господа за благополучное окончание его утомительной погони, так что когда первый мужчина поднял голову, то встретился взглядом со своим врагом, который смотрел на него с издевательской улыбкой.
Первый не предпринял попыток встать, замороженный взглядом оппонента, который был полон радости. Второй же медленно поднялся и мягко пошел к своей жертве, аккуратно убирая стулья на своем пути.
А затем, когда обиженный уже стоял перед обидчиком, радуясь, что наконец настал час расплаты, внезапно раздался звон колоколов, и в тот же момент, за секунду до осуществления задуманного, мститель упал – его сердце остановилось.
Так он там и остался.
А преследуемый обидчик потерял сознание, полный благодарности Богу.
Что случилось с телом того мужчины, неизвестно. Незнакомец, чужак, умерший в кафедральном соборе, – некому было его опознать, некому забрать тело и предать погребению.
Прошло много лет, и тот мужчина, который остался в живых, стал добропорядочным гражданином и получил весьма широкую известность в мире науки.
В его лаборатории было много полезных и нужных для его исследований вещей, среди которых в углу стоял человеческий скелет. Это был весьма старый, часто ремонтируемый скелет, и однажды он ожидаемо развалился.
Поэтому пришлось покупать новый.
Ученый пришел к нужному человеку – он знал, куда идти с такой бедой; то был маленький старик с лицом, похожим на пергамент, который держал ютившуюся в тени башен Нотр-Дама грязную лавку, в которой никогда ничего не продавалось.
Старик с пергаментным лицом имел в своем распоряжении именно то, что искал мсье: красивый и пропорциональный «образец». Он должен был быть доставлен и установлен в лаборатории мсье в тот же полдень.
Поставщик был верен своему слову: когда ученый зашел к себе в лабораторию тем же вечером, новый скелет уже стоял на месте.
Мсье сел в свое кресло с высокой спинкой и попытался собраться с мыслями. Но мысли мсье отказывались ему подчиняться, все время норовили убежать от него, а бежали они всегда в одном направлении.
Мсье открыл большой том и углубился в чтение. Он читал о том, как один человек насолил другому и сбежал, преследуемый вторым. Осознав, что он читает, мужчина гневно захлопнул книгу и подошел к окну, чтобы отвлечься. Он увидел пронзаемый заходящим солнцем неф кафедрального собора и лежащего на камнях мертвеца с издевательской улыбкой на лице.
Обозвав себя дураком, мсье с усмешкой отвернулся от окна. Но смеялся он недолго, так как внезапно ему почудилось, что вместе с ним смеется кто-то еще. Замерев от ужаса, он прислушивался к смеху какое-то время, затем робко глянул в угол, из которого, как ему показалось, доносился этот звук. Но там громоздились лишь белые кости да скалился череп.
Мсье утер пот с лица и поскорее выбежал вон.
Пару дней он не заходил в комнату. На третий день, убедив себя, что боязнь его сродни страхам нервной барышни, он открыл дверь и вошел внутрь. Чтобы пристыдить себя, он взял в руки светильник и пошел в угол осмотреть скелет. Набор костей, купленный за три сотни франков. Что за ребячество – испугаться этого чучела!
Он поднес светильник к улыбающемуся черепу. Пламя колыхнулось, словно от чужого дыхания.
Ученый логически объяснил самому себе, что стены у здания старые и все в трещинах, так что ветер может проникнуть куда угодно. Он повторял это про себя, пока пятился, не сводя глаз со скелета. Дойдя до письменного стола, он сел в кресло, сжимая подлокотники так, что побелели пальцы.
Мсье попробовал поработать, но пустые глазницы на ухмыляющемся черепе притягивали все его внимание. Он встал, подавляя в себе желание с воплем выбежать из комнаты. Боязливо оглядываясь по сторонам, он увидел высокую ширму рядом с дверью, подтащил ее к себе и поставил перед столом, лишь бы только не видеть скелет и лишь бы скелет не видел его. Затем он снова сел работать. Какое-то время он заставлял себя смотреть в книгу, но в конце концов сдался и, будучи больше не в силах контролировать себя, позволил взгляду метнуться туда, куда его так тянуло.
Может, это была галлюцинация. Может, он поставил ширму таким образом, что подобная иллюзия смогла возникнуть. Так или иначе, ученый увидел, как костяная рука тянется к ширме, и с громким криком лишился чувств.
Его домашние вбежали к нему, подняли и положили в кровать. Как только он очнулся, первым делом спросил, где они застали скелет: где тот находился, когда они вошли в кабинет? И когда они ответили ему, что скелет стоял там же, где и всегда, им пришлось пойти и проверить, поддавшись его неистовым уговорам; они вернулись, пряча улыбки, и тут уж ученый выслушал и про переутомление, и про то, что ему нужно больше отдыхать и поменять режим работы, с чем он вынужден был согласиться.
Итак, в течение многих месяцев дверь в кабинет-лабораторию была закрыта. А потом наступил холодный осенний вечер, когда ученый открыл дверь и закрыл ее за своей спиной.
Он зажег светильник, собрал инструменты и книги, сел за стол в свое кресло с высокой спинкой. И прежний страх вернулся к нему.
Но в этот раз мужчина был намерен перебороть себя. Его нервы теперь были крепче, а разум – яснее; он намеревался преодолеть свой беспочвенный страх. Он подошел к двери, запер ее, а ключ отшвырнул в другой конец комнаты, где он с гулким стуком упал между склянок и бутылок.
Позже его старая домработница постучала в дверь и пожелала ему доброй ночи, как и обычно. Не получив ответа, женщина встревожилась и постучала громче, повторив свое пожелание; после сравнительно долгого ожидания в ответ прозвучало «спокойной ночи».
В тот момент она не придала этому большого значения, но впоследствии, вспоминая этот случай, говорила, что голос, ответивший ей, был скрипучим и механическим, подобным «голосу ожившей статуи».
На следующее утро дверь все еще была заперта, но это было обычным делом для человека науки – работать всю ночь и половину следующего дня, так что никто этому не удивился. Но с наступлением вечера, когда ученый так и не покинул свою лабораторию, его прислуга заволновалась и собралась перед дверью, памятуя о том, что произошло с ним в прошлый раз.
Они прислушались, но никаких звуков из комнаты не доносилось. Они подергали дверь, начали звать его и стучать по деревянной панели. Но звуков из комнаты так и не последовало.
Встревожившись, они решили выломать дверь, и после многих ударов та поддалась, и они ввалились в комнату.
Ученый сидел прямо в своем кресле с высокой спинкой. Сперва все подумали, что он умер во сне. Но когда они подошли ближе и свет упал на их хозяина, все увидели четкие следы костлявых пальцев на его шее, а застывший взгляд был полон ужаса, какой редко увидишь в человеческих глазах.
…Браун был первым, кто нарушил нависшую тишину. Он спросил, нет ли у меня бренди, сказав, что сегодня перед сном ему определенно понадобится глоточек. В этом одна из главных особенностей историй от Джефсона: после них почему-то всегда хочется бренди.
Джек ЛондонТысяча смертей
Я находился в воде примерно час, замерзший, уставший и с жуткой болью в правой икре, – мне казалось, что пришел мой смертный час. Безрезультатно борясь с сильным отливом, я увидел сводящую с ума вереницу прибрежных огней, проскользнувших мимо меня, но теперь отказался от попыток перебороть поток воды и остался наедине с горькими мыслями о загубленной карьере.
Мне повезло родиться в зажиточной семье англичан, но их банковские счета многократно превосходили любовь к детям и познания в воспитании. Родившись с серебряной ложкой во рту, я все равно не знал домашнего уюта. Мой отец, весьма начитанный человек и признанный антиквар, почти не думал о семье и все время пропадал в своем кабинете, в то время как моя мать, женщина скорее хорошенькая, чем умная, упивалась лестью общества, в котором беспрестанно вращалась. Я прошел через обычную школьную и студенческую жизнь мальчика из английской буржуазии, но по мере того, как годы приносили мне все больше сил и страстей, родители вдруг осознали, что я обладаю бессмертной душой, и попытались как-то вогнать меня в рамки. Но они поздно спохватились. Я решился на самую безумную глупость в своей жизни, близкие от меня отвернулись, общество, которое я так долго возмущал, меня решительно отвергло – и с тысячей фунтов в кармане я первым классом отправился в Австралию. Деньгами меня снабдил отец, дав понять, что это последнее, что я от него увижу.
С этого момента вся моя жизнь была одним долгим скитанием – с востока на запад, от Арктики до Антарктики. К тридцати годам я стал умелым и ловким моряком – и теперь в самом расцвете сил я вот-вот пойду ко дну в бухте Сан-Франциско из-за катастрофически успешной попытки покинуть корабль.
Правую ногу свело судорогой – боль была нешуточной. Легкий бриз волновал море, соленая вода заливала меня с головой, и я, наглотавшись, совсем выбился из сил. Я пытался держаться на плаву, но это уже мало что значило, потому что сознание меня покидало. Я смутно помню, как течение несло меня мимо пирса и как мимо меня проплыл пароход, я еще видел, как горели его фонари. Потом все заволокло тьмой.
Я услышал смутное жужжание каких-то насекомых, и щеки моей коснулся нежный весенний ветерок. Через некоторое время в жужжании и ветерке определился некоторый ритм, и мое тело подчинилось и ответило этим пульсациям. Я парил в ласковых волнах летнего моря, то взмывая, то падая с его волнами в полном блаженстве. Жужжание нарастало, ритм усиливался, волны постепенно становились все яростнее – и вот меня уже швыряло из стороны в сторону, а вокруг кипел шторм. Я забился в дикой агонии. В моей голове бесились ослепительные искры, в ушах ревела вода. Потом что-то щелкнуло – и я проснулся.
Я был главным действующим лицом весьма интересной сцены. С первого взгляда мне стало ясно: я нахожусь на чьей-то яхте, лежу на полу и в весьма неудобной позе. За руки меня держали странные темнокожие существа, двигая ими вверх-вниз, как рычагами помпы. Я встречал довольно много экзотических рас и народностей, но определить, откуда родом эти двое, не взялся бы. К моей голове был прикреплен какой-то механизм, соединявший органы дыхания с аппаратом, о котором я расскажу чуть позже. Ноздри мои были заткнуты, и дышать приходилось через рот. Чуть скосив глаза, я приметил две трубки – что-то вроде тоненьких шлангов, но не вполне они, – которые под острым углом торчали у меня изо рта в разные стороны. Первая трубка, что покороче, лежала подле меня, а вторая, предлинная, свивалась на полу кольцами. Она была присоединена к аппарату, который я обещал вам описать.