– Вас встревожила эта ошибка?
– Нет. Меня испугал тот, за кого я вас принял.
– И кто же это?
– Я не знаю.
– Мы что, так похожи?
– Я не знаю. Я никогда не видел его лица. Он прикрывал его левой рукой, а правой махал что есть силы. Таким вот образом.
Сигнальщик принялся отчаянно жестикулировать, размахивая перед моим лицом правой рукой.
– Силы небесные, да объяснитесь же!
– Однажды, а ночь была очень лунная, – начал он, – я сидел в будке и услышал крик. Мне кричали: «Эге-гей, там, внизу!» Я вышел и увидел… его. Он стоял у красного семафора и размахивал рукой – ну вот так, как я только что показал вам. Голос был хриплый, словно бы сорванный. И он кричал: «Берегись! Берегись!» И опять: «Эге-гей, там, внизу! Берегись!» Я поднял фонарь повыше и побежал к туннелю, крича: что произошло, где? Фигура стояла прямо перед туннелем, в самой черноте. Я подошел к нему почти вплотную – и помню, еще удивился, что он так и закрывает глаза рукавом. Но стоило мне попытаться отнять его руку от лица, как он исчез.
– Исчез в туннеле? – уточнил я.
– Нет. Я забежал в туннель – почти на пятьсот ярдов. Остановился, поднял фонарь… туннель и есть: разметка, сырые пятна, потеки по стенам, лужи… Я выскочил оттуда – со всей мочи, уж очень там страшно, поверьте, – осветил все как следует собственным фонариком, вскарабкался по железной лесенке на заграждение, чтобы рассмотреть еще и сверху, потом спустился и опрометью бросился обратно к посту. Я телеграфировал по обоим направлениям: «Был подан сигнал тревоги, все ли в порядке?» Мне отозвались, что все хорошо.
По спине моей поползли ледяные мурашки, но я все равно попытался разумно объяснить моему собеседнику, что обмануться тут очень возможно: нервы, отвечающие за наше зрение, очень деликатные, и множество людей, страдающих галлюцинациями, немало помогли в исследовании этой проблемы, описав свой опыт и согласившись участвовать в экспериментах ученых.
– Что же до криков, – продолжил я, – да стоит лишь прислушаться к завыванию ветра в телеграфных проводах, вот даже и сейчас, когда мы сидим и беседуем, чтобы не слишком удивляться им.
Мы помолчали, прислушиваясь к звукам снаружи. И тогда сигнальщик снова заговорил, согласившись с моей гипотезой, а после добавил, что провел столько одиноких зимних ночей в этом диком месте, что многое мог бы поведать о вое ветра и странных звуках за стенами, но рассказ его еще не окончен.
Я извинился, что перебил его, и он, мягко прикоснувшись к моей руке, продолжил:
– Через шесть часов после его прихода на железной дороге случилось крушение. А через десять часов погибших и раненых выносили из туннеля – именно на том месте, где стояла эта… фигура.
Меня пробрала дрожь, но я изо всех сил старался не подать виду. Я возразил, что это и вправду было из ряда вон выходящее совпадение – и такой случай, конечно же, не мог не произвести глубочайшее впечатление на человеческий разум. Но все же нельзя не заметить, что самые странные совпадения в этом мире нередки, и вряд ли стоит об этом забывать. И поскольку сигнальщик явно собирался мне возразить, я поспешил заметить, что хоть мир вокруг и полон совпадений, но редко кто из здравомыслящих людей относится к ним слишком серьезно – мало ли что случается в жизни.
Он снова дал мне понять, что не довел историю до конца, и я опять извинился, что так невежливо перебил его. Он в очередной раз прикоснулся к моей руке и, глядя странным пустым взглядом куда-то в сторону, продолжил:
– Все это произошло примерно год назад. Через шесть или семь месяцев я уже несколько пришел в себя от этого потрясения, но однажды рано утром, когда я взглянул на красный семафор у входа в туннель, призрак снова был там.
Он резко замолчал и посмотрел на меня в упор.
– Он опять звал вас?
– Нет. Он молчал.
– И снова махал рукой?
– Нет. В этот раз он прислонился к семафору и закрыл лицо руками. Вот так.
Сигнальщик вновь продемонстрировал мне движения призрака. Но на сей раз жест его был воплощением глубокой скорби. Он застыл, подобно надгробной статуе.
– Вы подошли к нему?
– Я вернулся к себе. Отчасти чтобы как-то собраться, прийти в себя, в то же время я был близок к обмороку. Когда я снова вышел, солнце уже светило вовсю, а призрак исчез.
– Ну… и ничего не случилось? Ничего не произошло?
Сигнальщик дважды или трижды дотронулся до меня – и каждый раз движение его сопровождалось довольно жутким кивком.
– В тот же день, когда поезд выходил из туннеля, я заметил в одном из вагонов с моей стороны какую-то суматоху, что-то там происходило. В последний момент я успел дать машинисту сигнал остановиться. Он замедлил движение, затормозил, но поезд еще некоторое время двигался – ярдов сто пятьдесят или около того. Я побежал за поездом и услышал, как в вагоне истошно кричали и плакали. Молодая леди, очень красивая, скоропостижно скончалась в одном из вагонов, и ее принесли ко мне, она лежала на полу вот здесь, точно между нами.
Я невольно отшатнулся, услышав это, и отодвинул стул, не сводя глаз с половиц.
– Правда, сэр, истинная правда. Как я вам рассказываю, так все и происходило.
Я не мог вымолвить ничего, во рту у меня пересохло. Повисло молчание, только ветер дико выл в проводах. Наконец сигнальщик заговорил снова.
– Теперь, сэр, зная все это, решайте сами, сошел ли я с ума. Призрак вернулся с неделю назад. Он постоянно является мне – на короткое время.
– У семафора?
– У того фонаря, который зажигают, когда надо подать сигнал тревоги.
– И что он делает сейчас?
Он молча повторил отчаянную пантомиму, означающую «Ради всего святого, освободите дорогу!», затем продолжил:
– Я не могу ни уснуть, ни дух перевести. Он зовет меня, кричит как сумасшедший: «Там, внизу! Берегись! Берегись!», стоит и машет. Он звонит сюда…
Я вдруг догадался:
– А вчера, когда вы выходили из сторожки, – он тоже звонил?
– Два раза.
– Но послушайте, – сказал я. – Ваше воображение играет с вами плохую шутку. Я же видел звонок. И я не глухой. И головой могу поклясться: звонок не звонил. То есть звонил только тогда, когда все проходило обычным путем и вам звонили со станции.
Он покачал головой.
– Сэр, я еще ни разу не ошибся в этом вопросе. Спутать звонок от призрака и звонок со станции невозможно. Когда звонит призрак, в аппарате возникает некая вибрация, почти из ниоткуда, – и сам звонок при этом не двигается. Ничего удивительного, что вы не слышали. Но я-то его слышу.
– И призрак стоял там, когда вы выходили?
– Да, он был там.
– Оба раза?
– Оба раза, – подтвердил он.
– Ну, так давайте прямо сейчас выйдем и посмотрим на него вместе.
Он закусил губу (видно было, как не хочется ему соглашаться), но все же встал. Я покинул сторожку, а сигнальщик застыл в дверях. Вот сигнальный семафор. Вот зловещая пасть туннеля. Вот возвышаются отвесные влажные стены по обе стороны полотна. Вот звезды сияют над нами.
– Он там? – спросил я, не сводя глаз со своего собеседника.
Он напряженно всматривался в темноту; наверное, я и сам выглядел так же, пытаясь разглядеть призрака в ночи.
– Нет, – наконец отозвался сигнальщик. – Его нет.
– Мне тоже так кажется, – согласился я.
Мы вернулись в сторожку, закрыли дверь и снова сели у огня. Я изо всех сил пытался найти какие-нибудь неопровержимые доказательства, что призрака нет, – мне хотелось как-то поддержать и успокоить беднягу.
– Ну теперь вы понимаете, сэр, что самый главный вопрос, который меня беспокоит: что ему от меня нужно?
Я отнюдь не был уверен, что понимаю.
– О чем он меня пытается предупредить? – задумчиво проговорил сигнальщик, глядя в пламя и лишь изредка бросая взгляд в мою сторону. – В чем опасность? Где она кроется? Где-то на линии произойдет катастрофа. Грядет какой-то кошмар, сэр. После того, что случилось, в этом нет сомнений. Призрак прицепился именно ко мне. А мне-то что с этим делать?
Он вытащил платок и утер пот со лба.
– Если я пошлю сигнал тревоги в любом из направлений или в обоих сразу, я ничем не смогу подтвердить свои слова! – Он вытер влажные ладони. – У меня будет много проблем, а толку никакого. Они решат, что я свихнулся. Ну сами представьте, сообщение: «Опасность! Берегитесь!» Ответ: «Что случилось? Где опасность?» Сообщение: «Я не знаю. Но ради бога, будьте настороже». Меня уволят, конечно, а что им еще останется?
Очень грустно было видеть его душевные терзания: он мучился, потому что не знал, как исполнить возложенную на него миссию. Мысль о том, что должно произойти что-то ужасное, не давала ему покоя.
– Когда он впервые появился у семафора, – продолжил сигнальщик, нервно убирая волосы со лба и потирая виски: он был близок к панике, – отчего же он не сказал мне, где будет авария, если уж ей суждено было произойти? Отчего он не дал понять, как ее предотвратить, если ее можно было предотвратить? А во второй раз, когда он стоял, закрыв лицо руками, – отчего было не сказать: она умрет, пусть останется дома! И если оба раза он приходил лишь для того, чтобы я уверовал в серьезность его предупреждений, то почему сейчас он не может сказать мне, в чем дело? Помоги мне, Боже, я же простой сигнальщик на обычной станции. Почему он не явится кому-нибудь, у кого есть реальная власть что-то изменить, кому поверят, в конце концов?
Я смотрел на него, полностью подавленного отчаянием, и думал, что единственное, что мне надлежит, – это ради общественной безопасности и человеколюбия привести беднягу в чувство. И оттого, отложив в сторону все размышления о реальности или нереальности происходящего, я с жаром принялся убеждать собеседника, что усердное и честное выполнение своих обязанностей есть достаточно благое дело, и коль скоро он скрупулезно следует имеющимся у него инструкциям, он вправе считать себя хорошим сигнальщиком и образцовым работником железной дороги. Эта мысль оказала более благотворное действие на моего собеседника, чем попытка разубедить его в реальности явлений призрака. Он успокоился. Ближе к ночи он все чаще вынужден был прерывать наши беседы и приступать к своим обязанностям, и примерно в два часа мне пришлось его покинуть. Я предложил ему остаться с ним до утра, но сигнальщик и слушать о том не хотел.