Полумертвый, как мне казалось, но все же совершенно живой, я сидел – неторопливая толпа обтекала меня, – а потом встал и направился к дверям.
Я проспал проповедь. Я проспал проповедь? Он шел по галерее к своему месту. Я видел лишь его силуэт: тонкая согнутая рука, обтянутая черным рукавом, выглядела как один из тех позабытых средневековых инструментов, что ржавеют без дела в заброшенных камерах пыток.
Но все же я сбежал от него, хотя глаза его и говорили, что это невозможно. Неужели я смог? То, что давало ему власть надо мной, вырвалось из забвения, а я так надеялся похоронить это навеки! Потому что теперь я знал, кто он. Смерть и ужасающая обитель заблудших душ, куда он по слабости моей был направлен, сделали его неузнаваемым для всех, но не для меня. Я-то узнал его с первого взгляда. Никогда я не сомневался в том, для чего он явился сюда. И пока тело мое покоилось в уютной небольшой церкви, он ловил мою душу в Драконьем дворе.
Крадучись, подобрался я к двери – и над моей головой зашелся в реве орган. Ослепительный свет залил церковь, сокрыв от моих глаз алтарь. Исчезли люди, арки, своды. Я поднял опаленные бездонным светом глаза – и увидел черные звезды, висящие в небесах, и сырой ветер с озера Хали дохнул льдом в мое лицо.
И вот далеко за лигами облачных волн я увидел истекающую кровью луну. А за ней высились башни Каркозы.
Смерть и ужасающая обитель заблудших душ, куда он по слабости моей был направлен, сделали его неузнаваемым для всех, но не для меня. И теперь я слышал его голос, поднимающийся, нарастающий, грохочущий в пылающем сиянии. И пока я падал, его сияние усиливалось, захлестывало меня волнами пламени. Затем я погрузился в глубину и услышал, как Король в желтом шепчет моей душе: «Страшно попасть в руки Бога живого».
Герберт УэллсЗверолюди и их борьба с человечеством
Могут ли ожить эти кости? Есть ли что-то мертвее, безмолвнее и невыразительнее для неискушенного взгляда, чем эти пожелтевшие осколки костей и куски кремня, следы существования ранних обитателей Земли – древних людей? Мы глядим на них в музеях – они аккуратно разложены по ящикам, отсортированы в соответствии с принципами, абсолютно нам неясными, и снабжены этикетками, на которых написаны странные слова: шелльская культура, мустьерская культура, солютрейская культура – поскольку были они добыты в Шелле, или Ле-Мустье, или Солютре. Большинство из нас бросит на них взгляд через стекло, подивится на мгновение дикарскому нашему прошлому и уйдет. «Первобытный человек, – говорим мы, проходя мимо. – Мастерил орудия труда из кремня. Удирал от мамонта». Мало кто из нас осознает, какую тонкую и неустанную работу ведут историки в последние годы, как неутомимо исследуют они каждое попавшее к ним в руки историческое свидетельство и сколь многое выносят из своих изысканий.
Одним из наиболее поразительных результатов этой работы стало открытие, что множество кремневых орудий и кое-какие фрагменты костей, которые ранее приписывались первобытному человеку, принадлежат на самом деле существам, которые, безусловно, были очень похожи на нас, но все же, строго говоря, не принадлежали к человеческому роду. Ученые называют эти исчезнувшие расы Homo, так же как они зовут львов, тигров и обычных кошек кошачьими, Felis. У меня есть самые веские основания считать, что эти так называемые люди не были нашими предками и в их жилах текла совершенно иная кровь; то были животные, похожие на нас, родственные, но все-таки отличавшиеся, как мамонт и похож, и отличается от слона.
Кремневые и костяные орудия находят в глубочайших слоях земной коры, что свидетельствует об их великой древности. Иным из экспонатов наших музеев почти миллион лет, но надо сказать, что следы жизнедеятельности существ, анатомически и умственно подобных нам, датируются не ранее чем 20 или 30 тысячами лет тому назад. Именно тогда в Европе и появился человек, но нам неведомо, откуда он взялся. Эти же, иные обитатели пещер, владевшие кремневыми орудиями, умевшие добывать огонь, столь похожие на людей, но не являвшиеся ими, ушли куда-то, исчезли практически на глазах у человека истинного.
Светила науки уже насчитали четыре вида этих существ, и очень вероятно, что вскоре мы узнаем и о других представителях. Один из таких видов производил орудия, которые мы относим к шелльской культуре. Это каменные лезвия из цельного куска кремня, которые находят в слоях, датирующихся 300 или 400 тысячами лет назад. Шелльские орудия встречаются в любом уважающем себя музее. Они огромные, раза в четыре или пять больше, чем у человека разумного, и сработаны очень добротно. Совершенно точно, что смастерить их могло существо, обладавшее интеллектом и немалыми размерами. Огромные, неуклюжие руки хватали эти куски кремня и обрабатывали. Но до сей поры ученые нашли лишь один относительно небольшой фрагмент скелета подобного существа: большая нижняя челюсть без подбородка, с весьма специфическими зубами, отличающимися от зубов современных обитателей Земли. Можно только догадываться, как странно выглядело это дикое предвестие рода человеческого, которое перемалывало добычу своими крепкими челюстями и разило врагов большим, но не слишком удобным кремневым ножом. Этот малый был огромного роста – куда крупнее нас с вами. Возможно, он мог бы поднять за шкирку медведя и придушить саблезубого тигра, как кошку. Мы не знаем. Все, что у нас есть, – огромные каменные лезвия, массивная челюсть и сила воображения.
Увлекательнейшая из тайн времен Ледникового периода – это загадка мустьерских поселений, ибо, скорее всего, именно мустьерцы застали приход в Европу человека. Они жили существенно позже неведомых шелльских гигантов, 30 или 40 тысяч лет назад – практически на днях, если сравнивать с шелльцами. Эти мустьерцы известны в научном мире как неандертальцы, и до недавнего времени мы полагали, что они такие же люди, как и мы. Но постепенно наука доказывает нам, что различия имелись – и столь великие, что родство между нами едва ли возможно. Они были весьма сутулы, настолько, что вряд ли могли задрать голову к небу, и строение зубов у них отличалось от человеческого.
Следует заметить, что в некоторых моментах они были куда менее похожи на обезьян, чем мы. Например, клыки, которые у гориллы просто огромные и у современного человека так же выделяются в общем ряду зубов, у неандертальцев ничем не отличались от всех прочих. Ряд зубов у неандертальцев вообще был куда ровнее – не в пример обезьяньей пасти. Пропорции лица также были другими: крупные черты и низкий лоб, но не стоит полагать, что это как-то связано с размерами мозга – мозг у неандертальца был по размеру таким же, как у современного человека, хотя и устроен по-другому. Передние доли были меньше, зато задние – существенно больше, отчего можно предположить, что и поведение, и способ мышления у неандертальцев весьма отличались от нашего. Возможно, память у них была лучше, зато способность к размышлениям – хуже, а может быть, и нервы у них были покрепче, и интеллекта поменьше. Подбородка у них не было, и строение челюсти, скорее всего, не могло бы позволить издавать звуки, подобные нашей речи. Очень может быть, что они вообще не говорили. Кроме того, неандерталец не смог бы поднять булавку указательным и большим пальцем. Чем больше мы узнаем об этих зверолюдях, тем более странная картина вырисовывается перед нами – и тем меньше у нас поводов считать, что они хоть чем-то напоминали дикарей из Австралии.
И чем больше мы понимаем, что нет никаких связей между этим странным, неуклюжим существом и человечеством, тем менее вероятно, что кожа у него была голой, а волосы росли лишь на голове. Скорее всего, весь он был покрыт шерстью или щетиной, лохматый, как мамонт или шерстистый носорог – его соседи и современники. Как и эти животные, он проживал в неприветливом и унылом краю среди ледников, которые в то время уже отступали на север. Волосатый или щетинистый, с длинным лицом, напоминающим маску, с выпуклыми надбровными дугами, почти лишенный лба, стиснув в руках огромное кремневое рубило, передвигаясь, подобно бабуину – выставив голову вперед, а не выпрямившись, – он, должно быть, представлял немалую угрозу нашим предкам.
Они почти точно встречались, эти волосатые существа и человечество.
Люди неминуемо должны были попасть в ареал обитания неандертальцев – и такая встреча однозначно привела бы к войне. Возможно, мы однажды и отыщем доказательства этой борьбы. В Западной Европе – а тщательные раскопки и поиски свидетельств древнейшей истории проводятся сейчас только здесь – век от века климат постепенно смягчался; ледники, некогда сковывавшие половину континента, нехотя уступали место просторным пастбищам и редким березовым и сосновым лесам. Южная Европа в то время более всего напоминала нынешний север Лабрадора. Некоторые выносливые животные обитали среди снегов и льда, медведи впадали в спячку. Вместе с весенней травой и листвой приходили огромные стада северных оленей, диких лошадей, слонов, мамонтов и лохматых носорогов, устремлявшихся на север из огромных теплых долин Средиземного моря, теперь ушедших под воду. Именно тогда, прежде чем океанские воды ворвались в Средиземное море, ласточки и множество других птиц приобрели привычку мигрировать на север – и в наши дни эта привычка заставляет их отправляться в путь, подвергаясь немалой опасности во время морских перелетов, ибо волны скрывают от нас секреты древних средиземноморских долин.
Зверолюди радовались возвращению жизни, покидали пещеры, в которых спасались от лютой зимы, и вознаграждали себя обильной трапезой, охотясь на пришедшую дичь.
Эти зверолюди, скорее всего, предпочитали жить поодиночке. Зимой большому сообществу было трудно прокормиться. Самец с самкой, как мы можем предполагать, отделялись и жили автономно; но не исключено, что на зиму такие семьи распадались – до теплых летних дней. Когда мужское потомство подрастало настолько, что начинало угрожать авторитету отца, зверочеловек или убивал сыновей, или выгонял прочь. Очень возможно, что мятежных подростков съедали. Избежавшие этой участи отпрыски, вполне вероятно, возвращались,