Но в тот вечер, о котором идет речь, мы с доктором впали в необычное для нас метафизическое состояние. Мы набили наши капитанские трубки отличным турецким табаком, а в середине тлел маленький черный катышек опиума, который, как орех из сказки, хранил в себе чудеса, каких не ведают и короли; мы прогуливались взад и вперед, беседуя. Однако наши мысли приняли странный и неприятный оборот. В этот раз они упорно противились солнечным каналам, в которые обычно устремлялись без труда. По какой-то необъяснимой причине они постоянно уходили в темные и тоскливые слои сознания, где царило вечное уныние. Напрасно мы по старой привычке пытались говорить о берегах Востока, о шумных базарах, золотых дворцах и сладостных гаремах времен Харуна ар-Рашида. Черные джинны всплывали из глубин наших бесед, словно вылетев из медной лампы рыбака, и постепенно заслоняли нам весь лучезарный небосвод. Незаметно для себя мы поддались этой колдовской силе, уступили ей и, покоренные, предались мрачным размышлениям. И вот посреди разговора об извечной тяге человеческого разума к мистике и всяческим ужасам Хаммонд внезапно спросил:
– А что, по-вашему, ключевое в ужасе?
Вопрос этот застал меня врасплох. Я многое мог рассказать об ужасе. Ужас – это споткнуться о труп во тьме или, как довелось мне однажды, смотреть на тонущую женщину, которую уносило быстрое течение: ее лицо было искажено страхом, руки торчали из воды, она истошно кричала, а мы, свидетели, сгрудились у окна в шестидесяти футах над рекой и никак не могли помочь ей, лишь наблюдали в отчаянии за ее жуткой агонией, пока она не скрылась из виду. Ужас – это покинутый полуразбитый корабль, который дрейфует, предоставленный ветрам и волнам, и страшнее всего в нем даже не он сам, а та безмерная, скрытая от нас тайна, которая стоит за ним. Но только сейчас я понял, что за всеми этими частными проявлениями ужасного должно стоять нечто общее и объединяющее – некий Король Ужаса, перед которым склоняется все живое. Кем бы он мог быть? Какое стечение обстоятельств породило его?
– Честное слово, Хаммонд, – ответил я другу, – мне это как-то и в голову не приходило. Я чувствую, что должен существовать какой-то кошмар кошмаров. Но определить его, хотя бы в общих чертах, я не в силах.
– У меня примерно то же самое, Гарри, – произнес он. – Кажется, я мог бы испытать этот кошмар кошмаров, непостижимый для человеческого разума, сливающийся из, казалось бы, доселе не сочетаемых элементов и оттого особенно непобедимый. Зов голосов в «Виланде» Брокдена Брауна действительно ужасен, и Страж Порога из «Занони» Бульвер-Литтона леденит кровь. Но, – тут он покачал головой, – чует мое сердце, что есть нечто еще более ужасающее.
– Хаммонд, слушайте, – попросил я, – ради бога, давайте прекратим говорить об этом. Нам это может дорого стоить, ведь прилипнет – и не отвяжется.
– Даже не знаю, что на меня сегодня нашло, – отозвался он, – но в голове моей клубятся самые дикие мысли. Возможно, будь я мастером литературного жанра, написал бы нынче какую-нибудь новеллу в духе Гофмана.
– Ну, раз уж мы добрались до гофманианы, я, пожалуй, пойду спать. Опиум и кошмары, знаете ли, опасное сочетание. Как-то все это тяжело. Так что спокойной ночи, Хаммонд.
– Спокойной ночи, Гарри, приятных снов.
– И вам, друг мой, приятных мрачных негодяев, джиннов, магов и упырей.
Мы расстались, и каждый отправился в свою комнату. Я быстро разделся и лег, взяв в кровать книгу, чтобы почитать перед сном. Устроился поудобнее, раскрыл ее – и отшвырнул в другой конец комнаты. Последнее, что мне сейчас было нужно, – это «История чудовищ» Гудона. Я не так давно привез ее из Парижа, но в данный момент книгу, более неподходящую моему нынешнему настрою, надо было еще поискать. Нет, спать так спать – и я убавил газ в лампе, оставив лишь крохотную голубую искорку на конце рожка. Мне нужно было отдохнуть и набраться сил.
В комнате стояла полная темнота, крохотная искорка газа не освещала и трех дюймов вокруг горелки. Я закрыл глаза руками, прячась от тьмы, и изо всех сил старался ни о чем не думать. Бесполезно – странные темы, затронутые Хаммондом этим вечером, преследовали меня неотвязно. Я сражался как мог, возводя стены логических объяснений, чтобы не подпустить их ко мне, но надо мной нависали, давясь и теснясь, мысли о кошмарах. И вот когда я лежал неподвижно, как труп, надеясь, что абсолютным покоем тела я успокою и душу, все и произошло. Что-то обрушилось с потолка прямо на грудь, и две костлявые руки вцепились мне в горло и принялись душить.
Я не робкого десятка, и силы у меня довольно. Вместо того чтобы впасть в оцепенение от внезапной атаки, я напрягся до крайнего предела. И прежде чем мозг успел осознать весь ужас происходящего, тело сработало на автомате: я обеими руками вцепился в существо и со всей силой, умноженной отчаянием, прижал его к груди. Через несколько секунд хватка костлявых рук, сомкнувшихся на моем горле, ослабла, и я смог вздохнуть. Завязалась напряженная борьба. В абсолютной темноте, не задаваясь вопросом, что за тварь на меня напала, я чувствовал, как нагое тело ежесекундно выворачивалось, ускользая из моей хватки, острые зубы кусали меня в плечо и грудь, каждую минуту две сильные руки норовили сдавить мне глотку – в общем, мне пришлось напрячь все силы и способности, чтобы продержаться в этом поединке.
Наконец, после безмолвной изнурительной борьбы, я все же сумел одолеть моего противника, ценой невероятных усилий подмяв его под себя. Оказавшись сверху и встав коленом на то, что, условно говоря, было грудью твари, я понял, что победил, и остановился перевести дух. Существо подо мной громко сопело в темноте, я ощущал отчаянное биение его сердца. Оно было явно так же вымотано, как и я, что хоть как-то успокаивало. Тут я вспомнил, что обычно перед сном убираю под подушку желтый шелковый носовой платок. Слава богу, там он и был. Пара секунд – и я стянул твари руки (сам не понимаю как).
Теперь я чувствовал себя практически в безопасности. Оставалось только включить газ и, увидев наконец, что же такое набросилось на меня из тьмы, разбудить всех постояльцев. По сей день горжусь, что мне хватило духу не поднимать тревогу до того момента: хотелось изловить тварь в одиночку, без посторонней помощи.
Ни на мгновение не ослабляя хватку, я соскользнул с кровати, волоча за собой пленника. До газовой горелки была какая-то пара шагов, и я преодолел это расстояние с величайшей осторожностью, ухватив тварь, словно клещами. Наконец я оказался на расстоянии вытянутой руки от крохотной синей искорки газовой лампы. Молниеносно протянув руку, выкрутил газ на полную и повернулся, чтобы рассмотреть это существо.
Я даже слов не могу подобрать, чтобы описать свои ощущения, когда зажегся свет. Наверное, я все-таки заорал, потому что меньше чем через полминуты в моей комнате собрался весь дом. До сих пор вздрагиваю, как подумаю о той минуте. Я не увидел ничего! Да, одной рукой я крепко держал сопящее, тяжело дышащее тело, другой стискивал горло, ощущая под руками плоть – такую же очевидную, как моя собственная. И тем не менее, прижимая тварь к полу, чувствуя, как она ерзает подо мной, в ярком свете газовой лампы я не видел своего врага – ни силуэта, ни тени.
Даже сейчас я не очень понимаю, что это было. Память отказывает мне. Воображение тщетно пытается как-то примирить с действительностью этот ужасный парадокс.
Оно дышало. Я собственной щекой чувствовал его теплое дыхание. Оно боролось со мной. У него были руки – и эти руки меня хватали. Кожа его была гладкой, как и моя. Тварь лежала подо мной, твердая как камень и совершенно невидимая.
Удивительно, как я не свалился в обморок и не сошел с ума. Должно быть, какой-то чудесный инстинкт пришел мне на помощь, поскольку вместо того, чтобы ослабить хватку, я от ужаса стиснул загадочное нечто еще сильнее и почувствовал, как тварь в моих руках трепещет, словно в агонии.
Как раз в этот момент в мою комнату вбежал Хаммонд – впереди всех прочих. Увидев мое лицо (полагаю, зрелище было не для слабонервных), он кинулся ко мне с криком:
– Гарри, боже мой, что случилось?
– Хаммонд! – закричал я. – Скорее ко мне! Это ужасно! На меня в кровати напал какой-то кошмар, я его схватил, держу! Но я не вижу его! Не вижу!
Хаммонд, испуганный гримасой на моем лице, встревоженно шагнул ближе. От двери, где столпились постояльцы, я явственно расслышал хихиканье. Это взбесило меня. Смеяться над человеком в моем положении – да у них сердца нет! Теперь-то я понимаю, насколько нелепо выглядел, сражаясь, как могло показаться, с воздухом и зовя на помощь с перекошенным лицом, но в тот момент я озверел настолько, что, будь у меня такая возможность, поубивал бы их всех на месте.
– Хаммонд, Хаммонд, ради всего святого, скорее сюда! – взмолился я. – Я же его не удержу! Оно сопротивляется, оно сейчас вырвется! На помощь, ну же!
– Гарри, – шепнул Хаммонд, наклонившись ко мне, – с опиумом пора кончать.
– Клянусь, Хаммонд, это другое! – прошептал я в ответ. – Посмотрите, оно же дергается подо мной, мое тело сотрясается от его рывков! Если не верите – ну потрогайте! Сами убедитесь.
Хаммонд сунул руку – и издал вопль ужаса. Он тоже ощутил это!
В тот же миг он отыскал где-то у меня в комнате моток прочной веревки и накрепко связал тварь, пока я удерживал ее из последних сил.
– Гарри, – сказал Хаммонд хрипло и взволнованно, ибо, хотя он и сохранил присутствие духа, все в нем кипело. – Гарри, все хорошо. Все хорошо. Отпускайте его, старина, и переведите уже дух. Никуда он не денется.
Я был совершенно вымотан и с облегчением выпустил тварь.
Хаммонд стоял, крепко держа концы веревки, которая опутывала невидимку, и это было странное зрелище: связанная пустота. Мне еще не приходилось видеть человека в таком благоговейном ужасе. На лице его при этом была написана вся решимость и отвага, которыми он обладал в высшей мере. Плотно сжатые губы его побелели, и сразу было видно: страх объял его, но сердце Хаммонда сильнее страха.