– Не лампу, а фонарь! Фонарь – вот это для нас, бедных, самое милое дело. Фонарь нам по карману, фонарь – друг революции, старый фонарь – вот помощник шифонье. Он наша последняя надежда, когда все прочее отказало.
Едва она договорила, раздался скрип, как будто по крыше что-то упорно волокли.
Мне опять показалось, что ее слова были предназначены не мне. Я понял, к чему было это восхваление фонаря: если что-то пойдет не так, один из них заберется на крышу, набросит на жертву петлю и придушит ее хорошенько. Я выглянул наружу и увидел свисающую веревку, четко обрисованную на фоне неба. Теперь мое положение действительно становилось фатальным.
Вскоре Пьер отыскал фонарь. Я вглядывался в старуху сквозь тьму. Пьер зажег огонь, и я заметил, как старуха молниеносно подхватила с пола невесть как оказавшийся там длинный нож, а может, кинжал – и мигом спрятала в складках платья… Лезвие было острым, отточенным, настоящий мясницкий нож.
Зажгли фонарь.
– Тащи его сюда, Пьер, – велела старуха. – И поставь в дверях, чтобы все было видно. Глянь-ка, красота какая – наш дружочек фонарь защищает нас от тьмы, какой же он хороший!
Да, для нее и того, что она задумала, фонарь был хорош. Я был весь как на ладони, а старуха и Пьер оставались в глубоком сумраке. Я почувствовал, что скоро придется перейти к активным действиям, но при этом уже знал: сигнал подаст старая ведьма, а потому и наблюдал именно за ней.
Оружия у меня не было, но я уже примерно сообразил, как мне быть. Схвачу топор, стоящий в углу, и буду прорываться. Ну, по крайней мере, дорого продам свою жизнь. Я быстро обернулся, чтобы точно знать, где стоит топор, и сразу же завладеть им, поскольку второго шанса, ясное дело, мне никто не предоставит.
Боже правый, топора не было! Я похолодел, поняв, что тут мне, очевидно, и конец, но горше всего была мысль, что моя смерть разобьет сердце Алисы. Либо же она решит, что я обманул ее и подло бросил, и каждый, кто любил, понимает, насколько мучительно оказаться таким без вины виноватым, либо же она будет хранить верность мертвецу – и тогда ее жизнь будет сломана, а душа постепенно иссохнет и озлобится. Но мысль о подобных перспективах меня подкрепила и дала силы спокойно выдерживать зловещие переглядывания заговорщиков.
Видимо, я ничем не выдал себя. Старуха посматривала на меня, как кошка на мышку, запустив правую руку в лохмотья, очевидно, готовясь всадить в меня спрятанный нож. Улови она на моем лице хоть малейшую досаду, наверняка ринулась бы на меня, как тигрица.
Я бросил взгляд в ночную тьму – и увидел новую угрозу. Перед хижиной в некотором отдалении маячили какие-то фигуры – люди стояли неподвижно, но я-то знал, что они бросятся по первой команде. Этот путь к бегству тоже был отрезан.
Я снова украдкой осмотрелся. В моменты наивысшего возбуждения или смертельной опасности (что, согласитесь, тоже возбуждает) мозг наш начинает работать особенно четко и активно, выдавая молниеносные решения, и острота способностей, зависящих от разума, возрастает в разы. Так случилось и со мной. Картина происходящего полностью сложилась в моей голове. Я понял, что топор вытащили через небольшую щель между досками. Изрядно же они должны были сгнить, чтобы можно было проделать такой фокус совершенно бесшумно!
Значит, лачуга эта была самой обычной смертельной западней – и ее охраняли. На крыше притаился удавочник, готовый набросить на меня веревку и задушить, если старая ведьма промажет. Спереди меня тоже караулили – уж не знаю, сколько их там собралось. А в арьергарде ожидало сколько-то самых отпетых – я видел их, когда оглянулся в прошлый раз: они лежали ничком и ждали сигнала к нападению. Ну, теперь – самое время.
Как можно более безмятежно я уселся поудобнее на табуретке, чтобы поднять правую ногу. Затем, внезапно выпрыгнув и прикрыв голову руками, я осенил себя именем моей дамы на манер рыцарей минувших дней и рванулся к задней стенке хижины.
Пьер и старуха держались настороже, но внезапность моего маневра застала их врасплох. Проломив гнилую стенку, я видел, как старуха вскочила и яростно выдохнула от изумления. Я почувствовал под ногами что-то живое и понял, что наступил на хребет одному из тех, кто лежал в засаде. Я был весь исцарапан гвоздями и сломанными досками, но в общем серьезно не пострадал. Задыхаясь, я мчался вверх по холму, а за мной с глухим треском обрушилась лачуга, придавив банду помоечников.
Это был кошмарный подъем. Холм этот был невысок, но очень крут – я оскальзывался, и из-под ног у меня взвивались тучи пыли и золы. Я задыхался от вонючей тошнотворной пыли, но на кону стояла моя жизнь, и я забирался все выше и выше. Секунды казались мне часами, но я получил пусть и крохотное, но преимущество своим внезапным прыжком, а кроме того, был молод, здоров и силен, и несколько негодяев, что погнались за мною, остались далеко позади – они бежали, сохраняя полную тишину, и это молчание было страшнее любых воплей. Когда изрядное время спустя я поднимался на Везувий, то в момент сражения с этим унылым провалом среди серных испарений воспоминания об ужасной ночи в Монруже нахлынули на меня с такой силой, что я чуть не потерял сознание.
Холм был самой высокой точкой в этом пыльном царстве помойки, я взобрался на него задыхаясь, сердце бешено колотилось в груди, и слева от себя разглядел красноватый отблеск неба, а чуть ближе мелькали огни. Слава богу, я понял, где нахожусь и как мне выбраться на дорогу в Париж.
На какую-то пару секунд я задержался, чтобы взглянуть назад. Мои преследователи все еще были далеко, но погоня не прекращалась и они преодолевали пространство в решительной и смертельной тишине. Возле рухнувшей лачуги копошились какие-то фигуры. Я разглядел это, поскольку все было озарено пламенем – очевидно, от фонаря загорелись тряпки и солома. И по-прежнему тишина. Ни звука. Ну, пусть умрут как герои.
Больше времени на сочувствие я уделить им не мог, потому что, осмотревшись, заметил несколько темных фигур, готовящихся отрезать мне путь. Теперь это была настоящая гонка не на жизнь, а на смерть. Они пытались перехватить меня и не пустить на дорогу к Парижу, я шарахнулся вправо – и успел в последний миг. Хоть мне и казалось, что сбежал я с этого помоечного кургана в три прыжка, старые сволочи, что не спускали с меня глаз, метнулись назад – и я чудом прорвался между ними к двум холмам спереди, едва увернувшись от того самого мясницкого топора. Второго такого топора точно не существовало в природе.
Затем погоня стала просто адской. Я несся впереди старой гвардии, и даже когда к охоте присоединилась молодежь и какие-то бабы, мне все равно удалось оторваться от них. Но я не знал, куда бежать, и на бегу не мог ориентироваться. Я слышал, что те, за которыми гонятся, инстинктивно поворачивают налево, и, если судить по моей траектории, это было правдой, но, похоже, мои преследователи тоже знали об этой теории. А может, и не теории – они все же были ближе к животному миру, чем к человеческому, и многое могли поведать о древних инстинктах. Так или иначе, я только собрался перевести дух после хорошего рывка, но не тут-то было: справа за насыпью две-три фигуры уже намеревались преградить мне дорогу.
На сей раз я попался. Но при мысли о близком конце у меня открылось второе дыхание – и на следующем повороте я устремился направо. Несколько сотен ярдов я мчался так, а потом свернул еще раз, решив, что уж теперь-то точно избежал опасности попасть в окружение.
Но погоня продолжалась: целая толпа преследовала меня – неумолимая, упорная и хранящая гробовое молчание.
В темноте холмы казались несколько меньше, чем раньше, но мрак делал их массивнее. Я далеко оторвался от своих убийц – и потому решил залезть на холм впереди.
О радость и восторг! Я уже был практически на краю этого вонючего ада. Позади меня в небе красновато сияло газовое зарево Парижа, темным силуэтом возвышался Монмартр – тусклое свечение с вкраплением отдельных сверкающих искр, похожих на звезды.
Почувствовав прилив сил, я миновал еще пару мусорных холмов и оказался на ровной поверхности за ними. Но и сейчас перспектива продолжала оставаться неутешительной. Вокруг было темно и уныло, очевидно, я оказался на огромном пустыре из числа тех, что окружают большие города. Эти места обескровленны и безжизненны, поскольку там копится вся дрянь, извергаемая городом, а почва там настолько истощена и отравлена, что самый небрезгливый сквоттер трижды подумает, прежде чем поселиться здесь. Глаза мои привыкли к темноте, и смрад помойки уже не ел их, поэтому я мог видеть гораздо лучше, чем раньше. А может, отблеск ночного зарева над Парижем доносился сюда, хотя сам город был в нескольких милях от этого места. Как бы то ни было, мне хватало света, чтобы худо-бедно ориентироваться.
Передо мной расстилалась мрачная плоская пустошь, которая казалась абсолютно необитаемой, кое-где посверкивали стоячие лужи. Далеко справа среди скопления огоньков высилась темная громада форта Монруж, а слева в полумраке, освещенном горящими окошками коттеджей, располагался Бисетр. Наскоро прикинув свои шансы, я решил свернуть направо и попытаться достичь Монружа. По крайней мере, там можно было почувствовать себя в безопасности, и рано или поздно я бы оказался на каком-нибудь знакомом перекрестке. Где-то неподалеку должно лежать шоссе, соединяющее форт и предместья.
Я оглянулся. Перебравшись через мусорные кучи, ясно различимые на фоне сияющего Парижа, несколько фигур разворачивались цепью справа, отрезая меня от дороги. Ну что ж, мой выбор резко сократился: прямо или налево. Я опустился на землю, чтобы увидеть своих врагов на фоне смутного зарева, окутывающего небо над городом, – так их можно было разглядеть довольно ясно. Но путь налево был чист, никто из преследователей туда и не сунулся. Это настораживало: возможно, слева было что-то такое, что соваться туда не имело смысла. Оставалось идти вперед.
Ничего хорошего впереди не было, и чем дальше я шел, тем отчетливее это понимал. Почва становилась зыбкой и ненадежной, под ногами хлюпало, и тошнотворная болотина подо мной прогибалась все сильнее. Мне казалось, что я опускаюсь все ниже, и это в том месте, что издали выглядело плоской равниной. Я огляделся – никого. Они не пошли следом. Удивительно, потому что всю ночь они гнались за мной с такой же неотвязностью, как будто дело было днем. Я ругал себя последними словами за то, что отправился на прогулку в модном светлом костюме. Ни видеть, ни слышать их я не мог, но знал, что они, конечно, были тут, и это сознание сводило меня с ума – в конце концов я не выдержал и заорал что есть сил в надежде, что хоть кто-то отзовется и поможет мне. Ни малейшего ответа, даже эхо не откликнулось. Я остановился и уставился в одну точку. На невысоком холме недалеко от меня скользила какая-то темная тень. И еще одна. И еще. Они заходили слева, чтобы перехватить меня.