Он умоляюще глянул на меня, но я онемел – так ужаснуло меня то, что стояло у самого порога.
Это был очень высокий человек, если его можно было так назвать, поскольку кости его выпирали из разлагающейся плоти, а лицо было свинцово-сизым. Фигуру окутывала пелена, образовывавшая некое подобие капюшона, из-под которого сияли два дьявольских глаза. Запавшие в глубоких глазницах, они горели, как раскаленные угли. Нижняя челюсть его вывалилась на грудь, обнажив иссохший сморщенный язык и две линии почерневших зазубренных клыков. Я вздрогнул и отпрянул, когда этот ходячий ужас приблизился к меловой черте.
– Я американский кровопускатель, – его голос, казалось, исходит истошным шепотом из-под земли. – Только я – настоящий. Я тот, кто вдохновлял Эдгара Аллана По. Я скрупулезный и неотвратимый. Я из низшей касты, дух-насильник. Видишь мою кровь и мои кости? Я отвратителен до рвоты. Я таков и не нуждаюсь в спецэффектах. Саван, крышка гроба и гальваническая батарея – вот мои рабочие инструменты. Поседей за одну ночь!
Тварь с мольбой протянула ко мне конечности, но я отрицательно качнул головой – и призрак исчез, оставив по себе тошнотворную, отвратительную вонь.
Я откинулся на спинку кресла настолько измученный, что с радостью вообще обошелся бы без призрака, лишь бы закончилась эта череда ужасов.
Слабый шелест ниспадающих одежд яснее ясного сказал мне, что шоу продолжается. Я поднял глаза: на свет из коридора скользила белая фигурка. Она переступила порог – это была юная и прекрасная дама, одетая по моде столетней давности. Руки она плотно стиснула, а гордое бледное лицо ее дышало страстью и мукой. Она прошла по залу, шурша, как осенняя листва, а потом, вскинув на меня огромные грустные очи, жалобно произнесла:
– Я нежная, чувственная, прекрасная и обесчещенная. Меня оставили и предали. Я плачу во тьме, скользя по коридорам. Я из почтенного и знатного рода. Мой вкус безупречен, я прирожденный эстет. Моя обитель должна быть из мореного дуба, хорошо бы еще некоторое количество доспехов и гобелены, больше гобеленов. О, возьмите меня!
Голос ее звучал нежно и певуче, она протянула в мольбе прелестные руки. Я легко поддаюсь женскому влиянию. Кроме того, чего теперь стоит Джорроксово привидение? Разве есть что-то более безупречное, чем моя последняя посетительница? И к чему все эти непрекращающиеся кошмары предыдущих собеседований, если я не сделаю выбор сию же минуту? Она одарила меня ангельской улыбкой, словно прочла мои мысли. Улыбка поставила точку в вопросе.
– Вот эта! Эта годится! – воскликнул я и, объятый воодушевлением, вышел за пределы магического полукруга…
– …Аргентайн!!! Нас ограбили!!!
Я смутно осознавал, что эти слова мне кричат в самое ухо бессчетное множество раз, но что они означают, так и не понял. Кровь в моих висках пульсировала, подстроившись к ритмичности этих воплей, и я сладко уснул, убаюканный колыбельной: «Огра-били, огра-били, о-гра-би-ли!» Но тут меня как следует встряхнули, и я открыл глаза: передо мной была разъяренная миссис д’Одд, одетая весьма скудно, и это зрелище моментально отрезвило меня настолько, что я понял, что лежу на полу, что моя голова покрыта пеплом, а в руке зажат пустой стеклянный флакончик.
Я с трудом поднялся на ноги, но головокружение и слабость одолели, и я упал на стул. Постепенно в голове моей прояснилось – и под вопли Матильды я стал вспоминать все, что случилось ночью. Там была дверь, через которую входили сверхъестественные посетители. Какой-то меловый круг с иероглифами по краю. Ящик с сигарами и бутылка бренди, которым мистер Абрахамс воздал должное. Но сам провидец… куда ж он делся? И почему из открытого окна свисает веревка? И где, о где же гордость Горсторп-Грэйндж – великолепное блюдо, которое должно было служить фамильным серебром бесчисленным поколениям д’Оддов? И почему миссис д’Одд стоит в сером свете раннего утра, монотонно повторяя и повторяя свое «ограбили»? Далеко не сразу мой одурманенный мозг как-то расставил по местам очевидные вещи и логически связал их друг с другом.
Дорогой читатель, я больше никогда не встречал мистера Абрахамса, да и с фамильным серебром своим больше не встречался, но, что самое печальное, никогда больше я не видел грустную даму-призрака в развевающихся одеждах – и даже не надеюсь увидеть. События той ночи превосходно исцелили меня от спиритуалистической лихорадки, и мне отлично живется в скучном поместье на окраинах Лондона, которое так давно возникало перед мысленным взором миссис д’Одд.
Что же до объяснения случившегося, расскажу в двух словах. Скотланд-Ярд довольно быстро указал, что этот мистер Абрахамс практически идентичен Джемми Уилсону, более известному как Ноттингемский взломщик, и приметы этого грабителя как нельзя лучше согласуются с внешностью моего торговца привидениями. Небольшую сумку, которую я описал довольно подробно, отыскали на соседском поле – а в ней обнаружился ломик, полный набор отмычек и прочие необходимые для взлома приспособления. Следы, глубоко впечатавшиеся в жирную влажную землю, свидетельствовали о том, что внизу стоял сообщник, принявший мешок с моим столовым серебром, который спустили из окна на веревке. Без сомнения, эти негодяи, ищущие легкой наживы, подслушали трепотню Джека Брокета – и не упустили такую заманчивую возможность.
А теперь то, что касается моих бесплотных гостей и гротескного карнавала, которым я наслаждался, – можно ли сказать, что мой ноттингемский друг обладает над ними реальной оккультной властью? Долго я сомневался насчет этого вопроса, пока не прибегнул к помощи одного медицинского светила, отослав ему несколько капель «Лакоптоликуса», чудом сохранившихся во флаконе. Прилагаю к сему полученное от него письмо – и счастлив завершить свой рассказ авторитетным мнением ученого.
«Улица Арундель.
Уважаемый сэр,
Ваш необычный случай чрезвычайно заинтересовал меня. В присланном Вами флаконе содержался крепкий раствор хлорала, и количество, проглоченное Вами, должно было бы составить не менее восьмидесяти граммов чистого гидрата. Разумеется, этого хватило, чтобы довести Вас до бесчувствия, постепенно переходящего в полную кому. В полубессознательном состоянии, в которое Вы оказались погружены, неудивительно, что Вы подверглись атаке хаотичных причудливых галлюцинаций, тем более если учесть, что Вы никогда ранее не сталкивались с действием этого наркотика. В записке Вы сообщили, что давно и систематически интересовались литературой о призраках и проявляли болезненный интерес к их классификации и разнообразию форм, которые они принимают при своем появлении. Не стоит также забывать о том, что Вы ожидали встретить нечто в этом роде и Ваша нервная система была чрезвычайно возбуждена и настроена именно на подобное зрелище. Учитывая все эти обстоятельства, могу констатировать, что удивляться пришлось бы, если бы Вы в данной ситуации не испытали нечто подобное, с чем, безусловно, согласится любой нарколог.
Остаюсь, уважаемый сэр, к Вашим услугам.
Мэри ШеллиРоджер Додсворт, воскресший англичанин
Помните ли вы, как 4 июля прошлого года в газетах сообщали, что доктор Хотэм из Нортумберленда, возвращаясь пару лет назад из Италии через проход Сен-Готард, откопал из-под лавины некоего джентльмена, замерзшего, казалось бы, насмерть? Употребив все средства, доктор все же сумел вернуть пациента к жизни, и тут выяснилось, что спасенный по фамилии Додсворт был сыном антиквара Додсворта, который скончался во времена Карла I. От роду спасенному было 37 лет, и лавина накрыла его, когда он возвращался из Италии. Это было в 1654 году. Газеты сообщали, что, как только пациент полностью придет в себя, он будет возвращен в Англию – под опекой своего спасителя. С тех пор мы больше не слышали о нем, и все идеи, как бы обратить это чудо на благо общественности, вспыхнувшие в горячих сердцах читателей данной заметки, уже давно угасли, обратившись в ничто. Антикварное сообщество, приготовившееся было к потоку открытий и грантов, уже вовсю обсуждало, за какую сумму можно будет выкупить одежду мистера Додсворта и какими сокровищами могут оказаться набиты его карманы: брошюрами, старинными песенками, какими-нибудь письмами… Стихи, приветствующие Додсворта, а также пародии на него, сатиры и элегии так и остались недописанными. Сам Годвин приостановил работу над «Историей Английской республики», надеясь на новые сенсационные сведения из первых рук. Как жаль, что мир лишился всех этих чудесных плодов ума и таланта лучших людей страны, но втройне жаль, что все блистательные и заманчивые чаяния ученых и романтиков пропали втуне. Хорошие идеи так привлекательны среди банальной рутинной повседневности, но настоящее чудо, воистину произошедшее средь обычного потока вещей, – вот что действительно возбуждает воображение. Еще раз повторяем: очень прискорбно, что мистер Додсворт скрывается от широкой публики, и чрезвычайно обидно, что все те, кто с такой радостью был готов его приветствовать, теперь вынуждены терпеть насмешки и оскорбительные замечания от скептиков и маловеров.
Мы с уверенностью можем сказать, что нет ничего особенно противоестественного в событиях, происшедших с этим молодым гостем из прошлого. Жизнь (и тут я верю, что физиологи меня поддержат) может быть приостановлена на сотню-другую лет так же легко, как и на несколько секунд. В герметичных объятиях холода тело пребывает в полной целости и сохранности. То, что избавлено от внешних раздражителей, находится в статическом покое: ничего от него не убавляется, ничего к нему не прибавляется. Никакого гниения не может произойти. То состояние, каковое мы называем смертью, есть не уничтожение, но непрестанное изменение; земля всего лишь забирает то, что отдала когда-то, и прах возвращается к праху. Но земля не смогла забрать мистера Додсворта, ибо он покоился в ледяной гробнице, ветер не мог унести ни волоса с его головы, а влажные ночи и жаркие утра также не могли пробиться к нему через его алмазную гробницу. История Семерых спящих отроков – истинное чудо, и таковым в ней было то, что все это время они провели во сне, но Додсворт не спал: грудь его не вздымалась, пульс отсутствовал, и Смерть поднесла палец к самым его устам и пресекла его дыхание. Сейчас же мрачная тень отступила от него – и все, он спасен, а тень пребывает в растерянности. Ее «подопечный» сбросил с себя ледяные чары – и остался в точности таким же прекрасным образчиком человеческой породы, каким он лег в свою ледяную усыпальницу 150 лет назад. Ах, как бы хотелось нам узнать, каковы были первые его слова в новом мире, как происходила адаптация к новой жизни! Но коль скоро ни малейших фактов нам не было предоставлено, то оставалось только реконструировать все это на свой страх и риск. Какова была его первая реакция, можно себе вообразить, глядя на то, как приходят в себя жертвы хотя и менее протяженных по времени, но все-таки схожих обстоятельств. Но по мере того, как силы возвращались к нему, становилось все интереснее. Сама его одежда и внешний вид уже вызвали изумление доктора Хотэма: остроконечная бородка, «локоны любви», старинный воротник, который, пока не размягчился, так и топорщился – не то от мороза, не то от крахмала. Платье его напоминало портреты, писанные Ван Дейком, или, чтобы было понятнее, сценический костюм мистера Сапио, когда он играет в Винтеровом «Оракуле»; прибавьте туфли с острыми носами – и станет ясно, что облик его напоминал о старине. Любознательность доктора Хотэма уже пробудилась, а любопытству мистера Додсворта еще предстояло оттаять