Батийна не переставала удивляться: «О диво! Что за странный народ, даже на базар не пускают своих женщин».
Она поняла теперь, почему утром Анархон замялась: видно, боялась нарушить обычай…
В этот момент перед Батийной встал мужчина с черным, изрытым оспой лицом. Посмотрев на нее негодующе, буркнул:
— Э-э, бесстыжая!
Батийна не сразу поняла, кого это он так ругает.
Не успела она опомниться, как мужчина презрительно отвернулся и отошел с видом благочестивого муллы.
— Шлюха бесстыжая! Перерезать тебе горло! — пробормотал он довольно внятно.
— Пойдемте отсюда, — тревожно сказала Батийна своим спутницам.
— Провались они со своим базаром! — подхватила изнемогавшая Ракийма.
Анархон испуганно оглядывалась по сторонам. Пальцы ее, которые Батийна держала в своей руке, мелко дрожали.
— Еще хорошо, что не пырнул ножом… — прошептала Анархон.
Батийна мягко пожала ее руку.
— Какое дело незнакомым мужчинам до нас?
Неподалеку остановился бесшумный фаэтон. В нем важно восседал грузный мужчина со смуглым лицом. Едва двигая мясистой шеей, он обернулся к женщинам. Щуря глаза с припухлыми веками, то и дело открывая и закрывая рот, словно ему не хватало воздуха, он свирепо прохрипел:
— Это, видно, распутницы, бросившие своих несчастных мужей! Они просто взбесились с тех пор, как стали болтать о равенстве женщин. Ох, взбесились… Большая беда, о аллах!
Глянув на него, Батийна звонко засмеялась:
— Какая еще вам беда? По вас видно… что вы, ага, бежите от женщин на расстояние шестимесячного пути…
Толстяк в фаэтоне сделал испуганный вид:
— Что она там сказала, эта шлюха, а? Слава аллаху! Таких, как ты, шесть женщин у меня в объятиях…
Пройдя мимо него, Батийна отрезала:
— Если все жмутся к вашему пузу, похожему на казан, до чего же несчастные они, шестеро ваших жен, агатай?! Ха-ха-ха! Пошли, девушки!
— Э-эй! Погоди-ка, ты, семя проклятое! Эй, Ахмеджан, где ты? Приведи ко мне эту бабу!
Женщины ускорили шаг, свернув за угол.
В душу Батийны закралась горечь, словно она проглотила ядрышко дикого урюка. «Ах, непутевые мужчины! Хорошие и дурные, одинаково смотрят на нас, как на добычу. Выместила б я на этом пузатом толстяке свою злость… А мы думали, что кончились времена, когда и сборища и базары были уделом одних мужчин, а женщинам не оставалось ничего, кроме кухни да посуды. Погодите, мужчины, дайте нам получить в свои руки права, тогда поговорим с вами! Неужто все они — и возница с кнутом, и слоняющийся шалопай, и случайный попутчик, оказавшийся в одном вагоне, даже какой-то сонный толстяк, пялящий на тебя свои телячьи белки, — неужто все они считают своим долгом задеть женщину как можно оскорбительнее? «Кто только не переходит через брод, кто только не поцелует молодуху?» — говорят одни. «Тот не мужчина, кто выпустит попавшегося ему зайца», — бесстыдно усмехаются другие. Когда же мы станем их равноправными подругами, достойными их женами, умными советчицами, настоящими их друзьями и соратницами, переносящими вместе с ними и жару и холод?» — мучительно доискивалась Батийна и не находила ответа.
Она с особым сочувствием посмотрела на Анархон, точно только сейчас проникла в ее горестные тревоги, и негромко сказала:
— Ой, Анархон! Когда ты глянешь своими сияющими карими глазами, я влюбляюсь в тебя, милая! Давай скрестим свои мизинцы. С этого дня — неразлучные друзья мы! Не будем заноситься, не будем обижать друг друга, сестра моя.
Рабийга, у которой раскраснелись щеки, была огорчена всем виденным и слышанным на базаре.
— Ах, алла-а! Мы устали бийть[43] сегодня больше, чем за все два месяца пути!
— И без твоего бийть надоели нам издевки рябых и пузатых мужчин, — с раздражением ответила Батийна.
Рабийга дернула руками, словно схватилась за горящий уголь, и сказала скороговоркой:
— До начала мажлиса осталось совсем мало. А мы еще на эрегиш не ходили, базарим до сих пор.
— Ой, объясни нам толком, татарская жена! На какой эрегиш мы должны пойти? — воскликнула Анархои.
Рабийга шумно рассмеялась, хлопая себя по бедру:
— Это запись, регистрация! Я бийть сказала: все делегации, что приехали на большой мажлис, должны записаться, понимаешь? А мы пошли базарить, просто шататься по городу…
— Брось ты, Рабийга, дорогая. Разве откроют мажлис без нас, когда они сами нас пригласили?..
Рабийга заторопилась:
— Пойдемте скорее. Нам очень стыдно будет.
Каждая чувствовала себя виноватой. Ракийма бодро зашагала, невнятно выговаривая себе под нос: «Стыдно, стыдно… зачем пошли базарить, приехали из такой дали…»
— Скажи, запишут нас теперь? — обратилась она к Рабийге.
— Записать-то запишут, — с досадой ответила Рабийга. — Но хочется первыми попасть.
У Батийны легко, радостно на душе, словно угодила на несказанное торжество. Никто не упрекнул: ты, мол, опоздала, неотесанная киргизка! Девушки, что вели запись, полны внимания. Любезно спрашивают каждую из делегаток: «Как ваша фамилия? Как ваше имя? Из какой республики приехали? Какой вы национальности?»
Словно сестры, встретившиеся после долгой разлуки, они смотрели на делегаток с трогательной сердечностью. «Эх, боже! Если б люди везде и всюду, во всякое время были вежливы друг к другу! Чувствуешь себя так, словно дали в руки светильник, пока ты слепо брел в непроглядной тьме. За очень короткое время узнаешь многое… Даже стараешься исправить свои недостатки. Нельзя же в самом деле подводить свой народ в таком святом месте, где собралось столько людей. Есть ли тут представители от наших братьев — казахов? Сарты, татары, уйгуры — наши братья. А каракалпака почти не отличишь от киргиза и казаха. Интересно, какой язык у таджиков? Ах, боже мой, сколько языков мы б знали, если б раньше нам довелось учиться?»
Приехавшие со всех концов люди расселись в просторном, светлом зале, вот-вот должен был открыться большой курултай. В президиуме стали выкликать имена.
«А-а, наверное, назовут имена всех сидящих здесь», — подумала Ракийма удивленно.
— Батийна Казак кызы. Из Киргизской автономной области! — назвала женщина, читающая список.
— Вай, Батийна, тебя в президиум избрали! — воскликнула Рабийга.
Батийна и не заметила, как поднялась с места и пошла к столу президиума. Она бесшумно заняла место рядом с «начальниками», которые уселись за покрытым красной материей длинным столом на помосте, откуда было хорошо видно всех в зале.
На Батийну нахлынули горячие, нежные чувства, какие бывают у только что проснувшегося от сладкого сна ребенка. Заметно стесняясь, она еще не могла охватить все, что происходило и с ней, и вокруг нее, и только удивленно задавала себе вопрос: «Не мой ли особенный наряд привел меня к столу президиума? Да, видно, мой наряд. Элечек мой, мой амулет, белдемчи и платье с двойными оборками! Как они хорошо сидят на мне! Даже горожане засматриваются».
Глаз радуется, когда смотришь на этих женщин, что сидят ряд за рядом, словно нанизанные на нитку кораллы. Не шепчутся, не шевелятся, все молча слушают речи. У многих загоревшие под жарким солнцем черно-смуглые лица, ярко-красные платья.
Цветет, переливается просторное помещение, где происходит курултай, напоминая усыпанный цветами горный луг.
«Не одна я мечтала о свободе. Не одни мы, киргизские женщины, выросшие в горах, мечтали о ней. На свете, оказывается, очень, очень много женщин еще более отсталых, чем мы, еще более угнетенных, чем мы. Вон, смотрите! Даже находясь на съезде, иные не осмелятся взглянуть на мужчин. А сколько таких, что сидят, пряча лица под платками и опустив головы вниз, жмутся друг к другу и настороженно шепчутся между собой…» — текли, струились, как песок, мысли Батийны.
— Свобода, о которой мечтали веками, наступила теперь. Не прячьте головы, чувствуйте себя свободно!.. На делегаток возлагаются большие обязанности: приехав на места, вы не должны прятаться в ичкери и закрывать свои светлые лица черной паранджой. Приехав на места, вы проведете собрания женщин и девушек, живущих до сих пор в угнетении и неравенстве, расскажете обо всем, что услышали здесь. Слушайте внимательно доклад, подняв головы. Если у кого есть вопросы, задавайте без стеснения. Кто хочет выступать, пусть выступит, — говорили с трибуны.
Те, кто проводили этот съезд, совсем не походили на биев, которые выносили свои приговоры, мыча что-то себе под нос и потряхивая бородами. Каждый говорил то, о чем думали сами женщины.
«Боже мой! Неужто я слышу эти светлые, справедливые слова своими ушами? Ведь не только дочери, но и сыны нашего парода были далеки от учения. Теперь сами люди власти призывают нас учиться, получать знания, овладевать ремеслами. Это ты велел им сказать эти слова, дорогой Ленин!» — чуть не вскричала Батийна.
В это время председатель объявил:
— Продолжение курултая переносится на завтра. Подготовиться тем, кто хочет выступить.
В тот же вечер делегаткам съезда показали представление.
На сцену вышла молодая женщина, похожая на тех, что встречались на улицах Ташкента, но с открытым лицом.
Мужчина с курчавой бородой бросился на нее с ножом. Однако не смог убить ее. Батийна была вне себя от радости, когда на сцене появился командир с наганом, похожий на Жашке. Командир отрезал дорогу мужчине с курчавой бородой. «Молодец!» — закричал весь зал, неистово хлопая в ладоши. Но кто-то сзади Батийны крикнул: «Эй, дурак, пырни ножом! Чего стоишь?..»
С двух сторон на сцену вышли юноша в пестрой тюбетейке и девушка с косичками. Каждый нёс красное знамя.
Все поднялись.
— Да здравствует! — громогласно неслось по залу.
Юноша и девушка со знаменами, встав рядом, бросили клич:
— Женщины и девушки Востока, идите по пути свободы!
У Батийны по телу пошли мурашки. Она воскликнула во весь голос:
— Жаша-а! Живите, милые!