…Услышав весть о том, что милиционеры с женщинами-начальницами едут искать Чолпон, старшая жена Шаймердена Джипар приказала:
— Припрячьте пока эту куклу. Обыскивать они могут только юрту. Разве станут они обыскивать ыштык, где окуриваются саба. Сбавьте дым в ыштыке, оставьте небольшую щель, лишь бы она не задохнулась, да привяжите ее к шесту.
Возможно, Шаймерден считал, что Чолпон отсиживается где-то в кустах. Увидев пожелтевшую и мучимую рвотой Чолпон, испугался даже Шаймерден:
— О неладная Джипар, это, наверное, дело твоих рук?! Я, Шаймерден, ни перед кем не склоню головы. О Джипар! Зачем ты сделала это, а? Из-за тебя я не могу смотреть в глаза этим женщинам-начальницам…
Байбиче передернула плечами.
— Э, что так расплакался, бай?! Неужели я придумала все это? Нет. Сама невестка попросила: «Меня могут забрать. Спрячьте пока туда!..»
Валентина не выдержала и заплакала.
— Ах-х, Батийна, Батийна, какая, какая жестокость! Им, видно, было все равно, что она могла умереть от угара. Ай, ай, бедная девушка! Бедная девушка…
— Ничего, Валентина, разве свобода придет без борьбы? — сказала Батийна, поворачиваясь к стоявшим с растерянным видом мужчинам. — Скажите, чтоб оседлали коня и для байбиче. Ее тоже заберем.
— Страсти-напасти! Куда вы хотите забрать меня?
— Будете держать ответ перед законом!
— Не говори так, дорогая, какое дело закону до меня?
Батийна заставила замолчать байбиче:
— Постыдитесь, байбиче, если хоть крупинка совести в вас осталась.
Тонкие губы байбиче смертельно посинели.
— Не так уж виновата я… поверьте…
Зуракан шагала без оглядки, злость и досада угнетали ее. «Скорей, скорей уйти подальше от этих мерзких торгашей, даже если погибну».
Вдруг что-то грохнуло под ногой у нее. На узкой тропинке извивалась черно-пестрая змея и шипела, подняв голову, как бы завораживая ее. Отскочив назад, Зуракан подняла шершавый камень, а змея тем временем уползла в придорожную траву. Подойдя поближе, Зуракан со всего размаха ударила камнем. Змея забилась в траве, закружилась, силясь уползти, но не смогла и осталась лежать, судорожно извиваясь и блестя лощеными боками.
Распластав убитую змею на камне, Зуракан разрубила ее другим камнем надвое и разбросала по обе стороны дороги.
— Не хочу, чтоб твой змеиный дух преграждал дорогу людям!
Даже как-то полегчало у нее на сердце, высохли слезы.
Миновав широкую лощину, сплошь покрытую кустарником, она вышла к прозрачной речке. Присела у самой кромки, торопливо помыла лицо, руки, прополоскала рот, напилась вволю чистой холодной воды, отдохнула. Словно вспомнив что-то, она вскочила с места. Перешла речку, прыгая с валуна на валун, и быстрыми шагами пошла дальше по открывшейся перед ней широкой долине.
Зуракан почувствовала, хотя и не оглядывалась назад, что за ней кто-то следует, и заторопилась. Кто это? Ороз? Ошур? Один из погонщиков пли просто путник? А может, это какой-нибудь хищник? «Будь что будет! Пусть это самый лютый враг, который безжалостно всадит нож в спину, пусть даже родной отец взмолится: «Милое дитя мое, обернись!» — все равно не оглянусь».
Уже отчетливо послышался топот. Похоже, верховой на коне или зверь какой-то.
Зуракан незаметно для себя убыстрила шаг.
«Схвачусь, если что… Так просто не дамся».
Никак это топот мула. Да, это мул. Вон он зафыркал, продолжая скакать.
«Кто это? Ороз или Ошур?»
Зуракан подгоняла вспыхнувшая с новой силой обида.
Преследующий не окликал ее. «Наверное, хочет сломить меня. Но я не оробею, подлый игрочишка, наглец!..»
Мимо проскакал Ороз на своем муле и остановился в нескольких шагах. Соскочив с мула, Ороз направился к ней с повинной: на шее у него повис конец волосяного чумбура.
— Виноват я перед тобой, тигрица моя! Прости мне, безмозглому дураку! Прости!
Он так и не подымал головы, не зная, казнит его Зуракан или помилует.
— Зукештай моя, неужто ты оставишь меня из-за подлого языка этого торгаша, которому захотелось поссорить нас с тобой? Ведь мы поклялись друг другу стать мужем и женой. Неужто забудем нашу клятву? Я не дам тебя в обиду, поверь. Пожалей меня, Зукеш. Не дай упасть моей звезде, не унижай меня, Зукеш. Разлучившись с тобой, лучше не жить. Сам святой Кызыр свел нас. Провалиться мне на этом месте, если я вру, милая моя!
Женщина, которая всегда очень чувствительно принимала к сердцу любую грубость мужчины, но еще скорее податливая на ласковое слово, и в этот раз отошла, смягчилась.
Прошли годы.
Как и обещал Ороз, жизнь сложилась у них безбедная. Словно ставшая почти незаметной рана, сгладилась, забылась отметина прошлого и на сердце Зуракан. По пятницам, прифранченные, в костюмах и хорошенько умывшись, причесавшись, они отправлялись вдвоем на базар. Ороз перебросится веселой шуткой с одетыми, как настоящие байбачи, джигитами, вполголоса перемолвится с ними о чем-то для Зуракан непонятном. Потом в харчевне берут по десятку сочных мант, бутылку-другую синеголовой и долго прохлаждаются. Наконец Ороз говорит: «Байбиче, ступай-ка, приготовь чего-нибудь повкусней!» А сам направляется к своим шумным дружкам.
С базарными закупками Зуракан возвращается домой, в свою крохотную комнатенку. Они поселились с Орозом в большом дворе, полном людей и всякого скота. Это был один из старых мрачных дворов, огороженных высокими глинобитными стенами и облепленных низкими мазанками с плоскими крышами и узкими окошками. Стоит закрыть изнутри низкие ворота и калитку, как он превращается в обособленный глухой мир. Каждый, кто пришел по делу, прежде постучится в ворота, позовет того, к кому явился, громко переговорит через ворота и уйдет, так и не заходя во двор.
Случается, что Ороз входит во двор, не постучавшись предварительно в ворота. Мгновенно все женщины, находящиеся во дворе с открытым лицом, скрываются кто куда. А старая хозяйка взвизгивает, кокетливо двигая бровями:
— Ой, чтоб тебе голову оторвало, Ороз! Как ты смеешь заходить во двор, не подав голоса, когда тут женщины с открытым лицом?
Вначале это казалось Зуракан странным. Постепенно она привыкла к повадкам живущих в ичкери женщин. И сама могла соблазниться, когда во дворе появлялись чужие мужчины, кокетливо взвизгнуть: «Ой-ай… чтоб тебя убило! Ты что заморгал своими буркалами!»
Проскучав весь день у себя в комнатенке, потешая Ороза, Зуракан любила передразнивать дворовых женщин. Она дергала бровями, вытягивая шею и надрываясь не своим юлосом на их манер:
— Ну, табариш Ороз скажи, твоя жена может стать артис? Может, да? — сквозь смех спросит Зуракан.
Ороз до слез смеялся, катаясь по шырдаку:
— Ну, Зукеш-жан, представь еще раз байбиче нашего друга. Допустим, я киргиз, приехал из аила. Вошел во двор, а в ворота не постучался. Вот я кашлянул раз, ну, пожалуйста, представь еще раз байбиче…
Зуракан повторно изображала хозяйку, кокетливо вздергивая бровями. Ороз хватался за живот.
— Будь ты неладна! Точь-в-точь она! — восхищался он. Потом, посерьезнев, вдруг говорил. — Эй, жена! Скажи, может, у тебя самой не все как надо? Может, ты ловко пускаешь мне пыль в глаза? Получаешь подарки от торгашей, а?
Зуракан, увлеченная затеянной шуткой, игриво отвечает:
— Э, негодник этакий! Ты же не докладываешь мне, где пропадаешь дни и ночи подряд со своими мирзами в куньих тебетеях? Я тоже не сижу просто так, когда остаюсь одна, с четырех сторон подпертая серыми стенами. — Зуракан склонилась к мужу, словно собираясь сказать что-то серьезное. — Знаешь соседа, что живет напротив, того дунганина, который чесноком торгует? Эх, какой же у него сын! До чего смазлив парень!.. Я иногда подморгну ему глазами… А он, милый, приходит ко мне, когда никого во дворе не остается…
Ороз настораживается:
— Ты это всерьез? Такими вещами не шутят, будь ты неладна. — Он выжидательно смотрит — то ли верить, то ли нет.
— Не хмурься, мой дорогой. Уже три года, как я заперта в этих глухих стенах. Кроме голубого неба, ничего не вижу. Верно, мы живем самостоятельно. Не батрачим. И ты приходишь с полной пазухой денег. Неизвестно, чем торгуешь. Но мне это совсем не нравится. Мои отцы и деды ненавидели торговлю. Торгаш всегда изворачивается, кого-то обманывает, чтоб из копейки сделать две…
Зуракан умолкла. «Что еще она скажет, черт бы ее побрал?» — насупленно думал Ороз.
— Силы хватит у нас обоих! Мы горы свернем сообща. В городе нечего делать. Я тебе давно говорю: давай поедем в аил, будем хлеб сеять, разводить скот да жить, как все люди. А ты все оглядываешься то на одно, то на другое. Скажу честно: деньги, которые ты добываешь неведомыми путями, застревают у меня в горле. А ты еще сомневаешься во мне, как бы я не моргнула кому глазом… Хочешь сохранить меня чистой? Едем в аил. Земля не губит напрасно труды человека: возвращает с лихвой. Если ты не согласишься, то я, наверное, совсем изведусь среди этих глиняных сартовских стен. Бурлят во мне силы. А девать их некуда. Скучно мне! Скучно! Оставшись одна, я запеваю песню. Жена твоего дружка подбегает: «Ой, Зуракан, что с тобой?» И она откровенно говорит о таких проделках женщин, что ни одному мужчине невдомек. Иногда хочется сделать так, как они.
— Что это значит: «Хочется сделать так, как они?»
— Женщина взаперти очень быстро портится. Знаешь, что делают женщины, когда томятся от скуки? Если хочешь, расскажу.
— Ладно, расскажи…
— К ним приходят любовники в парандже. А мужьям своим они говорят: «Ой, не заходи, хозяин! Тут у меня гостья». Муж остается во дворе, ставит самовар и, когда он вскипает, передает его в ичкери. А любовники, наверное, не теряют времени…
Ороз растерянно глядел на жену.
— Давай, Ороз, уедем отсюда, иначе от скуки… Я уже стала засматриваться на сына дунганина, того, что торгует чесноком… Как бы не пришлось тебе кипятить нам чай…
— Думаешь, я не посмею зайти туда, где вы сидите?