Зуракан расхохоталась:
— Заходи сколько угодно. Но что ты увидишь, если и зайдешь? Я поняла за это время, что хитростей у самой глупой женщины хватит на сорок ишаков навьючить. Хочешь знать, я могу прямо на глазах у тебя наставить тебе рога. Завтра же отсюда в аил! Подальше от греха…
С каждым разом Зуракан, стараясь убедить Ороза, выдумывала одну историю несуразнее другой.
Она внушала себе: Ороз поверит, что кто-то меня совращает, и начнет ревновать. Тогда, может, оставит свое грязное ремесло и согласится переехать в аил. Дождусь, возможно, что он скажет: «Оставлю всякую торговлю. Уйду из города. Осточертела она мне. Возьмем себе полдесятины земли в аиле. Будем пахать, сеять, вот и покажешь тогда свою силу, тигрица моя!»
Как иной картежник томится по игре, так Зуракан тосковала по земле, неудержимо тянуло ее добывать хлеб своим трудом. И чтоб подбить Ороза порвать с городом, она сплела целую небылицу в лицах:
— Иду сегодня на базар, вдруг из-за угла появляется какой-то черный рябой мужчина. «У-у, ханум! Если не согласишься стать моей женой, я зарежу и тебя и твоего мужа», — пригрозил он мне. Я еле отделалась от него…
— Что ты ему ответила? Что? Дала слово? — пристал Ороз.
Будто от смущения, Зуракан сказала прерывающимся голосом:
— Дала или не дала слово, не знаю, как сказать. Ульстила его кое-как, только чтоб он не убил…
Ороз посмотрел на нее сердито:
— Что это значит — «ульстила его кое-как»? Ты что, дала скрутить себя?
— Брось ты, негодник этакий, как можно прямо на улице?
Ороз разгорячился не на шутку:
— Может, ты была б совсем не прочь, лишь бы не на улице?
Зуракан подлила масла в огонь:
— А что мне было делать, он грозился, и в руке у него сверкнул кинжал…
Ороз аж затрясся:
— Тебя кинжалом не испугать! Да еще на базаре, где тьма-тьмущая людей. Ты не заробела в безлюдном ущелье… Тогда у нас тоже были кинжалы.
Зуракан посмотрела на мужа вопросительно, будто ничего не поняла.
— Ой, непонятливый ты, Ороз! Да будь у тебя хоть пушка, не то что кинжал, никогда ты не применил бы против меня. Ты мой любимый муж, посвятил мне свою жизнь. А кто тот, что выскочил из-за угла с кинжалом? А вдруг это отпетый головорез, которому ничего не стоит убить человека? Всадит мне нож в сердце, и, пока ты прибежишь с базара, где гоняешься за барышами, он прикончит меня. И прости прощай наша с тобой любовь!..
Ороз, бледнея, сидел, не прикоснувшись к еде, потом вышел из дому. Он поверил Зуракан. «Пугал жену кинжалом, конечно, один из джигитов Ошура, — решил Ороз. — Он не прочь убить меня, чтобы взять в жены Зуракан. Но сила и кинжал есть и у меня. Если он, глупец, не перестанет тягаться со мной, я расстрою ему всю торговлю да еще покажу, как носиться с кинжалом!.. У-ух! Поганая свинья! Я покажу тебе, как зариться на мою жену!»
Последнее время Ороз стал приводить в дом каких-то босых, бледнолицых людей, которых Зуракан никогда до того не видела. Они пьянствовали. Говоря загадочными намеками, дерзко хохотали. Когда гости уходили, Ороз грозился кому-то, шатаясь от хмеля. Потом изводил Зуракан руганью: «Эх, беспутница, беспутница, сама виновата, сама ты приманиваешь их!..»
Зуракан не препиралась с пьяным мужем. Лишь когда становилось невмоготу от его ядовитой ругани, корила сама себя:
«Зачем было злить беспутного шалопая! Понадеялась, дуреха, что он насторожится, засовестится и скорее послушается меня. А он окончательно сбился. О боже, неужто я всю жизнь обречена унижаться перед мужчинами? Нет, нет… Никогда не позволю унижать себя, никогда. А слабохарактерного Текебая я все-таки уважала за его покладистость и добродушие, доверчивость, потому и терпела все издевки белой змеи Букен. А этого нашла я сама… Полюбила. Но если он изменит пашей любви, тогда ему не удержать меня…»
День ото дня Зуракан охладевала к мужу. Изменился и Ороз. Ни прежней ласки, ни доброго слова.
Ороз приходил домой то грязный, смертельно-бледный, то с сияющим потным лицом, чисто одетый и с полной пазухой денег. Он уже не говорил, как раньше: «Вот тебе деньги, тигрица моя! Чего твоя душа желает? Бери сколько хочешь, покупай себе обнову!», а только: «Припрячь подальше! Они пригодятся! До копейки чтоб целы были. Иначе тебе несдобровать…»
«Да пусть делает, что угодно! Может, казну грабит? Ничего спрашивать не буду…»
Щедрая осень уже кончала раздавать дары. В один из дней Ороз захлопотал так, словно собирался устроить праздничный той. Принес много коньяку, всякой снеди. Зарезали жирного двухлетнего валуха.
— Придут такие гости, каких тебе не приходилось видеть. Из тех, кого ты знаешь, будет один Ошур. Сегодня мы рассчитаемся с ним. Насмотришься потехи. Те деньги, которые спрятаны у тебя, я не украл где-нибудь в банке. И не лез в чужой карман. Я их добыл своим умом, своей ловкостью и хитростью, это деньги честные! Слышишь, жена?
Зуракан отмолчалась, как бы говоря: делай, мол, что хочешь.
— Слушай меня! — добавил Ороз. — Приготовь угощение на славу! Сегодня ты увидишь, на что я способен.
Под вечер пятеро дюжих мужчин бесшумно появились в доме. Привел их в комнату Ороз, он встречал их у ворот.
Зуракан поставила на огонь казан с мясом, накрыла дастархан и принесла чаю. Они очень быстро осушили пиалы. Попили коньяку по одному кругу, после чего рослый мужчина с широченной голой грудью и черной бородой подал знак Орозу большой, сильной рукой.
Ороз тотчас приказал Зуракан:
— Забери свой дастархан! Живо!
Как только освободилось место, они наметанными глазами посмотрели на оголившийся кусок глиняного пола, один из них воскликнул, ударяя себя в грудь:
— О аллах, пошли мне удачу!
Зуракан вела себя осторожно. «Говорили, что новая власть преследует бездельников и жуликов. Позвать милицию, что ли, арестовать их? Но пойдут сплетни, что ехидная, мол, женщина, выдала своего мужа, затаив на него зло…»
Зуракан отвратно было смотреть на их игру. Четвертый раз уже по голому полу разбрасывают они свои четыре альчика.
— Вывози, милая! — рыкнул кто-то.
Невольно повернувшись туда, Зуракан увидела, что рослый бородач гребет своими ручищами кучу денег к себе.
— Давай коньяку, жена, — потребовал Ороз.
Выпив по стопке, опять принялись разбрасывать альчики.
Зуракан вышла на улицу. Постояла, полная бессильного негодования, и вернулась домой.
И Ошур успел подгрести к себе лежавшую посредине на полу кучу денег.
Ясно, Ороз проигрывает. «Хоть бы ты продул сегодня все свои деньги, добытые нечистым путем!» — подумала Зуракан. На этот раз муж не стал просить коньяка. Лишь надсадно крикнул:
— Жена, денег!
Не показывая возмущения, Зуракан открыла сундук в дальнем углу комнаты, достала оттуда кипу денег и небрежно швырнула к ногам мужа.
Игроки пожирали глазами возникшую перед Орозом кучу денег.
— Слава аллаху! Оказывается, он с деньгами, — пробормотал один себе под нос.
На лбу у Ошура выступили крупные капли пота. Бородач с волосатыми ручищами посмотрел с вожделением на кипу денег и легким, изящным движением пальцев разбросал по полу четыре альчика.
Он выиграл и этот кон. Как человек, неожиданно набредший на золотой клад, бородач истово, горласто воскликнул:
— Ва! Давай их сюда! — И он опять сгреб все деньги.
Ороз задрожал и свирепо посмотрел на Зуракан:
— Коньяку, жена!
Никто не считал, сколько проиграл Ороз и который раз он просил коньяк. Давно погас очаг, переварилось мясо и остыл бульон в казане. Он совсем забыл об угощении своих «гостей». Словно задыхаясь от жары, он снял с себя пиджак, сбросил рубашку, и, когда ударял увесистым кулаком себе в грудь, видно было, как играют у него запотевшие мускулы. Он угрюмо молчал, точно ему завязали язык. Долго, упорно смотрел то на одного, то на другого игрока и невменяемо кивал головой. А Ошур и краснолицый с курчавой бородой тем сильнее чувствовали себя счастливыми и азартно восхваляли аллаха.
Вдруг Ороз обмяк, беспомощно опустил руки и уставился куда-то мутными глазами.
Екнуло сердце у Зуракан. Забыв гнев и обиду, она бросилась к мужу:
— Что с тобой, а?
Ороз, бессмысленно водя глазами, промычал, словно сумасшедший:
— Ковры, ковры… все барахло, что у меня в доме… все ставлю на кон, Ошур…
Бородач с мохнатыми руками как-то примирительно сказал:
— Опомнитесь, Ороз-аке! Может, прекратим игру?
Зуракан охватило отчаяние. Горько было, что считала этого человека своим мужем, надеялась на него, а сейчас вынуждена угощать обнаглевших пройдох, готовых живьем, кажется, проглотить один другого.
— Ва! Ва! — стонал Ороз.
Вспомнив что-то, он встал на колено и, глядя на Ошура с торжествующим видом, крикнул:
— Жену свою ставлю на кон, жену! Ошур! Если мать родила тебя настоящим мужчиной, ставь на кон все, что ты выиграл сегодня!
— Хватит играть Ороз-аке, — зашумели игроки с показным сочувствием. — Давайте лучше кончать…
Словно желая утолить свою месть, Ошур кивнул:
— Ладно! Пускай по-вашему! Но уж на этот раз, в случае проигрыша, чтоб держать свое слово! Иначе этот кинжал решит нашу тяжбу.
Ошур вытащил кинжал и, подержав в руке, сунул его обратно в ножны.
— Да покарает меня дух игры! — мрачно поклялся Ороз. — Ставлю жену!
— Ладно! Разбрасывай…
Ороз успел только положить четыре альчика себе на ладонь, собираясь их разбросать, как стукнулся головой об пол. Зуракан в ярости рванула к себе конец шырдака из-под сидевших игроков. Все враз покатились по полу.
Зуракан перешагнула через мужа и устремилась к выходу.
— Подлец, забывший свою клятву! Ишь, захотел меня на кон! — громыхала Зуракан. — Проиграл свое поганое добро! Сам становись на кон, если уж такой азартный! А моей чистой душой не дам тебе распоряжаться! Прошли те времена!
Шаймерден, его любимая токол Джипар и сын-баловник Мурза — все трое, обвиняемые в умыкании Чолпон, были взяты под стражу.