— Марат! — удивленно воскликнул Борис. — Смотри, Оля, это же капитан Сирота!
— Вас трудно узнать, Марат Иванович.
— Это верно, Ольга Андреевна, отощал я малость и зарос. А вы как здесь очутились?
— Санпоезд уничтожили фашисты. К своим пробираемся.
— Вот и мы прорываемся.
— Где дивизия?
— Спросите, где полк, — не знаю. На Маныче мы нашим полком прикрыли дивизию. Она на Майкоп пошла. Ну а мы пробивались через Армавир. Там уже мой батальон полк прикрывал. Майор Ратников тоже на Майкоп пошел, а нас отрезали. Связь и с полком, и с дивизией потеряна. Кругом немцы. Днем прячемся, отсиживаемся, а ночами идем на юг.
— Но сейчас ночь, почему же отсиживаетесь? — спросил Борис.
— Да вот сегодня задержались… Видите, пацанов сколько, — указал капитан Сирота на спящих.
— Это дети?! — удивилась Ольга.
— Да, из армавирского детдома. Сегодня здесь, в ущелье, наткнулись на них. Семьдесят мальчишек и девчонок. Сопровождающий их воспитатель пять дней назад ушел в аул за продуктами — и до сих пор нет. Что с ним — неизвестно. А пацанва ждет. Самые старшие у них Вова и Педро. Им уже по двенадцать лет. Трое суток пацанва ничего не ела, кроме ягод. Ну хоть сегодня мы их накормили чем могли.
— А почему Педро? — спросила Ольга. — Не русский?
— Испанец. Их двадцать пять человек — испанцев. Семь девчонок и восемнадцать пацанов. С тридцать восьмого года у нас живут. А всего семьдесят человек. Что теперь с ними делать — ума не приложу. Сами бы мы прорвались. У нас три «максима», двадцать пять автоматов, одно противотанковое ружье. Ну и винтовки, конечно, есть. Люди страшно устали, но все равно, думаю, мы прорвались бы. А теперь…
— Теперь тем более обязаны прорваться, Марат Иванович, — проговорила Ольга.
— Да я понимаю, — с досадой ответил капитан Сирота. — Но куда двигаться? Хотели к Кисловодску и потом через Нальчик к Орджоникидзе, но немцы уже у Минвод и Пятигорска.
— Надо идти к верховьям Малки, — предложила Лейла, — а там через какой-нибудь перевал выйдем в Грузию.
— А может быть, все же пойдем к Майкопу? — проговорил Борис. — Может быть, дивизию найдем.
— С детьми к Майкопу не пройти, — покачав головой, сказал капитан Сирота. — Да и где теперь наша дивизия…
2
Генерал Севидов с крутого берега реки Белой наблюдал за переправой войск по только что наведенному мосту. В горах Кавказского заповедника выпали ливневые дожди. Вздувшиеся потоки Белой стремительно неслись в Кубань.
Брови, ресницы, скулы генерала были покрыты коричневой пылью. От частого курения его подташнивало. Комдив не спал уже несколько суток. Все это время дивизия, отбиваясь от наседавших немцев, отступала на юг. Полки, батальоны, роты цеплялись за всякий мало-мальски выгодный рубеж. Но в этой ровной, как полигон, кубанской степи почти не было таких рубежей. То и дело подразделения и целые полки попадали в окружение. Прорывались с боями, переправлялись через большие и малые реки. Порой случалось так: выйдет подразделение к реке, а ее уже форсируют немцы, отойдет рота или батальон в сторону и переправляется параллельно с противником, чтобы снова попытаться закрепиться. Но держать рубежи фактически было нечем. Гибли люди, выходила из строя и без того малочисленная техника. Пополнение ждать неоткуда: в армии сейчас нет резервов. А непрерывные атаки немцев надо отражать. Следовало принимать какое-то самостоятельное решение. Сейчас единственно правильный выход из создавшейся ситуации виделся Севидову в том, чтобы переправить через реку Белую все, что можно, и закрепиться на подступах к нефтяному Майкопу. За Майкопом начинаются предгорья Главного Кавказского хребта, там танкам Макензена все труднее будет безнаказанно обходить войска. Горы должны помочь остановить врага. Как ни больно, но отступать, видимо, придется к хребту. Не случайно уже после Маныча из дивизии отозвали в штаб Закавказского фронта альпинистов. Значит, не исключена горная война на перевалах…
По наведенной переправе шли войска. Все торопились проскочить мост и оторваться чуть дальше от реки, чтобы занять наскоро оборудованные саперами оборонительные рубежи на подступах к Майкопу. Потом, перед подходом немцев, надо будет успеть взорвать мост. Здесь на берегу гитлеровцев должны задержать бойцы майора Ратникова.
Стоящий рядом с генералом лейтенант Осокин то и дело тревожно поглядывал в небо и прикидывал, где в случае бомбежки укрыть генерала.
Слева и справа от дороги саперы уже рыли окопы, спешили использовать короткое затишье.
— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — услышал Осокин знакомый голос. Из просторного свежевырытого окопа вылез ефрейтор Кошеваров. С тех пор как они виделись в последний раз на Маныче перед взрывом плотины, ефрейтор сильно изменился: щеки ввалились, курносый нос заострился, на почерневшем от злого солнца лице резко выделялись сивые усы, уже успевшие слегка порыжеть от махорки. Ефрейтор счастливо улыбался, видя живого и невредимого лейтенанта. Кошеварову хотелось обнять спасенного на переправе парня, но он не решался сделать это в присутствии генерала.
Не успел Осокин шагнуть к нему со словами: «Да ты усы отпустил, не узнать», как из-за близкого горбатого горизонта появились «хейнкели».
— Прошу в укрытие, товарищ генерал! — крикнул Кошеваров.
— Черт принес! — выругался Севидов, глядя на приближающиеся самолеты. — Неужели не дадут переправиться?
— Я вам говорю или кому? — строго закричал Кошеваров. — Что же это, товарищ лейтенант, хоть вы прикажите комдиву!
Севидов и Осокин прыгнули в глубокий окоп. Кошеваров снял с головы каску, протянул генералу.
— Это еще зачем? — сердито проговорил Севидов. — Сейчас же наденьте каску!
Ефрейтор крутнул головой, что-то буркнул в усы, но подчинился.
Самолеты били по переправившимся войскам. Бомбы ложились густо, и скоро весь левый берег реки вздыбился сплошной стеной дыма, огня и поднятой в воздух земли. В окопе удушливо пахло солдатским потом. Ефрейтор как-то умудрился навалиться сверху на Севидова, и генерал с трудом дышал. Время от времени Кошеваров приподнимался, высовывался из окопа и при очередном свисте бомбы падал на генерала. Севидов слышал у самого своего уха недовольный голос:
— Сволочь какая, германец! Мост не трогает, не иначе для себя бережет.
Внезапно все стихло. Ветер медленно уносил от берега пыль и дым.
Ловко выскочив из окопа, ефрейтор подал руку генералу, помогая выбраться, и виновато проговорил:
— Извините, товарищ генерал, небось придавил малость. Только он же, проклятый, не разбирает, где солдат, а где генерал. — Солдат не спеша достал расческу, сделанную из дюралюминия, расчесал усы и, глядя вслед улетевшим самолетам, тряхнул головой: — Ну, погоди, ужо посчитаемся.
— Посчитаемся, обязательно посчитаемся с германцем, — проговорил Севидов. — А как вас зовут, товарищ ефрейтор?
Солдат выпрямился и, прикрывая ладонью изрядную дыру на штанах, доложил:
— Командир отделения саперного взвода ефрейтор Кошеваров Яков Ермолаич.
— Спасибо тебе, Яков Ермолаич.
— Чего там, — ответил Кошеваров. — Неужто можно командира дивизии германцу подставлять? А спас вовсе и не я, а вот окоп.
— Да, окоп у вас надежный.
— Оно так, только ж и надоело их рыть! Все роем и роем. От самой границы всю землю изрыли. А время придет пахать, это ж сколько обратно зарывать придется. Ну и задал нам работы поганец германец!
— Так говоришь, сволочь германец для себя мост сберег? Ведь верно, не тронул.
— Да неужто оставим германцу? Чай, не для него под бомбами строили. Сами строили, сами и взорвем. На то приказ имеется. Каюм! — крикнул Кошеваров куда-то в сторону. — Ах, шайтан такой-сякой! Извините, товарищ генерал. Подручный мой, красноармеец Тагиров, зарылся в землю, как крот. Молочный еще.
Из-за бруствера соседнего окопа выглянуло широкое узкоглазое лицо. Потом, кряхтя, выполз маленький солдат. Пилотка его то и дело сползала на глаза, он поправлял ее, бормоча какие-то непонятные ругательства, но пилотка снова сползала, и только большие оттопыренные уши задерживали ее. Солдат тащил за собой ящик со взрывчаткой.
— Бойчей, Каюм, бойчей! — торопил его Кошеваров. — Извините, товарищ генерал, нам с Тагировым поспешать надо. Германец не станет нас дожидаться. Скоро пойдет на мост. Желаю здравствовать, товарищ генерал.
— Будь здоров, Яков Ермолаич. И не снимай каску, береги голову.
— И вы, товарищ генерал, голову зазря не подставляйте! — ответил Кошеваров. — Генералов-то у нас не больно много.
К окопу подскакал офицер связи. Не слезая с коня, он доложил:
— Товарищ генерал, вас вызывают в штаб армии.
— Сейчас буду. — Севидов подошел к Кошеварову, положил ладонь на его горячее плечо, проговорил: — И ты свою голову не подставляй зазря.
Отойдя от окопа, лейтенант Осокин сказал генералу:
— Этот Кошеваров меня на Дону спас.
— Почему не доложил сразу? Солдат заслужил награду.
— Я вам докладывал, товарищ генерал, там, на Маныче. Но… в той горячке…
— Да, да, что-то припоминаю. Верно, горячка была. А ты записывай. Все записывай и напоминай мне. В любой горячке человека надо видеть.
— Ясно, товарищ генерал. Признаться, я только сейчас узнал, что его Яковом Ермолаевичем зовут.
— А знать надо. Ну, поехали. Чем-то нас порадуют в штарме?
Ефрейтор Кошеваров и красноармеец Тагиров, низко пригибаясь, побежали к мосту. Разрывы мин и снарядов остались позади, там, где войска занимали новый оборонительный рубеж. Река встретила их удивительной тишиной и прохладой. Даже рыба разыгралась на зорьке. Тагиров молча устанавливал запал в толовые шашки. Побледневшее лицо его то и дело поворачивалось в сторону далекого бугра, откуда уже доносился еле уловимый шум.
Установив заряды, солдаты укрылись в траншее. Тагиров, вздрагивая, вертел головой.
— Зажигай, товарищ ефрейтор, зажигай! Бежать надо!
— Погоди, Каюм, погоди.