После каждой неудачной попытки немцы уползали назад и обрушивали на Бычий Лоб мины. Защитники ущелья не видели, откуда бьют немецкие минометы. Они замирали за камнями, и только ефрейтор Кошеваров не отходил от пулемета.
Бойцы потеряли счет времени. Холодный дождь сменялся мокрым снегом. То вдруг очищалось небо от тяжелых туч, и солнце палило вовсю, и от промокшей насквозь одежды валил пар. Именно в такой момент, когда вдруг припекло жаркое горное солнце, пальба неожиданно стихла.
— Эх, в самый раз бы сейчас в затишье патронов нам подбросили, — проговорил Кошеваров, — один неполный диск остался.
— Идут, идут, товарищ ефрейтор! — закричал Каюм Тагиров. — Идут патроны, и гранаты идут! Люди идут!
Он выскочил из каменного укрытия, чтобы помочь поднести боеприпасы.
— Назад! — крикнул Мустафар Залиханов, заметивший на людях немецкие альпинистские куртки. — Назад, Каюм!
Но было поздно. Полоснула автоматная очередь. Каюм упал на камни, уткнувшись головой в гранит.
— Немцы!.. Гады идут! — срывающимся голосом крикнул Залиханов. — Бей их!
— Погоди, Мустафар. Нехай ближе подойдут. Бить-то нам их нечем… — сдерживал Кучеренко. — Стреляй по моей команде.
Короткими перебежками от дерева к дереву приближались гитлеровцы. Кучеренко чувствовал на себе взгляды бойцов, ожидавших его сигнала. Кучеренко взял на мушку ближайшего немца и нажал на курок. Егерь упал. И тут же ударил пулемет Кошеварова. Мустафар помогал Якову Ермолаевичу, действуя вторым номером вместо Каюма Тагирова. Кошеваров бил короткими очередями, экономя патроны. Потеряв несколько человек, егеря уползли назад.
«Неужели атака отбита?..» Но вот снова замелькали в кустах вражеские фигуры. Снова атака. Из-за камней и кустов послышались голоса:
— Рус! Рус! Посмотри назад, там море. Будет буль-буль. Бери ложка, котелок, сдавайся! У нас жирная похлебка и много хлеба! Позади буль-буль!
— А ну-ка, угостим фрицев нашей похлебкой!
Затрещал пулемет, заглушивший голоса егерей, и снова на откос Бычьего Лба обрушились немецкие мины. Взрывы крошили камни, в щепки разносили могучие стволы деревьев.
Мустафар Залиханов, воспользовавшись перерывом между атаками немцев, выполз из каменного укрытия, ужом подобрался к телу Каюма Тагирова и втащил его в укрытие. Четыре пули навылет прошили грудь Каюма. Кошеваров подошел к телу своего друга, накрыл его плащ-палаткой:
— Молочный ведь. Совсем молочный…
— К пулемету, Кошеваров! — окликнул сержант Кучеренко. — Немцы снова пошли в атаку!
— Какой от него толк, от пулемета, — махнул рукой Кошеваров, — патроны кончились.
— Рус! Рус! — опять послышались голоса. — Бери ложка, котелок! Иди к нам!
Кучеренко раздал бойцам последние пять гранат. В диске его автомата еще осталось несколько патронов. Неожиданно к нему обратился Мустафар Залиханов:
— Товарищ сержант, вы с Кошеваровым коммунисты. Прошу принять и меня в коммунисты.
Кучеренко удивленно посмотрел на Мустафара, перевел взгляд на Кошеварова. Тот так же недоуменно смотрел на Залиханова.
— Я могу погибнуть, — продолжал Мустафар, — а фашисты даже мертвых коммунистов боятся. Пусть шакалы знают, что мы и мертвые сильнее их.
— Ну что ж, Мустафар, — проговорил Кошеваров, — не имеем мы вроде партийного права… Маловато нас — двое коммунистов, а Суворов — комсомолец. Но разве мы нарушим устав, если такого бойца в партию примем? Как думаешь, товарищ сержант?
— Та я шо ж… Та я… — растерянно бормотал Кучеренко. — Та я ж… Хлопцы мои дорогие! Тики ж протокол треба, шоб все як положено. Бо погибнем, и нихто не узнае. У кого есть бумага? У мэнэ дэсь карандаш був.
Бумаги ни у кого не оказалось. Тогда Кошеваров оторвал от своей гимнастерки лоскут, прислонил его к щиту пулемета и, слюнявя химический карандаш, принялся писать:
«Протокол партийного собрания гарнизона, который сражался у Бычьего Лба. Присутствовали члены партии большевиков Кучеренко, Кошеваров и комсомолец Суворов. Повестка дня: слушали товарища Залиханова Мустафара…»
— Как тебя по отчеству?
— Чокка у меня отец, Чокка.
— Выходит, Мустафара Чоккаевича.
— Ты пиши, пиши, — торопил его Кучеренко, — бо зараз полезут. Швыдче пиши.
«Чоккаевича… — продолжал писать Кошеваров, повторяя вслух слова. — Заявление о приеме…»
— Лезут, гады! Лезут! — крикнул Захар Суворов.
Ефрейтор Кошеваров торопливо свернул выцветший лоскут просоленной потом гимнастерки, бережно спрятал его в карман и взял гранату.
Егеря приближались молча. Прекратили огонь и минометы.
— Фашисты решили испытать наши нервы, — сказал Кошеваров. — Не стреляют. Может, живьем хотят взять?
— Нехай, нехай, — приговаривал Кучеренко. — У нас один убитый, у фрица десятки. Побачим ще. А ну, хлопцы, поддай. За Каюма! Вот тебе ложка! Вот тебе котелок! За Каюма!
Взрывы гранат заставили егерей откатиться назад. Вдруг Кошеваров увидел, как Захар Суворов выскочил из укрытия…
— Куда? Ложись, бисова людина!
Захар сделал еще два прыжка и лег возле убитого немца. Повозившись недолго возле трупа, он прыжком отскочил к другому. Еще никто не успел прийти в себя, а Суворов уже лежал возле Кошеварова. Улыбаясь, он протянул ефрейтору немецкий автомат и запасной магазин с патронами. Второй автомат он оставил себе.
— Еще живем! — выдохнул Захар. Он прислушался и, обращаясь к Кучеренко, проговорил: — Где-то у горы Шексы слышу стрельбу. А наш фриц затих, не лезет.
— Мабуть, там майор Ратников с хлопцами добивают гадов? Ото б добре. Вже скоро ночь, у нас не сунутся.
3
Генерал Хофер угрюмо выслушивал рапорт капитана Штауфендорфа. Со дня на день в дивизию должен приехать командир корпуса генерал Конрад, а ничего утешительного Хофер ему не сможет сообщить. Отряд егерей хотя и потрепал русских, но в обход Лесной Щели, в тыл ее защитников, так и не прошел.
— Русские закупорили все проходы, — оправдывался Ганс Штауфендорф. — Мои солдаты всюду натыкались на их заслоны. Мы едва не проскочили мимо горы Шексы, но русские бросили туда крупные силы. Пришлось отойти. Но зато мы…
— Вы ввязались в бой, господин капитан, — сухо перебил Хофер. — Я надеялся, что вы знаете здесь каждый проход, каждую тропу. Какого же черта вы торчали перед войной на Кавказе!
Это было упреком, который Ганс уже не смог стерпеть. Глянув на стоящего рядом Клауса, он с вызовом сказал генералу:
— Я не торчал перед войной на Кавказе, господин генерал, а выполнял задание вермахта. Я неплохо знаю тропы и перевалы Центрального Кавказа. Доказательство тому флаги на вершинах Эльбруса. У вас есть люди, знающие Западный Кавказ не хуже меня. Может, им удастся лучше выполнить задание.
— Оставьте свои советы при себе, — одернул Ганса генерал, но при этом подумал, что намеки Штауфендорфа на Клауса небезосновательны.
— Я перед войной не бывал в горах Западного Кавказа и не знаю здешних мест, — проговорил Клаус.
— Зато русский офицер Степан Рокотов, которого я пленил, наверняка знает эти места. Он должен указать нам обходные тропы.
— Рокотов ранен и не сможет передвигаться в горах, — ответил Клаус.
— Ему достаточно указать эти тропы на карте.
— Вряд ли он пойдет на это.
— Может, Клаус Берк попробует уговорить пленного, — с издевкой произнес Ганс. — Ведь он его старый приятель.
— Прекратите, господин капитан! — прикрикнул генерал на Штауфендорфа и приказал Клаусу: — Приведите этого русского.
— Слушаюсь, господин генерал.
Когда за Клаусом закрылась дверь, Хофер, окинув Ганса Штауфендорфа неприязненным взглядом, спросил:
— Какие основания дают вам право так разговаривать с обер-лейтенантом Берком?
— Оснований много, господин генерал, — спокойно ответил Ганс. — При необходимости я их изложу лицам, не имеющим родства с обер-лейтенантом Берком.
— Это надо понимать как угрозу? — нахмурился Хофер. — Или…
— Вы хотите сказать — шантаж? Нет, господин генерал, я не намерен шантажировать ни вас, ни обер-лейтенанта Берка. Пока я вам должен сообщить лишь то, что Клаус Берк слишком любезен с русскими. На Эльбрусе он заступился за потенциального партизана. А его рассуждения… Если о них узнают в гестапо…
— Какие рассуждения? — насторожился Хофер.
Но Ганс не успел ответить. В комнату, держа Степана Рокотова под руку, вошел Клаус.
Степан еле стоял на ногах, и генерал предложил ему сесть.
— Скажите, господин Рокотов, — начал Хофер, — много ли войск обороняет Лесную Щель?
— Вы напрасно стараетесь, — спокойно ответил Степан. — Из меня не получится предатель.
— Зачем же так? Мы, германцы, и сами не любим предателей.
«Но любите предательство», — хотелось добавить Степану.
— Можете мне поверить, мы от вас не пытаемся выведать какую-то особую военную тайну. Я прошу вас ответить в общих чертах: много ли войск обороняет Лесную Щель?
Степан Рокотов молчал, опустив голову.
— Повторяю вопрос в третий раз, — повысил голос генерал Хофер. — Много ли войск обороняет Лесную Щель?
Степан молчал. Хофер устало вздохнул. Встал из-за стола, прошелся по комнате, мельком взглянул на капитана Штауфендорфа и, подойдя к окну, уставился в него. Ганс, не дожидаясь приказания генерала, подошел к Рокотову и резким ударом в живот свалил на пол, спокойно вернулся и встал рядом с Клаусом. Потирая кулак, спросил, ухмыльнувшись:
— Как апперкот?
Клаус промолчал. Степан корчился на полу, держась за живот и широко раскрытым ртом хватая воздух.
Клаусу вспомнилось, как дней десять назад Ганс таким же коротким ударом нокаутировал фельдфебеля Шварца из второй роты. Это было в станице Отрадной, Шварц, зная вкусы Штауфендорфа, доложил, что на соседнем дворе скрывается девочка лет двенадцати. К несчастью Шварца, Штауфендорфа вызвал генерал. Когда же Ганс вернулся, девочка была без сознания. Ее успели изнасиловать солдаты из роты связи, тянувшие кабель через соседний двор. Очнувшийся от нокаута Шварц был разжалован в рядовые и отправлен в окопы.