И народ отреагировал. Всплеск возмущения волной пронёсся по рядам. Козаченко поднёс к глазам платок: слёзы подступили неожиданно, по предательски. Андрей Николаевич хотел было отвернуться, но передумал и на глазах многотысячной аудитории промокнул слезинки на щеках. Толпа взорвалась. Контакт состоялся. Можно было начинать.
— Друзья мои! — первая же фраза всколыхнула многотысячное скопление людей. Толпа качнулась, и буквально потянулась к нему. Милиция, стоявшая в оцеплении перед митингующими, нервно вздрогнула, приготовившись к беспорядкам. Козаченко сразу отметил данный факт, и решил начать речь именно с военных. — Друзья! В первую очередь я обращаюсь к вам, люди в форме. Я прекрасно понимаю, как вам сегодня нелегко. Вам, людям с погонами на плечах. Особенно вам нелегко, имея такого министра. — на некоторых лицах милиционеров промелькнули улыбки, — И вам будет нелегко до тех пор, пока вами будут управлять безнравственные люди. Люди без стыда и совести. Люди, которые пошлют вас на баррикады убивать ваших родных, близких, ради своих собственных интересов. Они пошлют вас, а не своих сыновей, не своих детей. Они всегда будут прятаться за вашими спинами. Трусость — спинной мозг вашего министра. И потому я призываю вас: будьте с народом. Радейте за народ! Защищайте народ, а не министра — миллионера, потому что вы есть суть этого народа. И пусть ваши сердца бьются в унисон с миллионом украинских сердец.
Людская масса вновь всколыхнулась, и по площади пронеслось восторженное многоголосье. Андрей Николаевич поднял обе руки, ладонями к народу, и новый всплеск эмоций ответил ему. Основная часть митинга началась.
Самойлов встал перед телекамерой:
— Итак, как мы с вами только что могли видеть, Андрей Николаевич снова в строю. И не просто в строю. Он лидирует. Последние данные социологических опросов показывают: кандидат от оппозиции обогнал своего основного конкурента на полтора процента. И это после того, как премьер-министр страны лидировал на протяжении почти трёх недель. Воистину, политика — вещь непредсказуемая, а спланированная. Специально для кабельного телевидения «Москва» Михаил Самойлов и Владимир Дмитриев.
Похолодало. Самойлов пожалел, что не захватил куртку из машины. Но было поздно. Володя уехал сразу после выступления Козаченко на Майдане.
— Чем будешь заниматься? — поинтересовался оператор, перед тем, как включить зажигание.
— Прогуляюсь по городу. Вечером пойду к Центризбиркому, посмотрю, что они там примут сегодня.
— Трудоголик. — покачал головой Володя, завёл двигатель и захлопнул дверцу.
— Мог бы и со мной пойти. — крикнул товарищу через стекло Михаил, впрочем без особой надежды — Российский вопрос всё-таки решается.
Дверца приоткрылась.
— Он в Киеве второй десяток лет решается. И всё никак решиться не может. Ты как хочешь, я поехал.
К восьми вечера Михаил, побродив по старому Киеву, поднялся со стороны Бессарбского рынка к площади имени Леси Украинки, где, в многоэтажном здании разместилась, вместе с Киевским областным советом, Центральная избирательная комиссия.
На площади, перед входными дверями, собралось митинговать человек двести, не более. Все имели при себе жёлтую атрибутику: цвет избирательной компании Андрея Козаченко. Михаил сразу отметил настроение людей. Оно явно отличалось от Майдана. Самойлов ожидал, что с площади, где днём выступал Козаченко с пламенной речью против создания в России дополнительных избирательных участков, людская масса, взбодрённая призывами лидера, поднимется по бульвару Леси Украинки наверх, чтобы воинственно поддержать оппозицию перед зданием ЦИК. Однако, никакого массового движения не наблюдалось. Люди, расхаживающие перед парадными дверьми, спокойно общались промеж собой, то тут, то там раздавался смех. Кто-то принёс большой термос с кофе, и теперь разливал горячий напиток всем желающим в пластиковые стаканчики.
— Хай живе Украина! — к Самойлову подошёл молодой человек, лет тридцати, в кожаной куртке. Михаил тут же ему позавидовал. — Телевидение не видел?
— Нет. А должно быть?
Незнакомец неопределённо пожал плечами:
— Не знаю. На Майдане стоял, думал, снимут. Так там столько народа было. А вот тут бы повезло.
— А зачем тебе?
— Да ты что… — незнакомец развёл руками. — Да я своему малому покажу, лет через пять, как его папка президента выбирал. История!
— А сколько сыну?
— Полтора года.
— Так лучше бы шёл домой.
— Дома и без меня справятся. Мне здесь быть надо.
Парень радостно прихлопнул ладонями, подул на них и побежал вставать в очередь за стаканчиком горячего напитка.
Михаил ещё раз посмотрел вокруг себя, и подумал: а у нас, в Москве, вот так бы сейчас вышли? Вряд ли. В девяносто первом выходили, в девяносто третьем, а в результате? Борьба больших денег против очень больших денег. И все используют людскую биомассу в своих целях. Паны дерутся, у холопов чубы трещат. И глупость ситуации состоит в том, что все участники массовки вроде бы грамотные, образованные люди, а на простой клич, будь то с трибуны, или бронемашины, рвутся в драку, в кровь, в сопли, защищая и отстаивая хрен знает что. Точнее, пустое, обещание. За трибунное слово готовы последнюю рубаху в лоскуты. А у нас иначе нельзя. После зализывают раны, в пьяном угаре вспоминают, как грудью защищали демократию, а их предали, о них забыли, ими воспользовались, и теперь они, внизу, а те, наверху…
— О чём задумался?
Михаил обернулся. Перед ним стоял Володя, протягивая куртку.
— Надень. Не дай Бог, простудишься.
— Ты мне прям как жена. — Самойлов улыбнулся и быстро натянул на себя тёплую одежду.
— Слава богу, не служанка. — Дмитриев кивнул в сторону ЦИК. — Уже что-то решили?
— Пока ждём.
Володя посмотрел на окна шестого этажа. Там, где располагалась Центральная избирательная комиссия.
— У них времени осталось четыре часа. Если до двенадцати не примут решение, любое их постановление будет незаконным.
— То-то и оно.
Самойлов тоже вскинул голову. Горели все окна. Решалась судьба двухсот избирательных участков, которые собирались, по инициативе главы Центральной избирательной комиссии, открыть на территории Российской федерации. Оставалось только одно: двенадцать членов ЦИК должны были проголосовать «за» или «против» данного решения. И, может быть, давно бы проголосовали, если бы не оппозиция, которая практически захватила весь этаж и физически не давала возможности провести новое решение в жизнь. Времени на юридическое оформление будущего постановления оставалось крайне мало. После двенадцати часов ночи решение, принятое ЦИК, станет недействительным.
Володя, в свою очередь, окинул взглядом площадь:
— Странно.
— Что странно? — Самолов опустил глаза.
— Людей мало. Обычно оппозиция любит массовку. Тысячу. Пять тысяч. А здесь всего — ничего. Не нравится мне всё это.
— Какая разница, — отмахнулся Самойлов. — много людей, мало людей… Ты камеру с собой взял?
— Нет. Аккумуляторы сели, всю энергию на Майдане израсходовали. Да, кстати, звонили из дома.
— Кто?
— Мне — жена. Тебе Валуев, — Валуев являлся их редактором программ в Москве, — сказал, чтобы сразу после объявления результатов возвращались на родину.
— Нет, останемся здесь за свой счёт! — Михаил выругался. — Жлоб.
— А что ещё в Киеве делать? — Володя посмотрел по сторонам. — Честно говоря, я и сам хочу домой.
— Ты же на выходных ездил.
— Мало. Настя жалуется на Лёшку. На тройки съехал, сигареты у него в куртке нашла.
— Ну, ты, старик, даёшь. Твой Лёшка на втором курсе техникума, а вы всё за ним сопли подтираете.
— Второй курс равноценно одиннадцатому классу. Тот самый возраст, когда формируется человек, как личность. А меня, как отца, в такой ответственный момент нет дома! Торчу здесь, на этой площади, жду результатов, на которые лично мне наплевать.
— Так топай домой. — вскипел Самойлов. — Если тебе на всё наплевать.
— А ты не ори! И не преувеличивай! — в свою очередь повысил голос оператор. — Всё равно ни черта не изменится от того, кто будет сидеть на троне в Киеве. Может даже наоборот, всё будет очень даже хорошо, если их премьер проиграет. У их миллионеров хоть какие-то проблемы появятся. А у таких, как мы с тобой, поверь, всё будет как всегда, то есть, очень хреново.
— Ты посмотри, распетушился. Видно, Настя тебе хорошо хвоста накрутила. — Самойлов достал сигареты, протянул пачку Володе.
— Будешь?
— Нет.
— Ну и чёрт с тобой. Что Валуев говорит?
Володя шморгнул носом. Простыл, видимо.
— Материал, в целом ему понравился. Особенно последний сюжет с «часовщиками».
— И на том спасибо.
Пауза затянулась. Дмитриев оглянулся по сторонам, сунул руки в карманы:
— Ты тут будешь?
— А что?
— Пойду, пиво куплю.
— Какое пиво? — Самойлов выдохнул дымом и паром. — На таком морозе. К тому же, ты простыл.
— Обыкновенное пиво. Светлое.
Володя прошёл к ближайшему киоску, в котором приобрёл пачку сигарет и две бутылки хмельного напитка. Одну бутылку сунул в карман, вторую тут же открыл и сделал несколько глотков.
Самойлов, видя, как тот пьёт ледяную жидкость, содрогнулся: он бы так не смог.
Володя удовлетворённо причмокнул и неожиданно произнёс:
— Ну, вот. Предчувствия меня не обманули.
Самойлов обернулся в ту сторону, куда смотрел оператор.
С краю проспекта притормозило два микроавтобуса, из которых выскочили десятка два молодых парней, все в коже, короткая стрижка, в руках молотки и стальные прутья. Действовали быстро. Рассыпавшись группами по два — три человека, они стремительно накинулись на стоявших митингующих, и принялись их бить. Молча. На отмашь. Не глядя, кто перед ними, мужики, или женщины. Над площадью пронеслись крики. Самойлов бросил взгляд на двери Центризбиркома. Трое или четверо милиционеров охраны, сколько точно Михаил не рассмотрел, заметались, видимо, не понимая, что происходит, и не зная что следует предпринимать в таком случае: то ли продолжать охранять двери, то ли броситься на защиту людей.