Панчук задумался. Премьер ждал. Фактически, ответ он знал и так. Голоса по Киевщине разделятся, в лучшем случае, напополам. Но рассчитывать следовало на худший результат. В последние дни приходилось частенько задумываться над тем, что было сделано неправильно в отношении киевского региона. И не мог найти ответа. Козаченко, словно пиявка, впился в столицу и её окрестности. И, как это ни странно, все его действия давали положительный результат. Самые массовые сборища проходили именно здесь, в многомиллионном, столичном городе, где, по идее лидерство должен был получить глава правительства. Все телеканалы премьер, как только зарегистрировался кандидатом в президенты, сразу же прибрал к рукам, вместе с прессой и радиовещанием. Про наглядную агитацию в столице и говорить нечего. Одних бигбордов развесили на два с половиной миллиона «баксов». Однако, именно в Киеве оппозиция, по сведениям СБУ и МВД, получила самую массовую поддержку.
Панчук, задумчиво теребя галстук, никак не мог решиться: стоит или не стоит говорить о том, что киевскую область премьер проиграл? Да и как оно могло быть иначе. До прихода Яценко в премьерское кресло на всех постах сидели свои люди, те, кого Петро Михайлович хорошо знал. И не один год, а лет так с десяток. Машина работала, шестерёнки крутились. Всё чин — чинарём. Да, два года назад, с приходом Яценко в кресло премьера, начались, как их там внук назвал? Пертурбации. Не слово, а срамота одна. И вот, благодаря тем самым пертурбациям, всё сыпаться и начало. Сначала сместили руководство верхнего звена. Киевлян заменили донецкими. Ладно, Бог с ним, как-нибудь пережили бы. Но ведь после ухватились за область и районы. Один из приближённых премьера, став начальником Стугновского отделения милиции, вовсе страх потерял. Сынок его совершил убийство, еле отмазали, так потом сам папаша в пьяном виде бабку на перекрёстке сбил на смерть. Никто раньше себе такого не позволял. Власть крепкой рукой держали. Да, народ гнули, но так, чтобы не перегнуть, не сломать. И закон чтили. А иначе нельзя. Сегодня ты беспредел устроишь, завтра он тебе в десятикратном размере вернётся. А эти, пришельцы, живут, как будто в последний день. И попробуй сидящему напротив мужику хоть слово против его землячков сказать, глотку перегрызёт. А налоговая инспекция? Частных предпринимателей до такой степени выдоила, диву даёшься, как они ещё лямку тянут.
— Я так думаю, — решился, всё-таки, Петро Михайлович сказать половинчатую правду, — Часть области за тебя проголосует. Процентов пятьдесят. Ну, а за вторую извини, поручиться не могу.
— Рад, — Яценко удовлетворённо похлопал главу области по плечу, достал коньяк, разлил в стопки, — рад, что не соврал. Сам знаешь, по мне лучше правда, пусть самая больная, но правда, чем боль от вранья. Давай выпьем, как в былые времена, за наш успех.
Коньяк оказался французский, из элитных сортов. В крепких напитках Петро Михайлович разбирался великолепно.
— С головами районных администраций поработал?
— Как договаривались, Владимир Николаевич. С каждым индивидуально. И «капусты» по своей инициативе им отстегнул.
— Вот за это хвалю. Я имею в виду инициативу. А деньгами особо не сори. Они нам ещё на второй тур понадобятся.
— Думаете, — опять перешёл на «вы» Панчук. Яценко сделал вид, что не заметил. — Всё-таки второй тур будет?
— Да вот, по всем прогнозам выходит, что так. — Яценко потянулся, вытянув вперёд руки с большими кулаками. Панчук невольно напрягся. Доходили слухи, что премьер полюблял точку в назидательном слове ставить кулаком. — Хотелось бы выиграть с первого тура, ну, да как оно будет. Денег вот только государственных жаль. Ведь сколько гривен уходит на какие-то бумажки… Козаченко после возвращения выступал на твоей территории? — неожиданно вернулся к наболевшей теме Яценко.
— Как можно? Вы же приказали. Правда, агитационные пункты его партии имеются. — тут же, на всякий случай, добавил Петро Михайлович, — но не по всей местности.
— Ничего, — премьер добавил в бокалы, — недолго им осталось. Агитировать.
— Стас, привет! Герман говорит. Мы можем встретиться?
— Вообще-то у меня мало времени. Сейчас за мной приедет машина.
— Я недалеко, стою возле отеля «Салют». Можешь выскочить?
Через пять минут Медведев, заметив приближающегося к нему Синчука, быстро спустился вниз по лестнице в подземный переход, в котором расположился магазин «Квадрат». Синчук последовал за ним.
Через пять минут они стояли возле стенда с исторической литературой, якобы рассматривая книжные полки.
— СТВ заказала фильм о Петренко. — первым начал разговор Медведев.
— Твоя инициатива?
— Нет. Решение приняли наверху.
— Стечение обстоятельств? — Синчук взял в руки мемуары князя Шульгина, покрутил их в руке и вернул на место.
— Надеюсь, да.
— Подозреваешь меня? — подполковник даже не смотрел на собеседника. Со стороны казалось, будто книгами интересуются совершенно незнакомые друг другу люди. — Напрасно. Мне нет никакого смысла налаживать контакты с твоим руководством. Акция у нас разовая. Деньги перевёл?
— Да.
— Тогда поговорим о деталях. Насколько серьёзен материал?
— Ерунда, хотя подпортить репутацию товарищу комсомольцу может.
— Кто на СТВ работает над фильмом?
— Мне не известно. Наши материалы пока не отправлены.
— Через кого они пойдут?
— Пупко Леонида Сергеевича. — начальника штаба Яценко, зятя нынешнего президента, моментально отметил Синчук.
— Ориентировочные сроки доставки?
— Максимум послезавтра.
— Время выхода фильма?
— Непосредственно перед вторым туром голосований.
— Второго тура может и не быть.
— Будет, Стас. Именно потому Козаченко и связывался с твоим руководством, что будет.
— А после Козаченко обвинил их в покушении на его жизнь. Стреножил по полной программе. — Синчук прислонился к стеллажу. — Козаченко встречался с Тимощуком непосредственно перед отравлением. В тот самый день.
— О чём шла речь? — вскинулся Медведев.
— Насколько я понял, Козаченко перетягивал Тимощука на свою сторону. Обещал, в случае победы на выборах, расширение полномочий для руководства службы.
— Что Тимощук?
— Практически, дал согласие.
— Как это практически?
— На словах. Но подписывать бумаги, как того хотел Козаченко, отказался.
— Деньги ему предлагали?
— Кажется, нет. Да Тимощук бы и не стал мараться с таким делом, как взятка. Не того полёта птица.
— Больше встреч не было?
— Нет. По крайней мере, мне не известно.
— Стас. — Медведев отложил две книги из беллетристики про вторую мировую войну. — Мы предупредили ваше руководство о покушении на Козаченко.
— Кого предупредили?
— Пупко. Но тот не отреагировал. Или не успел отреагировать. Предупредили в день отравления.
— Кто отравил, известно?
— По нашим данным, человек из штаба оппозиции.
— Ты отдаёшь себе отчёт в том, что сказал? — Синчук быстро бросил взгляд по сторонам.
— Да. Информация пришла из Европы. Там тоже знали про отравление. И молчали. А может, и сами его спланировали.
— Нелогично. Они «ведут» Козаченко. Его смерть им невыгодна.
— А кто говорил о смерти? — Медведев продолжать не стал. Стас и так всё понял.
— Предположим, так оно и было. А если Пупко не при делах? Просто, ваш человек никого не предупредил? Отчитался липой? — неожиданно спросил Синчук. — Ему верить можно?
— В том-то и дело, что нет. — вынужден был признать Медведев. — Кстати, идея с фильмом принадлежит тоже ему.
Синчук недовольно повёл головой:
— Странное стечение обстоятельств. Не находишь?
Андрей Николаевич прошёл по коридору вместе с Сергеем, никого не встретив на пути: охрана поработала неплохо.
Палата, в которую положили мать, была рассчитана на двоих, однако, она в ней находилась одна. Женщина лежала в кровати, видимо дремала. Возле неё возвышалась капельница. По прозрачной трубке в вену на руке больной медленно перетекала бесцветная жидкость.
Андрей Николаевич присел на стульчик, стоявший возле кровати. Взял руку матери в свою ладонь. Сейчас, в данную минуту, он не знал, как себя вести. Там, на трибуне, перед многотысячной аудиторией, он спокойно мог найти любые слова, будь какие аргументы. А здесь, всего перед одним человеком, потерялся. А собственно, стоило ли что-то говорить? Там, на площадях, для окружения и толпы он был оратором, революционером. А для неё как был, так и останется на все времена Андрейкой. Которого она однажды, всего один раз в жизни выпорола. Которого, со слезами и с гордостью провожала в армию. С которым не разговаривала полгода, после того, как он развёлся с первой женой.
Нет, мужчина, сидящий перед больничной койкой, не вспоминал сейчас жизнь. Он просто сидел и держал морщинистую руку матери. И ему очень хотелось держать её не в больничной палате, а дома. Домой, господи, как хочется домой. Почему именно здесь пришло желание уехать к себе в село, в свой дом, к своим родным, близким? Завтра, да нет, сегодня, спустя несколько часов, желание забудется. Даже раньше, как только он покинет больницу. А так не хочется, чтобы это неожиданное чувство, покинуло его. Сейчас оно связывало их с матерью. А после, связь пропадёт. Исчезнет.
Сергей за спиной шморгнул носом. Здоровый мужик, а слёз не может сдержать. Козаченко склонил голову ещё ниже. А почему братишка их должен сдерживать? Он имеет право на слёзы. Это он просидел рядом с мамой, также держа её руку, когда той стало плохо, после известия об отравлении старшего сына. Когда мы маленькие, то со всеми болячками бежим к маме. И она делает всё для того, чтобы боль утихла. Мы уезжаем из дома, и уже другая женщина успокаивает наши страдания. Мы отдаляемся от матерей. А они ждут. Молча. Терпеливо. Радуясь каждой весточке. И вот теперь мать узнала о боли сына по телевизору. От совершенно посторонних, незнакомых людей. И сердце не выдержало. И может, было бы всё иначе, если бы как в детстве, упасть маме в колени и плакать, плакать. И тебе бы стало легче, а её сердце обязательно бы успокоилось, оттого, что она рядом, и может прикрыть тебя, спасти.