«Немец» стоял возле Национального банка Украины, и курил. Он успел заметить, как Козаченко покинул своих соратников по борьбе. Его, закрыв со всех сторон своими телами, провела в двери главного финансового заведения страны его же собственная охрана. «Немец», видя необычное для начала революционных событий, поведение лидера, пришёл к выводу: намечается нечто такое, что связано с криминальным кодексом Украины. А посему, решил тоже дальше не двигаться. Не хватало ещё связать себя с органами правопорядка, или, что ещё хуже, безопасности. И принял единственно правильное решение: отойти в сторону, продолжая ждать, и наблюдать.
Капитан Князев приподнял ворот пальто и плотнее затянул на шее шарф.
— Замёрз? — Синчук спросил просто так, не дожидаясь ответа. Он стоял по ту сторону трёх рядов спецназа, наблюдая за коротким выступлением Литовченко. И одна мысль билась в голове подполковника: неужели началось?
— Да вроде нет. Но трясёт. — руки капитана действительно ходуном ходили.
— Это от нервов. Только не вздумай сто грамм принять. Ещё хуже станет.
Один из манифестантов влез на столб, и привязал к нему флаг Украины. По ту сторону обороны прозвучали одобрительные выкрики. «ОМОН» перестроился в два приёма, и теперь те, кто стоял в первом ряду, оказались за спинами своих товарищей. Один из них повернул щит в сторону сотрудников госбезопасности, и подполковник увидел на нём три ярко-алых гвоздики.
— Какие сто грамм? — отмахнулся Князев, не глядя на «омоновца». — Как думаешь, они дальше пойдут, или всё-таки остановятся?
— Надеюсь, ума у них хватит. Либо страха.
Мобильный телефон завибрировал в кармане костюма подполковника.
— Кто? — поинтересовался Князев, кивая на дисплей плоской «Нокии».
— Новокшенов. — прошептал Синчук и более громким голосом произнёс, — Слушаю вас. Артём Фёдорович.
— Молодец, что слушаешь. — прохрипел голос в трубке. — Что у вас там происходит?
— Тысячи три, или четыре человек подошли к зданию Администрации президента…
— Это я и без тебя по телевизору вижу. Ты рассказывай, что у вас внутри творится?
— МВД прислали четыре отряда «омоновцев». Два из них заняли позицию перед зданием, блокируя к нему все подходы.
— Чем вооружены?
— Огнестрельного оружия не наблюдаю. Только средства для рукопашного боя.
— Понятно. Наших сколько привёл?
— Два подразделения. Как вы и приказали.
— И тут молодец. Вот что, подполковник. — голос прокашлялся, затем продолжил отдавать приказы. — Ты, если что, докладывай. В любое время суток. Утром тебя подменим. Всё, бывай.
— Как всегда? — поморщился Князев. — Ребята, держитесь, и всё такое…
— Почти. — Станислав Григорьевич спрятал «трубу» в карман. — Только с одним предупреждением. Не стоять на смерть.
— И за то спасибо. — выдохнул капитан, и ещё плотнее затянул шарф.
— Пан Тарасюк?
Степан Григорьевич вздрогнул. Давненько он не слышал этот голос. В эту ночь ему не спалось. К тому же лежать на неудобном диване в приёмной штаба Козаченко, подогнув под себя ноги, было сплошным мучением. А тут ещё этот противный голос.
— Что вам от меня нужно?
— Ничего. Найдите способ, сообщить своему руководству, что у спецназа на Банковой нет никакого огнестрельного и холодного оружия. Только предметы самообороны. Так что, угрозы для начала репрессивных действий со стороны властей нет.
— Какому руководству передать? — приглушенным голосом спросил Тарасюк.
На том конце провода рассмеялись:
— А ведь и верно. У вас же не одно руководство. Козаченко, Степан Григорьевич. Либо Литовченко. Лучше, даже, второму. И как можно быстрее.
В три часа ночи Самойлов и Дмитриев находились на проспекте Победы, в районе стации метро «Шулявська», возле входа в здание издательства «Голоса України».
У входа в издательство, несмотря на поздний час, во всю кипела суета. Сергей Александрович Кривошеенко отдавал распоряжения парням с символикой организации «Час» на рукавах. Те, точно выполняя инструкцию, быстро блокировали двери и ворота издательства, и теперь проверяли всех, кто выходил из здания.
— И вы здесь? — знакомый голос заставил журналиста оглянуться. Юлька. Одетая в дублёнку, на ногах унты, в меховой шапке, напоминала маленькую эскимоску, непонятно зачем появившуюся в центре Киева. — Как здорово!
— В три часа ночи? На морозе? И здорово? — Володя попрыгал на месте, чтобы ноги, обутые в туфли на тонкой подошве, немного пришли в чувство. — У вас, леди, нездоровый оптимизм.
— А у вас больной пессимизм. — выстрелила в ответ девчонка. — Ну, да ничего. Вот когда мы будем у вас в Москве делать революцию…
— Где, где? — тут же перебил её Дмитриев. — Я не ослышался? Ваше руководство собирается произвести московский переворот?
— Нет, отчего же так, — Юлька поняла, что сболтнула лишнего. — Просто мы обсуждали возможность…
— Почему леди замолчала? — Самойлов заметил, как пикетчики остановили рабочего, вышедшего из дверей издательства, и проверили у того сумку. — Тогда продолжу я. Вы обсуждали возможность мировой демократической революции. Во всех странах говняного СНГ. Ведь так?
— У нас про СНГ подобных слов не говорили.
— Но подразумевали. Что, собственно, одно и тоже. А теперь, юное создание, давайте немного отвлечёмся. Посмотрите на дверь. Что вы видите?
Девушка обернулась. Рабочий в растерянности расстегнул полы куртки, и несколько молодых, крепких рук прощупывали его одежду на наличие незаконного объекта, типа газеты с объявлением имени нового президента Украины. Юлька повела плечом:
— А что здесь такого? Они могут весь тираж вынести в сумках, а потом его переправить во все регионы страны.
— Ты хоть сама понимаешь, что говоришь? — Самойлов шморгнул носом. Проклятый насморк. — У вас, в демократической стране, обыскивают человека, без санкции прокурора, без какого — либо другого оправдательного документа. Только потому, что подозревают, будто он, может быть, несёт несколько экземпляров газет. Вы ратуете за свободу слова, при этом плюя на свободу личности. Но одного, без второго не бывает. Вы называете власть преступной, при этом сами совершаете противозаконные действия.
— То, что вы видите, революционная необходимость.
— Нечто подобное я уже слышал. — встрял в разговор Дмитриев. — Из уст наших проституток — историков, которые пытались пересказать труды Ленина.
— В таком случае, леди, вам следует вступать в коммунистическую партию. — сделал вывод Самойлов.
— Или молодёжное объединение «Час» переименовать в коммунистический союз молодёжи. — добавил от своего имени Володя.
— Дураки.
Девчонка отвернулась. Мужика «революционеры» отпустили с миром. Видимо, компрометирующего материала у него не нашли.
— Юлька. — первым прервал молчание Дмитриев. — Ты у нас девушка умная…
— Не у вас. — отрезала юная оппозиционерка.
— Согласен. Но умная. Так вот к чему я веду. Скажи: сколько может втихаря, вынести газет один рабочий?
— Ну, — протянула девчонка, судя по всему прикидывая вес, — Газет двадцать.
— Я тоже так думаю. А сколько работает на фабрике человек? Можешь не отвечать. Две тысячи. Максимум, три. Если учесть, что кто-то из них должен работать, другие отдыхать, то сегодня ночью будет выносить контрабанду только тысяча человек. Итого, двадцать тысяч газет. Это притом, что вы никого не станете задерживать. Двадцать тысяч. На двадцать миллионов избирателей. На пятнадцать — восемнадцать миллионов семей. Юлька, как называют человека, который коллекционирует редкие марки?
— Филателист.
— А газеты? — Володя посмотрел на сложившегося пополам журналиста. — Самойлов, не вижу ничего смешного. Да такая газета завтра будет на вес золота. Если сегодня уничтожат весь тираж. Будь я на месте того мужика, вынес бы не двадцать, а сто штук.
— Вот именно, если уничтожат. — вставил реплику Михаил. И она оказалась пророческой. Через минуту, когда издательство покидал очередной сотрудник «Голоса України», по приказу Круглого, трое парней, как только тот покинул помещение, вцепились в двери, и, как можно шире, их распахнули. Вся возбуждённая масса людей, стоявшая до сих пор на улице, перед воротами, устремилась во внутрь издательства, прорвав слабую оборону охраны. Юлька, Самойлов и Дмитриев последовали за ними. Через десять минут «революционные пикеты» охраняли тюки с сырьём и выпущенным из-под станка материалом. Володя вскинул камеру, и, хотел, было, заснять картину своеобразного рейдерства, как рука одного из молодых людей, настойчиво опустилась на объектив, не давая возможности зафиксировать происходящее на плёнку. Володя попытался вырваться, но сзади его перехватили другие руки.
— Мужик, не нарывайся. — прошептал за спиной голос с лёгким кавказским акцентом, и перемешанный с запахом табака. — Смотреть — смотри. А включишь камеру, москвич, то мы её навсегда выключим. Свободен.
Володя резко развернулся. Перед ним стоял Гия Сурхуладзе.
Длинный телефонный звонок с трудом поднял Яценко с постели. Голова трещала. И не от выпитого. После вчерашнего никто и не собирался отмечать победу. Не до того. Нужно было думать о том, как успокоить утром народ в Киеве. Голова раскалывалась от недосыпания. Премьер был на ногах почти трое суток. Давление подскочило. Плюс крепкий кофе. Плюс ко всему, непривычный украинский язык, на котором нужно постоянно говорить. Аж челюсти сводит.
— Слушаю.
— Это Коновалюк. Круглый остановил выпуск газеты с официальным заявлением ЦИК.
— То есть, как остановил? — внутри всё похолодело. Владимир Николаевич прекрасно понимал: официально президентом Украины он может стать только в том случае, если об этом будет объявлено в официальном правительственном вестнике. И никаких других вариантов. — Как он посмел?