а одного человека. Полезного. — Сэн усмехнулся. — Падаль золочёную.
— Я и теперь довольно глуп, — охотно согласился Ул, подбирая очередного медного пескарика. — Удобно быть глупым, прекрасно быть деревенщиной, замечательно оставаться недорослем. Все, кто видит меня слабым… они мне вроде как в долг дают без возврата.
— Монз тебя за это и ругает. Зря. Когда я полез в ссору из-за коня, кроме умной глупости дело решалось лишь большой кровью. Благодарю. — Сэн поправил на плече легкий, но объемистый тюк с подарками. Глянул на спутника, очередной раз споткнулся. — Ул, а сколько тебе лет? На вид четырнадцать, пожалуй. По силе точно поболее. В тебе есть алость, вижу без ошибки. Если тебе уже четырнадцать, то бою с оружием ты обязан быть обучен. «Алый неизбежно обнимет рукоять в раннем возрасте, и лучше для чести, чем для слепого найма». Так сказал отец. Как его наследник, я намерен исполнить неписанный закон и учить тебя.
У сабли Сэна определённо имелось имя. Оно звенело и лучилось, готовое угадаться, едва клинок показывался из ножен. Увы, при первом знакомстве с Улом, тогда, ночью, сабля мелькнула лишь на миг. После Сэн ни в какую не желал достать оружие даже из тряпичного верхнего чехла. Вместо этого начертил на бумаге, как надлежит вырезать подобие оружия из дубовой чурки, проставил размеры, со вкусом изложил на словах особенности нынешних сабель и оружия древности, гордо вскинулся: да, хранимое в роду Донго — уникально… И снова не пожелал притронуться к ножнам.
Выструганный в тот же день деревянный клинок получился простоват. Он повторял современную саблю городской стражи, а вовсе не чудо, хранимое в чехле.
Сейчас Сэна нет в доме. Чехол бесхозно лежит у стены. Можно добыть, развернуть — и полюбоваться. Конечно, сразу убрать! Никто и не заметит нарушения правил.
— Дурацкая штука — честь, вдобавок чужая, — буркнул Ул.
С утра он мысленно умыкнул саблю раз сорок, и сорок раз со вздохом отказался от глупостей в яви.
Вообще мечты, как выяснилось при общении с Монзом, штука ужасающе утомительная и тягостная. Хочешь однажды присесть у березы и легкими штрихами оживить на листе Полесье или иное село? Дерзай! Только прежде набей мозоли… Узнай, как болит спина от городской работы и как мало прелести в этой усталости, ничуть не схожей с утомлением жителя деревни, возвращающегося с полевых работ.
Сколько положено сил, сколько испорчено дорогущей бумаги, сколько чернил распределено по пальцам, штанам и рубахам… и что? Пока удалась лишь простенькая лиственная вязь на примитивнейшем заглавии. Монз, показывая урок, нанес узор в один росчерк пера. И лишь сегодня буркнул: листва в исполнении Ула не особенно вялая и тоскливая. Переписчик именно так судил о рисунках, не соглашаясь на меньшее. Он вынуждал не повторять линию, но передавать настроение и отношение к тому, что изображается. Это было замечательно, вдохновляюще… и это судорогой сводило руки, плечи, шею.
— Ничуть не вялый, — понадеялся Ул. Еще раз глянул на вьюнок и понял, что льстит себе. — Ну, типа… начало осени? Хотя… конец лета!
Решив так, Ул улыбнулся, выпрямился с хрустом в шее, удивленно приметил потемнение в глазах и сморгнул его, перемогая. Он повел плечами, бережно поддел левой ладонью запястье правой и отстранился от частично заполненного листа. Как и советовал Монз, пора разрешить себе передышку, расслабить руку на краю подставки для книг.
Когда пальцы перестали ныть, пришлось заново набрать краску на кисть, проверить, ладно ли ложится и, затаив дыхание, заполнить синью обводку узора — сложную, не толще волоса. Контур создал Монз. Пока он не доверял такое важное дело ученику. Изучив результат, Ул промыл и начисто протёр крохотную кисть. Сел к окну и принялся мять, массировать затёкшее запястье.
Скоро завершится второй месяц жизни в городе, всего-то! Тосэн первый раз показался вдали, когда последние льдинки гибнущей зимы шуршали о борта лодки дядьки Сото. Можно ли было представить, глядя на шумный порт с палубы, как быстро побегут события! Дела и новости теснятся, кипят бурунами на перекатах дней. Смешно и вспомнить: он думал, в Полесье жизнь яркая. Да там — болото! А Тихая Заводь и вовсе, пребывает в вечной спячке.
Всего два восхода осталось до бала нобов. Сшит по мерке у портного в верхнем городе наряд Сэна. Именно теперь посыльный распаковывает его на кухне, показывает маме Уле и расхваливает мастера.
Ул несколько раз сжал кулаки, пошевелил пальцами. Убирая кисти и краски, он слушал, когда мама придирчиво шуршит тканью, проверяя немыслимо дорогую работу. Шепотом соглашается: нет изъяна.
— Ну, давай же, — взмолился Ул и прикрыл глаза.
Всё отчетливее намечался большой бурун неприятности. Тревожным набатом застучали по столешнице монеты: Монз отсчитал остаток платы за наряд. Мерно бухают шаги посыльного… он движется вниз по лестнице, с придыханием шепчет благодарности. Не иначе, получил денежку за труды, а сверх того угощение от матушки — по-деревенски увесистый узелок «на дорожку».
Угрожающий скрип двери. Короткая, напряженная тишина перед бурей… Стук! Это в дверь комнаты Сэна.
— Плохи дела, — сокрушённо признал Ул.
Снова стук… и вздох. Мама Ула решилась, осторожно беспокоит Сэна, хотя тот вчера назвался больным и просил не будить к завтраку… Ул замотал головой, молча возмущаясь беспечности друга. Как можно не рассчитывать время? Как можно тревожить маму? Всё, Ула испугалась тишины и толкнула дверь. Охнула.
— Попались, — обреченно выдавил Ул.
Всплыла и сделалась внятной тайна, десять дней известная Улу и до нынешнего утра сокрытая от взрослых: хэш Донго не ночует дома. Его и теперь ещё нет, хотя полдень вот-вот развернёт солнышко прочь от утренних окон и прицелит в вечерние…
— Ты слишком быстро схватываешь, — издали начал Монз.
Переписчик заглянул в библиотеку, на миг задержался в дверях, мельком, глянул на ученика. Как обычно, сразу понял главное, но не обозначил словами. Прошёл к подставке, нагнулся над страницей, изучил узор заглавной буквы.
— Ни единой ошибки. Души вложил маловато, но это от усталости. В целом же признаю: я сделал бы хуже, старые глаза устают, руки повадились вздрагивать, даже когда кисть напитана золотом. Что ж, сегодняшняя работа завершена, можем отдохнуть, так я решил… — Монз разогнулся и прямо глянул на ученика — Ты не вышел посмотреть на наряд Сэна, не окликнул друга. Ты второй раз перекладываешь кисти, хотя руки без помощи глаз знают, что где хранится. Чудовище, не пора ли успокоить маму? Хотя… вон тот фолиант исключительно бестолков, его роняй на ногу, иные не тронь. Или — испробуешь обморок? Так-так, расстарайся. Вопрос о Сэне сделался неизбежен.
— Ну… у нас скоро урок с оружием. А что там Сэн? — Невиннейшим тоном поинтересовался Ул.
— Вернее спросить, где он… там, — поправил переписчик.
— А-аа… а нет его? Надо же!
— Глупо гадать, не играет ли он в кости, Сэн не такой человек. — Монз вздохнул. — Исключим худшее: это не связано с гибелью его отца? Сэну приходят письма с угрозами? Мне ведомо, он приносит бумагу, которую ты выбрасываешь на другой день скомканной.
— Ну, нет же, — Ул покосился на Монза, отметил неподдельное беспокойство старика и сдался. — Ну… ну, ладно. Он пишет стихи, но ни разу не был доволен ими. Из-за такой беды он мнёт листы и вытворяет вовсе дурные глупости. Я терплю, хотя он мало сил уделяет моему обучению. Приходится рыться в книгах и клянчить советы у городской стражи, там всякий готов спьяну показывать приёмы боя. Дядька, Сэну даже не стыдно!
— И далеко от нас, — Монз посветлел лицом, — проживает… гм… беда?
— Я сам не видел её, но пару раз проследил за Сэном, он же ночью и потеряться способен. Верхний город. — Ул сунулся было к дверям, спасаться от допроса, но заметил маму, да ещё с красными от слез глазами. — Мам, ничего такого… Раньше Сэн лазал в парк особняка северных нобов Тэйт. Вчера он твердил про «их» переезд, и что место ещё дальше отсюда. Сэн плохо выучил дорогу, я объяснял, но… Но, пожалуй, скоро он появится. Я обещал молчать, как рыба.
— Имя у беды есть?
— Эла, — Ул сморщился, ощущая себя предателем. — Она явилась в палату десять дней назад. По рождению голубая кровь, но бумаг нет. Её признали не без помощи Сэна. Дядька, я прямо тут упаду в обморок, всё. Ни словечка более.
— Ладно, болтливая рыба. Дождёмся Сэна, пусть он расскажет подробно, — вздохнул Монз. — Вдруг да и не беда… Ему некуда вернуться, самое бы время войти в новый дом. Сэн беден, но имеет славное имя и весомый дар. Среди голубой крови его род стоит высоко.
Монз повторно осмотрел рисунок заглавной буквы, последней в книге: осталось дописать простыми чернилами пять страниц, и заказ будет исполнен. Ул тоже украдкой полюбовался. В этой книге его работы — половина, не менее. Плечо невыносимо болит, аж язык приходится прикусывать.
Оказывается, он всё делал неверно. Гнулся. Щурился, высовывал язык, сопел от усердия… Держал руку на весу. Монз заметил усталость ученика лишь вчера, взялся стыдить: отчего не пожаловался и страдал молча? Имеются подкладки под запястье, подушки под локоть и много иных хитростей. Без них переписчики делались бы кривобокими уродцами в два-три года труда. Опять же, кто-то предпочитает работать стоя, как Монз, иные же горбятся сидя: когда ноги слабы, страдает шея, что поделать. Но без причины нельзя дозволять себе наклоняться к листу, щуриться и напрягать пальцы. Много правил, а кое-кто их пропустил мимо ушей, всякий день думая от зари до зари исключительно о сабельном бое.
Монз проверил, бережно ли убраны кисти, и ушёл. Стало слышно, как он подвинул стул и сел к окну на кухне. Теперь, Ул знал наверняка, до обеда оттуда не уйдет, обсуждая с мамой городские новости, выслушивая рецепт любимого рыбного супчика, хотя знает его наизусть. Еще поспрашивает о травах, полевых и растущих с лесу.
Шаг за шагом, затаив дыхание, Ул приближался к дверям комнаты Сэна. Он ощущал себя вором и не мог ничего поделать с жаждой, сжигающей изнутри. Он в три дня усвоил основные шаги и выпады. Осознал суть двух техник боя. Правда, из подобной танцу пока способен повторить лишь основные движения и связки. Да и вторую, где ученик вписывается в круг боя и движется по расчерченным линиям, едва начал пробовать. А все почему? Из-за нерадивости учителя.