И — увидел! Выхлопотанный через «друга» конь оказался великолепен. Ул мало что понимал в лошадях, но прочел оценку в сияющих глазах Сэна. Раздражённое недоумение усталого ноба вмиг сменилось детским восторгом!
— Сказали, норовист, не терпит смены седоков, не годен для стражи, — пояснил Ул, передавая повод. — Я уточнил, на свое имя он не откликался. Пока вёл, рассказал ему, какой был славный боевой конь старый Бунга. Он горд новым именем.
— Кони не знают человечью речь, — шало улыбаясь, отмахнулся Сэн и ткнулся носом в гриву. — Не понимаю… Ничего не понимаю.
— Вот бумаги на владение, а вот породные, — Ул комком сунул то и другое. — Считай, один нехороший человек откупился от страхов. Ну, я потолковал, он осознал.
— Ты ценное чудовище, — расхохотался Сэн, почёсывая коня под челюстью. — И очень страшное, если от тебя откупаются таким конём!
Вдвоем они справились с заседлыванием, после Ул быстро увязал мешки с книгами, сунул другу список и ткнул в ближний адрес. Сэн мигом оказался верхом. Бежать при стремени, сразу решил Ул, — удобно. Так у него еще больше поводов орать имя хозяина, надсаживая глотку и выплескивая радость в гулкие улицы…
Все три мешка книг удалось развезти очень скоро. Но высвобожденное время не приблизило вожделенный миг созерцания клинка. До темноты Сэн посещал конюшни близ порта, всюду находя изъяны: пьющий конюх, солома с гнильцой, затхлый запах воды… Наконец, конь был устроен у самых причалов, в беднейшем, но опрятном сарае, в странноватой компании трёх коров и дюжины коз. Уже расплатившись за постой Бунги, Сэн вздрогнул, оглянулся на друга.
— А его не сведут?
— С нашей крыши виден сарай, бежать близко. Молча он с чужими не пойдёт, а шум я разберу, — пообещал Ул, выпихивая друга и силой толкая к дому. — Сабля. Давай, рассказывай. С самого начала! У неё есть имя?
Что такое бессонница, Ул впервые выяснил не так давно, повадившись читать ночами. Бросить книгу на середине — невыносимо. Плохо то, что разбуженный приступом радикулита Монз иногда забредал в зал, разыскивая свои мази. Он неизбежно начинал ругаться ядовитым шёпотом. Вопреки стараниям мамы, переписчика донимали сильнейшие боли, особенно перед дождями. Боли делали Монза нетерпимым к нарушению привычного распорядка и особенно к шуму. Ул сочувствовал старику, на попрёки не обижался, сразу покидал библиотеку и делал вид, что исправно спит. Но загадка непрочитанного жужжала внутри черепа сумасшедшей мухой, запертой в тесноте…
Рано или поздно Монз находил мазь или будил-таки маму Улу, чтобы смириться с её суетливой заботой и, забившись в угол на кухне, брюзжать про пересушенные лекарские травы, бессовестных котов и городскую вонь. Тогда Ул вскакивал с кровати, в один рывок добирался до книги, чтобы еще до завтрака насытить любопытство.
Но как быть сегодня, ведь сабля — особый случай!
— Предатель, — шепнул Ул, беззвучно распоряжаясь в библиотеке.
Он переставлял последние неотданные книги с верхних полок — вниз. Выравнивал ряды, поправлял корешки… Так хотел бы Монз, пусть он и не дал распоряжения, а лишь покряхтел и пробурчал себе под нос мыслишку о завтрашних планах, укладываясь после праздничной прогулки. Монз думал, что все уже отдыхают. Он так поздно пришел! Катал маму в наемной коляске, показывал стены города и главный северный тракт, близ которого стоит особняк Тэйтов. Не иначе, обоим хотелось увидеть, куда ночами добирается Сэн.
— Слабак и предатель! — не унялся Ул.
Слова относились к Сэну. Друг, разместив Бунгу, всю дорогу от порта невнятно бормотал о знаменитой сабле, а, едва усевшись на кухне, беспробудно заснул. Не дождался даже ужина, собранного Улом из холодных припасов. Тогда показалось, что молодого ноба стоит пожалеть. Десять дней он в угаре, утром признался во всем Монзу, после увидал коня и чуть ума не лишился, а впереди бал и разговор с Элой. Многовато волнений! До полуночи сочувствия хватило, после раздражение вытеснило и его, и последние надежды на сон…
Как спать? Как? Сабля сама не расскажет о своей истории! Что бурчал Сэн? «Первый из Донго исконно владел ею». Бессмыслица! Не годна такая, ведь до начала истории она оставляет вечность, сокрытую в слове «исконно», непрошибаемую для догадок.
— И ведь проспит завтрак! — прошипел Ул. — Безнаказанно! У-у, благородный ноб, чтоб тебе ворочаться, как на неструганных досках!
Ночь владела городом, не позволяя и намёку на рассвет обозначить себя. Башенные часы особняка градоправителя трижды звякнули и уснули ещё на час…
— С ума сойду, — отчаялся Ул.
Он осмотрел библиотеку, осиротевшую с утратой трети книг. Сморщил нос, соображая, есть ли среди уцелевших нечитанные, а лучше — ни разу не открытые даже для просмотра. Прыгнул, зацепился за край полки и подтянул себя выше, под потолок, нацелившись на узкую нишу, пока не проверенную.
В паутине, в самом углу, прятались десятка три очень старых книг и обтрёпанных свитков. О них, сосланных пылиться вовсе далеко, Ул спросил в первые же дни. Оказалось, все из далёких стран, на наречиях, неведомых и мудрому Монзу. Их даже не запретили, поскольку нет им читателя.
Рука пробежала по корешкам, выбрала наугад толстый, потянула. Продолжая висеть и удерживаться на пальцах, Ул перетащил добычу в свободную основную полку, спустил ниже. Спрыгнул. Бережно открыл, книгу… и недоуменно хмыкнул. Бумага сверху вниз расчерчена частыми линиями! К линиям лепятся значки, и, по всему понятно, порядок их чтения — вдоль линий, то есть вниз или вверх, а не продольно, как в привычных текстах.
Изогнув кипу листков, Ул напружинил их и, отпустив, заставил с шорохом промелькнуть перед настороженным взглядом. На миг стали видны уголки многих страниц. Ул ловко ткнул пальцем, целясь в картинку. Раскрыл книгу шире. Всмотрелся, не смея дышать. Нарисован человек — тщательно, подробно. Кожи на теле нет, кости обозначены контурами. Цветными нитками самой тонкой кисти намечены мышцы. Черным, синим и красным проставлены точки.
Левее на листе ещё картинка. Тот же человек, но со спины, и опять пятнистый от точек. Между точками прочерчены отрезки, помогающие их найти по приметным местам — от шеи, от сгиба локтя, от кончиков пальцев.
Ул примерился, недоумевая всё сильнее, нащупал на своей шее точку. Чёрную, её показалось удобно искать: под затылком, от позвоночника чуть в сторону. По рисунку судя, рядом две такие: то ли на выбор, то ли парно, левая и правая?
Пальцы погладили кожу. Никаких ощущений. Сместились и снова погладили. Холодно? Ул зажмурился и ткнул в шею, полагая, что нашёл верно…
Часы надтреснуто стукнули четырежды, гулом отдаваясь в больной голове.
— Этеро мун та, — шепнули губы.
Ул сел, обливаясь ледяным потом, шало огляделся. Он не помнил, где находится и кто таков. Не мог сообразить, что сказал только что, сам ли двигал губами?
Слова чужие. Губы чужие. Все тело чужое!
Шевельнуться больно. Сев, Ул будто сломал себя. По животу прошла такая резь, что из глаз брызнули слезы. Руки, упёртые в пол, скованы судорогой. Зубы часто стучат.
— Затылочный узел смерти, — прошамкали губы.
Ул зажмурился. И глаза, и веки налились невыносимой болью, но постепенно стали ощущаться, как свои. Отодрав левую ладонь от пола, удалось сжать пальцы в кулак. Руку словно обожгло, но это ощущение вернуло полноту контроля над движением. Потянувшись, Ул едва не откусил язык, молча перемогая боль.
Ул мешком свалился на пол. Отдышался. Теперь он снова стал хозяином своего тела. Он в сознании и способен понять, что находится в библиотеке. Уже ясно: пропал из памяти час времени, взамен на затылке надулась здоровенная шишка… Вероятно, сообразил Ул, озираясь, он час назад нажал точку — и рухнул навзничь! Вон краешек потрепанного переплета, виден на полке. Та самая книга, с рисунками…
Левую щеку саднит. Падая, Ул обо что-то стукнулся. По коже дерёт морозом — тот ветерок, что однажды летом был добр и подсказал слова для спасения Лии, сегодня сделался зимней метелью и не щадит. Или наоборот, спасает? Если новое и чуждое знание, невесть как втиснутое в память, не морок, то «затылочный узел смерти», без ошибки исполненный в слитное касание двух пальцев правой руки, обязан убить жертву.
Ул заставил себя доползти до полок и подтянулся. Навалился на край полки, заглянул в книгу. Сразу вспомнил: час назад, едва он всмотрелся в рисунок, началось странное. Ветерок резанул по глазам, выгнал слезы… Но мысли о сабле помешали понять предупреждение.
— Я не мог прочесть! Тем более применить. Сладив с точками, не мог выжить… Ничего не понимаю. Хорошо хоть, Сэн заверил, что я не бес, — утешил себя Ул. Поёжился, вывернулся из мокрой холодной рубахи, сник на широкой полке, ощущая щекой книжную пыль. — Хотя… вопрос Сото опять делается опасным. Определённо, со мной что-то…
Не договорив, Ул замер, передумав тянуться и бережно сворачивать рубаху: в коридоре тихонько, но внятно скрипнуло. Еще раз, и опять! Щека помнила ледяной вьюн зимнего ветра, он заполнял собою пол-сознания и оглушал…
— Воры? — без звука выдохнул Ул, борясь с глухотой и болью.
Сердце пустилось в бег, руки согрелись, сознание прояснилось. Сразу из кусочков мыслей собрался годный узор: соседи знают, что Монз велел отнести книги разным людям. Могли решить, что он получил много денег, могли и обсудить новость с чужаками в порту. Болтают разное и о золоте Сэна. Сом — увесистая сетка, похожая на рыбину и даже украшенная вышитым «хвостом», как велит традиция. Даже один сом, набитый серебром — состояние для любого в нижнем городе. Вдобавок вчера видели молодого Бунгу, а ноб без умолку трещал о постое, расспрашивал конюхов, шумел.
Недавняя слабость перестала иметь значение, Ул вскочил, пошатнулся, выправился и стал красться к двери. Приоткрыв её, сразу понял: никто не лезет в дом, наоборот, по лестнице шаркают знакомые шаги. Монз крадётся, затаив дыхание, чтобы тайком покинуть свое же жилище.
— Все сошли с ума, — подумалось полушёпотом. — Он что, насовсем?